«День назывался первым сентября» — классическая строчка стихотворения Иосифа Бродского всегда звучала в бесланском классе как колокол о погибших. И так будет всегда, независимо от того, какимэтот день обозначит власть.

Традиция проводить этот день как память о погибших детях и взрослых Беслана прервалась, едва начавшись. И это сознание добавляет особую печаль.

Все попытки разделить горечь и радость этого дня с беженцами кончились неудачей. Оказалось, что лагеря временного пребывания беженцев закрыты для посторонних. Да, да, закрыты!

И мы с нашим фотокорреспондентом Аней Артемьевой двинулись в г. Жуковский на встречу с восьмилетней Настей из поселка Семеновка, что вблизи Славянска. В семье Вадима Мищенко, бежавшего с четырьмя детьми (Настя, 8 лет; Максим, 5 лет; Иван, 3 года; Коля, 1,5 года), сегодня особый день. Настя пойдет в школу, расположенную на территории Пантелеимоновского прихода. Это средняя общеобразовательная школа № 15 с русским этнокультурным компонентом.

Настя должна была бы пойти в третий класс, но оказалась во втором. По-русски говорит и мыслит превосходно.

— Но что поделать, — говорит ее отец, — если она не знает, что такое «существительное» по-русски.

Все предметы в ее родной школе изучались на украинском. Русский преподавался как иностранный. Я прошу Настю произнести несколько предложений по-украински. Эту ситуацию знает каждый: перевод не требуется. Я, русская, все понимаю. Но впервые именно здесь это наше языковое сходство (если хотите родство) взрывает сознание и душу: как же случилось, что мы воюем с народом, ближе которого никого в мире нет? Никого!

Настя рассказывает о своем Доме(обязательно с большой буквы!). Вот ступеньки, ведущие в Дом, кухня, комнаты… И вдруг лицо Насти преображается. Стремительный взмах рукой. Туда! Наверх! Это она взбегает по лестнице, ведущей на второй этаж. Здесь (так папа сказал!) будет комната для Насти. Отдельная. Своя.

Там, в ее Доме, остались собачка и кошка. Собачка Пикси любит Настю.

— А как ты это поняла? — спрашиваю.

— Однажды я упала. Пикси облизала мои локти. Она старалась меня поднять. Она же наша собачка.

А вот с кошкой случился небольшой разлад. Она лежала под телевизором и рожала котят. Их было шестеро. Самого первого Настя взяла на руки, чтобы показать котенку мультик. Но кошка выхватила котенка и унесла его под телевизор.

— Ты обиделась? — спрашиваю.

— Нет, она же мама.

Настя обязательно придет в свой Дом. Первое, что сделает, — это переоденется, потому что надо снять одежду, которая на выход, и надеть домашнее. А потом они с братом Максимом пойдут на качели и устроят на дворе пикник. Если вы не знаете, что это такое, Настя вам скажет. Это когда много хорошей еды, и вы едите ее прямо на траве.

Счастье Насти в том, что отец избавил детей от сидения в подвале. Они знают, что такое бомбежка, но знают по грохоту бомб издалека. Они выехали из Семеновки еще в апреле.

Вадим Мищенко бывал на Майдане. И уже тогда видел вооруженных бандитов, действия которых не пресекались милицией. Он понял: это — надолго. Надо спасать детей.

Так вот: о Доме. Если верить Мерабу Мамардашвили, что личность обретает свою сущность через напряжение «человек—символ», то, вне всякого сомнения, одним из главных символов является Дом. Родной очаг. Дом, в который хочет вернуться Настя.

Сейчас семья из шести человек живет в одной комнате, расположенной в здании, где много разных людей. Общий туалет. Общий душ. Общая кухня.

Каков же он, тот самый замес детства, где вместо Дома чужая комната и вся утварь дома состоит из добровольных пожертвований. Настя знает, что новое пальто, в которое она облачилась сегодня, это тоже пожертвование. Кто определит, каковы психологические последствия такого замеса.

Какими людьми выросли те, чьи отчие дома горели на их глазах. Нагорный Карабах, Грузия, Абхазия, Южная Осетия, Чечня. Те, кому тогда, в 90-е, было от трех до десяти лет, уже стали отцами и матерями. Кем стал трехлетний малыш, что сумел выкарабкаться из-под тела убитой матери со словами: «Маму убили, а я живой». Было это в Южной Осетии на Зарской дороге. Что стало с четырнадцатилетним мальчиком Хамзатом Хусеновым, жителем Самашек? Селом, которое не раз подвергалось штурму.

Это было в сентябре 1995 года. Хамзат протягивает мне листок бумаги, на нем нарисована БМП, которая разрушила его дом. Он дает мне сочинение о жизни ребенка в подвале: «Когда мы слышали голоса солдат, волосы вставали дыбом. В тот день мы выжили…» Когда я прочитала сочинение, он спросил: «Теперь мы знакомы?» «Да! — сказала я. — Знакомы!»

Избавь Господь вас от такого знакомства с детьми.

Мы читаем с Настей про мужика Марея, который освободил мальчика от мучительного страха. Это Достоевский.

«Волк бежит!» — почудилось ребенку. Мужик, пахавший землю, оставил соху и смотрел на мальчика «с беспокойной улыбкой, боясь и тревожась за ребенка».

— Уж я тебя волку не дам! — сказал Марей.

Испуг соскочил. Мальчик шел, оглядываясь назад каждые десять шагов.

— Что же видел мальчик? — спрашиваю Настю.

Она отвечает, не задумываясь: «Марея».

К счастью, в жизни Насти не было большого испуга, и, когда я спрашиваю, а если это случится, кто поможет тебе избавиться от страха, — Настя смотрит на отца.

Я прошу Настю загадать три желания. К моему предложению она относится с недоверием. Разве желания могут сбываться? Я пытаюсь ее убедить, что мы приложим все усилия к тому, чтобы они сбылись.

Первое желание Насти: «Хочу щеночка. Если он будет пушистым, я назову его Пушистик».

Второе желание: «Хочу, чтобы Максим и Иван учились в садике на «отлично» и были здоровы».

Третье желание. Самое заветное: «Чтобы мои родители были счастливы всю жизнь. Счастливы навсегда».

И ни одного желания про себя.

О Вадиме, отце Насти, надо писать отдельно. Нащупав в первоначальном разговоре некоторые расхождения в трактовке известных событий, я вдруг разом забыла о них.

О чем бы ни говорил Вадим — о мучительных ли скитаниях с квартирным вопросом, о сегодняшнем ли существовании его семьи без всякого статуса, что не позволяет ему устроиться на работу, и вытекающих отсюда последствиях, — он излучает такой свет и такую надежду, что все твои принципы кажутся пустяками.

Ты попадаешь в ту сферу бытия, где все наши идеологические разногласия не только суета сует, но, как сказал бы философ, «дремучий лес ходячих трупов». Надо ли добавить, что ходячие трупы — это мы, взрослые, для кого идеологема выше человеческой жизни.

Вадим вошел в храм, когда ему было 25 лет. Вошел, обуянный горем от неразделенной первой любви. И там, в храме, осознал, что без Божьей благодати ему не выбраться из депрессии. Ощутил благодать через таинство, которое словами не передается.

Цель жизни определяет однозначно: стяжание Святого Духа.

Строитель по первой профессии, он закончил духовную семинарию. Строил храм. Работал алтарником. Чтецом. Наступило время безденежья, и Вадим приехал в Жуковский к отцу Николаю и начал строить новый храм. Шел 1998 год. Когда случилась беда, он знал, куда надо ехать.

В мае он подал заявление в миграционную службу и получил приглашение на определение статуса аж на 18 сентября. Пришлось купить патент на право работать с частными предпринимателями. Патент на три месяца. Заплатил 5 тысяч рублей. За патент на год надо заплатить 40 тысяч, каких и в помине нет у Вадима. Беженец сейчас на правах иностранного рабочего.

Когда у Насти случился флюс, в стоматологической поликлинике Вадиму сказали: «Только платно!» Денег не было. И тогда на помощь пришел наш Вячеслав Измайлов, чья жизнь только и состоит из помощи ближнему и дальнему. Измайлов пошел к главврачу и получил безоговорочное: «Лечить бесплатно и вне очереди».

Измайлов свел Вадима со Светланой Ганнушкиной, получил материальную помощь и билеты в цирк детям на юго-западе Москвы. Какой это был праздник! Позвонил Вячеслав Яковлевич и в мэрию.

— Неделю не было ответа, — сердится наш военный обозреватель.

Но потом не просто отзвонили, но и доложили о конкретной помощи.

О майоре Измайлове Вадим говорит так: «Благочестив. Для многих христиан он — пример благочестия».

На территории Пантелеимоновского прихода Вадим как рыба в воде. Его все знают и любят.

Настя училась в Семеновке в музыкальной школе. Когда об этом узнал отец Николай, в комнате беженцев появилось два пианино. И что с того, что одно годилось на дрова?

Помощь неожиданно приходит от незнакомых людей. Вадим знает, что в этих людях есть божественное начало, о котором они, возможно, не подозревают.

Беспокоится о том, что называет духовным состоянием детей. Вот ведь странно, под бомбежкой они не были, но спешный переезд дети пережили как шок. Их было не узнать. То они впадали как будто в беспамятство и безразличие, то, напротив, нервно и неадекватно реагировали на ситуацию. Кажется, сейчас приходят в себя.

Вот она, угроза не состояться. «Угроза небытия», — как сказал философ. Как пробиться к себе, каким тебя замыслил Творец?

Бабушку Насти зовут Валентиной. Она два месяца провела в подвале. Научилась готовить еду на костре во дворе в перерывах между бомбежками. И все это один в один напоминает чеченок, которые умудрялись перевернуть блин на сковородке, точно зная, какие есть перерывы в работе установки «Град». А как женщины Карабаха, убегая в подвалы от бомбежек, тащили с собой обои, чтобы очеловечить жилище!

Проходят годы, десятилетия, и ничего не меняется. Даже в деталях! Как будто выскочить из гибельной траншеи, в которую погрузился мир, уже невозможно.

Все попытки завести разговор с Валентиной провалились. Хотите знать, как жили два месяца в подвале?

— Хорошо жили! Даже очень! — говорит Валентина с вызовом, в котором бьется ее страдание и плохо скрываемое недоверие к нам, взыскующим достоверных сведений. Не будет свидетельств, потому что не знаешь, как дело обернется! Не будет суждений, потому что нет у человека права на высказывание, так уж устроен мир! И мы замолкаем, потому что понимаем правоту этого молчания. Наконец-то понимаешь, что твои расспросы не то что безнравственны. Они неуместны. Несопоставима твоя личная потребность разделить чужую скорбь с реальной бедой человека.

Кириллу Войцелю было 17 лет, когда он, размышляя над событиями грузино-абхазской войны, задавал вопрос: «Если жизнь теряет смысл и опоры вселенского здания рушатся, то как возможно восстановить это здание?»

И отвечал: «Вечным пребыванием жизни в этом мире». Я мало что тогда поняла в блужданиях юношеского духа своего ученика. Теперь я знаю — это пребывание жизнивоплощено в Вадиме, его жене Кристине, в детях — Насте, Максиме, Иване и Коле. Их жизнь— это одна из опор вселенского здания.

P.S.Неожиданно для себя мы открываем целый мир Пантелеимоновского прихода, на территории которого расположен Аэрокосмический центр. Он состоит из семи высококлассных музеев, многочисленных кружков, связанных с космосом и авиацией. Здесь работают с детьми летчики-истребители, заслуженные аэростроители и академики, художники и педагоги — элита Жуковского. Всех их собрал протоиерей Николай Струков. Отец Николай, под опекой которого находится семейство беженца Вадима Мищенко.

Мы непременно вернемся в Аэрокосмический центр, чтобы рассказать о его людях.

В хороший город, к хорошим людям попало семейство Вадима Мищенко.