Окончание. Начало — в № 102

В 6 утра 10 сентября, с окончанием комендантского часа, беженцы, ночью перешедшие границу в Изварине, разъезжаются по своим деревням и городам. Найти машину до Новоанновки, где живут пожилые сестры Тамара и Лида, которых башкирские власти не смогли устроить под Уфой, нелегко. Село находится на полпути к Луганску, и таксисты предпочитают тех, кому надо в областной центр.

Пейзаж вдоль дороги, порченной гусеничной техникой и небольшими воронками, непригляден. В Изварине почти каждый пятый дом посечен осколками, от некоторых остались только стены. Районный центр Краснодон, всего в каких-то десяти километрах, напротив — цел, не лишился коммуникаций, кое-какого продовольствия, мобильной связи и даже интернета. В Молодогвардейске курсируют троллейбусы. Дальше связь пропадает.

В Самсоновке — главный блокпост на трассе. Ополченцы, человек десять (тут и пацаны, и «крутые» 30-летние бойцы в темных очках, и морщинистые деды), проверяют машины в обе стороны. Спрашивают документы и просят открыть багажник. Некоторые удивляются нашим российским паспортам и с подозрением нас разглядывают, а другие машут рукой: «А, российский? Россиян мы не проверяем». Сами ополченцы ездят с включенной аварийкой. Раньше у пьяных водителей отбирали машины. Теперь, после перемирия, отправляют наводить порядок в разбитых поселках.

Вдалеке, по левую руку, — высоченный прямоугольный ствол шахты «Самсоновская-Западная», она не прекращала работу и под обстрелами. В бежевом пшеничном поле торчит черный хвост снаряда. Мягкая земля приняла его, не дав разорваться.

Дом

Подъезжая к дому, Лида видит сына-ополченца Сашу, о котором ничего не знала с 15 августа, когда уехала в российский лагерь беженцев. Тучная пенсионерка чуть ли не на ходу выскакивает из машины и бросается сыну на шею. Еще минута, и они разминулись бы: отдохнув, сын снова убегает в ополчение. Даже не успев зайти домой, мать провожает его легко и коротко, как на работу. Тамару встречает кот Васька. К сестрам в слезах сбегаются соседи. Громче всех плачет грубоватая Ирина Прокопьева, «активистка», как называют ее сестры. «Выйдет утром, спросит: «Тебя сегодня еще никто не посылал? Тогда иди на…» Но если какая беда — первая придет на помощь», — знает Лида. Поплакав, Ирина уходит досоставлять списки тех, кому положена гуманитарная помощь.

Почти все окна в окрестных домах побиты кассетным «Ураганом», налетевшим 24 августа со стороны Новосветловки (около 10 км). Там в это время, как утверждают местные, стояла Национальная гвардия. (Двухтысячная Новосветловка, как мы увидели позже, выглядит страшно: разрушено больше половины домов, повсюду осколки, остовы украинской военной техники.) Сосед Лиды показывает кассету — металлическую трубу с отверстиями, — лежащую под его окном: «Заберу в качестве компенсации на столбик в сарае».

Тамаре и Лиде повезло: они нашли свои окна относительно целыми, в них всего лишь дырки от осколков.

Свет, водопроводная вода, газ, мобильная связь — ничего этого сейчас в Новоанновке, как и почти во всем районе, нет. Воду качают на колонке. Три палочки «Киевстара» можно поймать на кладбище в конце деревни. «У могилы Троценко люди дозванивались. Около Хоружей Евгении, говорят, тоже очень хорошо ловит», — доходчиво объяснила нам одна жительница села.

Воду кипятят всем двором в черном от копоти чайнике на печке, собранной из кирпичей и противня. Тамара и Лида кормят нас тушенкой и гречкой, выданными ополченцами на блокпосту, когда старушки только уезжали. Экономные сестры свозили консервы в Уфу и привезли обратно — оказалось, не зря. Днем в магазин, что в торце дома, привозят вкуснейший хлеб. «Тюремный», — говорят бабушки о его происхождении. Остальной ассортимент продуктового магазина: пищевая фольга, тряпочные перчатки, карандаши, ластики, крем для обуви, кулинарная лопатка, жвачка.

Смешливые сестры с юмором переносят эти лишения, иронизируют над собой и дивятся нашим сосредоточенным лицам: «Вы вообще когда-нибудь шутите? Мы в Башкирии заметили, что там люди такие спокойные, в себе. А нам, хохлам, лишь бы погорланить». Еще не привыкнув, что нет света, спрашиваем, работает ли старый телевизор. «Иногда свечку с той стороны ставим, и он что-то показывает», — смеются над нами пенсионерки.

«У нас в каждом дворе стояли российские танки»

Во дворе отмечают возвращение соседей, на столе все, что нашлось в квартирах. Кроме Тамары и Лиды вернулась Елена Зарванская с маленьким внуком Артемом и внучкой Наташей, слабослышащей девочкой лет девяти. Завидев нас, она бежит с другого конца двора, прыгает на руки, рассказывает что-то интересное на понятном только ей языке, показывает во все стороны, рисует руками в воздухе. Иногда, понимая по взгляду, что ей задают вопрос, произносит что-то вроде: «Да!» — и довольно улыбается.

Перебивая друг друга, за столом взахлеб рассказывают, как вечером 24 августа, после предположительно «украинского» дневного обстрела, в Новоанновку зашли российские танки. Именно в это время активизировались бои за тот самый луганский аэропорт, который украинские солдаты обороняли три месяца и у которого рухнул Ил-76 с 49 бойцами. Его хвост лежит за деревней. Аэропорт находится в 10 км на запад по полям.

— Танкисты российские, такие молоденькие, господи! — причитает Прокопьева.

— Наши?! — переспрашиваем мы.

— Ну, только неофициально, они просто на учениях были, — потише и серьезно говорит Ирина.

— Носки Колькины поотдавала. Хлопцы, говорю, меняйте хоть носки, чтоб ноги не потели. Он стоит, бедненький, маленький, голубоглазенький, такой хорошенький хлопчик! Сыночка, говорю, мать знает? «Не знает, мы пишем, что мы на учениях». Где школьная котельная была — там танк заховали, у нас во дворе… Да тут везде танки были.

Танки вышли 3 сентября, когда аэропорт был взят. По словам очевидцев, через село выехало около 30 «гусянок», колесная техника шла по трассе.

— Мы стояли все, махали. А Сережка, Ильяс и еще парень один — аж плакали. Танкисты кричали: «Нас нигде так не встречали, как у вас». Если б не российские танки, нас бы не было, Лида. — Ира срывалась в слезы. — Нас бы с лица земли стерли!

При этом несколько человек рассказали нам, что, по словам самих танкистов, они без задней мысли встали во дворах, потому что разведка доложила им, что в селе никого нет. А потом солдаты с удивлением обнаружили попрятавшихся людей.

Ополчения в Новоанновке не было. Мужчин «не тягали». Добровольно ушли «человек семь». «Это мы тут ополченцы, в халатах», — смеются старухи в селе.

«Деляга»

Еще в донецком лагере беженцев, где мы познакомились с Тамарой и Лидой, сестры рассказали нам: «У нас там один деляга, он за Нацгвардию. Як начали ж Новосветловку бомбить, он вылез на сарай: «Наши пришли! Наши пришли!» Так радостно. И с горы танк ихний, Нацгвардии. «А, танки идут! А вы, — на нас показывает, — готовьте мыло и веревки». Женщины дали понять, что они уехали, именно испугавшись этих угроз. Здесь, на месте, к грехам «деляги» добавилось, что он якобы срывал объявления о референдуме, вывешивал украинский флаг и «возил укропам тормозки». «Сволочь, вешать он нас будет! Подождите, мы его сами повесим!» — ругалась Прокопьева.

«Делягой» оказался молодой, лет сорока, шахтер Толя. Он живет здесь с женой и дочкой, переехал из соседней деревни 12 лет назад. До последнего работал под землей, а в августе взял отпуск за свой счет. У Толи есть машина, и мы попросили его отвезти нас в Краснодон, чтобы подзарядить телефоны и технику.

— Я чувствую, это еще не конец, — сам начал разговор Толя. — Возьмите на бытовом уровне: у меня три комнаты, как я кому-то одну комнату просто так отдам? Я копил на нее, я ее заработал. И кто-то придет: «Я хочу там жить». Я бы не отдал.

— Их добровольно-принудительно заставили подписать контракт. Сказали — учения. А теперь воюют и кладут головы непонятно за кого, за что, и причем на чужбине. Ладно, пришли так пришли. Ну идите вы в поле, там окопайтесь, что же вы нашими домами прикрываетесь?

Толя считает, что «всему этому содействовал Владимир Владимирович».

— В нашей деревне висели украинские флаги. Заехали ополченцы, сорвали, сожгли демонстративно. Если бы я приехал на вашу землю и сорвал бы флаг на Госдуме — да меня бы уже закатали в асфальт, елки-палки, — верно заметил Толя. Он боится, что на территории Украины начнется полномасштабная война России и Запада. «А мы терпеть будем, у нас выбора нет».

Конфликт с соседями был и ранее, у молодой семьи и пенсионеров разные интересы: «Мы не сидим с ними на лавочках, не трем эти пересуды. У нас свои дела, огород, туда-сюда, ну о чем нам с ними разговаривать?»

Спрашиваем, возил ли Толя «тормозки» Нацгвардии. «Ага, конечно! На велосипеде картошку, сало и борщ возил, — возмутился шахтер. — А мою жену в наводчицы записали! Да ради бога, головы нельзя было поднять! Мы все время в подвале просидели. Наша семья сейчас, как белая ворона».

— А про мыло и веревку говорили? Что соседей вешать будут?

— Да они нас тоже «вешали», — замявшись, отмахивается Толя. — Наговоры, все наговоры. Потому что мы «не такие». Страшно. Я сейчас с вами разговариваю и тоже оглядываюсь…

Поначалу тоже не верил: ну как так, свой народ бомбить… А получается так, что Нацгвардия сама по себе, а частные батальоны сами по себе. А туда, видать же, согнали всех кого не лень. И судимых, и… всех. У кого руки чесались.

Перед тем как мы сели к Толе в машину, деревенские сказали нам шепотом: «Не разговаривайте с ним, мы боимся его спугнуть! До него чеченцы уже два раза приходили, да дома не застали».

Государство божественной справедливости

В Краснодоне мы по случайному знакомству заряжаем телефоны в кабинете Максима Рожнова, сотрудника городского управления юстиции (по-нашему — служба судебных приставов). На стене — государственные грамоты за вклад в «развитие правовой державы». Управление расположено на втором этаже. Первый заняла комендатура ополченцев во главе с комендантом города Сергеем Озеровым.

— Господи, шо он рассказывает? — спрашивает Максим у своего друга-адвоката, тоже Максима, показывая на Проханова в телевизоре.

— Не знаю, но пальцами указательными дергает интенсивно, прямо-таки дырку в столу сейчас прошкрябает, — замечает адвокат.

Мы прислушиваемся. Проханов говорит, что на Донбассе строят государство божественной справедливости. «Ну так-то да», — ухмыляются парни. У адвоката нет клиентов, у пристава — ответчиков, у обоих — зарплаты.

Собрание

11 сентября в 12.00 в Новоанновку должны были приехать представители новой власти из Луганска. Впервые после активных боевых действий деревня собралась вместе у продырявленного осколками ДК. Человек 200 (из полутора тысяч по переписи).

Пока ждали гостей, переругались из-за списков на гуманитарную помощь. Оказалось, что она положена только тем, кто оставался в деревне с 13 по 29 августа. А тем, кто уехал, — ничего. Так решили «люди на собрании», сказала глава сельсовета. Получилось, что месяц в подвале Тамара и Лида просидели, да не в те числа. «А шо мы в Россию ездили? Це бы знать, что нациков здесь не будет, не ехали бы никуда. Только гуманитарку прозевали», — с привычным юмором сказала Тамара. «Як Толя Нацгвардию кормил, значит, ему гуманитарку, а у меня детина воюет, и нам — нема?» — спорила Лида.

Толпа обсуждает слухи о том, что боевые действия могут возобновиться то ли 13, то ли 15, то ли 16 сентября. Называются цифры: от двух тысяч украинских солдат в районе Дебальцева до семи тысяч в районе Изварина. Но все же больше разговоров — о погибших. Мы выяснили, что жертвами обстрелов в селе стали шесть человек, еще около десяти получили ранения. Все — на Садовой и Партизанской, двух ближайших к луганскому аэропорту улицах.

7 августа погибли 78-летний муж и 69-летний брат Надежды Михайловны Шаховой. Она приехала в Новоанновку из Луганска накануне. Муж после инсульта почти не разговаривал.

— В первую же ночь пришлось прыгать в подвал, вырытый во дворе, — спокойно вспоминает Шахова. — Муж не мог, он остался в доме. Второй день начался. Мы покушали, Витя был довольный, брат кукурузы наломал. А часа в четыре ни с того ни с сего — ба-бах! Хватаю мужа, а он ни в какую. Завела его на летнюю кухню, туда и брат зашел. Мы с невесткой прыгнули в подвал. Только сели на стеллажи — второй взрыв. Дыму полно, даже дырку пробило, где моя стенка, и мне на голову все посыпалось. Кухню разбило. Брата сразу намертво, а мужу отбило ноги, голову, сердце. Обычно как-то свистело, а это что они кинули, я даже не знаю. Муж еще минут 20 был жив…

«Она лежит в коридоре, живот и ноги побиты осколками, — Люба с Садовой улицы вспоминает смерть своей подруги Татьяны Губенко 21 августа. — Кинулась к ней, приподняла, она просит: «Воды!» Бидончик рядом стоял, она рукой на себя плеснула — видно, жгло ее всю. И вдруг голова поникла, судороги пошли. Я не поняла еще, что она умирает. Мужу кричу: «Беги домой, там зеленка, бинты, перекись, что-нибудь!» Ору: «Люди, помогите!» А никого нет. Назад к ней: «Таня, держись!» Пульс пощупала — а уже ж все. А тут и Валин сын еще, полголовы и правую руку оторвало. Хоронить не в чем. Для парня один мужчина отдал свой кухонный пенал. А Татьяну нашу… Старые двери посымали с сараев, сколотили подобие гроба. Вот так вот и похоронили».

Смерть во время перемирия

В толпе к веселой Тамаре подходит только что подъехавшая на собрание соседка, и Тамара, заплакав, семенит домой. Ей сказали, что вчера на растяжке в соседней Видно-Софиевке подорвался ее зять, Владимир Цымбал. Сельские мужики отказываются везти нас: «Там все поминировано». Ополченцы, стоящие на трассе у выезда из села, выслушивают сестер и безразлично отвечают: «И что мы можем сделать? Мы с луганской комендатуры, не местные, нас прислали на усиление трассы, чтобы гуманитарная колонна прошла. Вы сначала узнайте точно, умер он или нет!»

— Мы ж считаем, вы як спасители! До кого нам еще бежать? — кричит Лида на Андрея Суворова, худого морщинистого ополченца лет пятидесяти в очках.

— Уважаемая, не ори на меня! — ревет в ответ беззубый Суворов, но в итоге соглашается довезти нас до Видно-Софиевки на ржавом «козле». В дороге ополченец перекрикивает грохот сотрясающегося УАЗа: «За что воевали — я вообще понять не могу! Кто был в шоколаде, тот так и остался!»

Ворота дома, где живут Наташа, дочь Тамары, и ее муж Владимир Цымбал, открыты. «Нету его, мама!» — кричит Наташа, бросаясь на грудь Тамаре. Здесь же мать Владимира, Наталья Андреевна. Она падает на колени и на одной ноте вытягивает: «Что ж ты наробил, сыночек? Всю войну под обстрелами проездил, тормозки возил… Ну что ты бежал туда?»

Владимир наткнулся на растяжку всего в паре километров от дома, гуляя с собакой по посадке в полях, которые ведут к аэропорту. Наташа даже слышала взрыв, но не допустила и мысли о том, что это произошло с мужем. «Он вообще любитель был везде полазить. В последнее время, если видел растяжку, сообщал, чтобы разминировали. Вот, сообщил…» — говорит Эдик, друг Цымбала. Он нашел тело на следующее утро, когда все деревенские отправились на поиски: «По собаке и нашел. Шел по тропинке, свистел-свистел, слышу — заскулила. Смотрю — нога подбитая, спина ранена. И за руку так, знаешь: и лижет, и кусает, и тянет туда. Я сразу понял, что все…» Вова, как сказали «российские саперы», которых по просьбе друзей Цымбала прислали из краснодонской комендатуры для разминирования, погиб сразу. Спецы объяснили, что растяжки, вероятно, были установлены украинскими солдатами после того, как танки окопались в поле.

Тело ребятам пришлось забирать самим: краснодонский морг согласился только принять труп. Прицеп удалось найти в Новоанновке. За матрасами отправились на то же самое поле, у которого «лазил» Цымбал, — их оставили вместе с разбитой техникой украинские солдаты. Эд ехал на своих «Жигулях» (в которые мы забились вшестером) ровно по тем следам, что уже оставил ранее.

На кукурузном поле — три обгоревших раскуроченных танка. Оторванные башни валяются метрах в десяти. Вокруг разбросаны патроны разного калибра, россыпью и в лентах. Фугасы, танковые снаряды, неиспользованные противотанковые гранатометы. В колее — обгоревшая книжечка «Краткое описание зенитного прицела образца 1943 года». В разбитых блиндажах — заплесневевшие буханки хлеба, сгущенка, консервы. Две колоды карт: обычная и колода «Враги украинского народа» с фотографиями известных сепаратистов и политиков, поддерживающих ополчение. Путина нет, но есть Кургинян. У матрасов лежат правовая брошюра о частичной мобилизации в Украине и листок с апокрифом «Сон пресвятой богородицы», который написан от руки и по-русски. Пока одни приятели Владимира тащат матрасы, другие собирают в блиндажах тушенку: «Это не мародерство, у нас в селе людям есть нечего».

Владимир лежит на спине, ноги сильно перебиты, руки закинуты вверх. В таком положении тело оказалось после того, как саперы, привязав к ноге длинный жгут, вытянули его из посадки в поле. До того погибший стоял на коленях, уткнувшись головой в землю. Из-за жаркой погоды «страшного, худющего», по словам Тамары, мужчину раздуло, лицо стало почти синим. Мухи. Задержав дыхание, ребята перекладывают друга на покрывало, выносят через посадку к машине, кладут в прицеп на матрасы и накрывают. Отбежав, тяжело откашливаются и сплевывают.

Ополченец на самсоновском блокпосту верит на слово и пропускает нас, не осматривая груз. На территории краснодонского морга тяжело дышать, вентиляция вытягивает запах из помещения во двор. На высоком бетонном крыльце установлена большая зеленая будка. Сотрудник ритуального бюро советует ребятам, севшим рядом с ней покурить, отойти. Это холодильник «для безродных». Раньше его использовали на самсоновской шахте, когда «собирали запчасти от шахтеров». Только теперь он не морозит.

Санитарка говорит нам, что случай с Цымбалом — уже не первый.

К ночи на последних каплях бензина мы возвращаемся в Новоанновку.

Владимира похоронили на следующий день, 12 августа, на Новоанновском кладбище. Боялись, что придется хоронить, завернув в ковер. Но удалось собрать 2000 гривен (чуть больше 5000 рублей) на красивый гроб. Мать, Наталья Андреевна, долго обнимала этот закрытый гроб и просила: «Ну дайте мне потрогать его за рученьки! Ну дайте мне побачить его хоть трошечки!»

«Как теперь поднимать детей без кормильца?» — спрашивала женщина, хотя из десяти лет, что Наташа и Владимир были женаты, муж, по словам Тамары и Лиды, не работал и двух.

— Плохого нельзя говорить, но и ничего хорошего о нем я молвить не могу, — сказала Тамара. — Я больше не за него плачу, а за детину свою. Как она теперь?

— Да, мы ее уговаривали-уговаривали: «Наташка, брось ты его, он же тебя каликою зробиет», — согласилась Лида с сестрой. — Но она его любила…

А на собрание в тот день, когда Тамара узнала о гибели зятя, никакие чиновники из Луганска так и не приехали.

Изварино — Новоанновка — Краснодон