На Копакабане шли два матча: Алжир рубился с Германией, а молодой бразилец с голым торсом пытался сломить сопротивление шикарной кариоки[1]и добиться от нее поцелуя. И я «топил» за этого бразильца так, как не «топил» за Алжир в тот вечер. Он был настойчив, он умело шел к своей цели, он не собирался сдаваться, он обстучал уже все штанги и перекладины ее ворот, и ей было все труднее сопротивляться, и развязка была уже близка, и вот-вот это должно было случиться… И тут у самого своего уха, так близко, что чувствовалось теплое дыхание говорившего, я услышал мужской голос: «Ты такой красивый, можно я тебя поцелую?» Обернулся — нагеленный француз, минут пять назад просивший продать ему сигарету. Я дал бесплатно, и он так благодарил, так благодарил… «Так, значит, ты пристреливался, гад, тогда», — подумал я, но ничего не смог ответить — все было написано на моем возмущенном лице. Вот он — наглядный пример противоречивости жизни: вроде комплимент сделали, но так, пацаны, меня еще никто не оскорблял.

Я не встречал в своей жизни более любвеобильной страны, чем Бразилия, и более легкомысленных в своей любвеобильности людей, чем ее жители. Вот представьте себе несколько картинок. Пляж. Стоит компания девушек. Мимо них проходят два парня. Один из них на ходу что-то быстро бросает девушке, буквально пару слов, и идет дальше. Она его окликает криком «иди сюда», он возвращается, и они страстно целуются. Затем он разворачивается и уходит. Поверьте, они не были знакомы…

Другая сценка. Студенческий район Гавеа. Самба. Барабанщики отбивают ритм. Толпа покачивается. Девушка танцует спиной к парню, затем оборачивается, заглядывает ему в глаза и целует так, как будто это последний поцелуй в ее жизни. Проходит буквально пара минут. Танец перемещает ее в другое место. Она оказывается спиной к другому парню. Оборачивается, поднимает голову и, да, таки снова целует.

Поначалу я думал, что это из-за чемпионата мира. Карнавал, алкоголь, люди со всего мира, запретов нет… Но местные меня убедили, что у них всегда так. Если ты нравишься девушке, а девушка тебе, то вы обязательно должны поцеловаться.

— А как может быть по-другому? — спросил меня бразилец — очередной «знакомый на 10 минут» — с такими глазами, как будто я поставил под сомнение шарообразность Земли.

— Ну, некий предварительный процесс. Общение там… — неуверенно ответил я.

— Вы, русские, наверное, очень мало целуетесь или все геи, — сказал он с сочувствием.

И я вспомнил нагеленного француза. Парня можно понять: когда все вокруг целуются, а ты нет, что о тебе еще могут подумать некоторые люди?

У меня оставался последний день в Рио-де-Жанейро. И я сидел на берегу океана, смотрел на огромные волны и пытался очень подробно записать каждую эмоцию и картинку, подаренные мне этим городом, на жесткий диск своей памяти. И вдруг с неба хлынул ливень — такой плотный-плотный теплый тропический дождь. И я увидел, что в фанатской зоне, где громко звучала самба, люди постягивали с себя майки и начали плясать. Вот он — лучший подарок, который мог мне сделать Всевидящий в мой последний день в Рио-де-Жанейро. И я тоже стянул с себя майку и побежал туда. И нас было много; и мы скакали как сумасшедшие; и из-под наших ног били фонтаны песка; и с наших волос брызгами слетала дождевая вода; и мы все смеялись. Это была настоящая битва человеческой энергии счастья и природной стихии.

Но самба закончилась, а дождь продолжался. Нужно было уходить. И люди попытались спрятаться под навесами фанатской зоны. Пришли охранники и начали всех выгонять. И никто из нас не мог им объяснить, что нет более скотского поступка, чем выгонять человека под дождь. Энергия счастья переходила в энергию агрессии. И в этом не было нашей вины. В тот вечер я, как никогда, ясно понял: мир не делится на белых и черных, на православных и мусульман, на голубых и натуралов (француз, я простил тебя) — мир делится на тех, кто пустит спрятаться от дождя и нальет для согрева сто пятьдесят вискаря, и на придурков, которые уверены, что больше двух у будки собираться не положено.

А затем была обратная дорога в Сан-Паулу, по тому же маршруту, что и три недели назад, но днем. И наш автобус снова взбирался по крутому серпантину на горы, поросшие джунглями; с гор открывался потрясающий вид на долину, окаймленную синеющими вдалеке холмами; по бокам текли реки и млели зеленоватые озера; иногда мы проезжали небольшие селения с маленькими домиками и патио, спрятанными в тени деревьев; в этих селениях были рынки, примыкающие к дороге, на которых продавались фрукты; и глядя на все это, мне так хотелось сказать водителю: «Дружище, останови автобус, мне нужно встретить здесь старость».

А вечером была Вила Мадалена. И все было, как в первый раз, когда только начиналась моя поездка. Толпы людей, танцы, поцелуи, улыбки… И я смотрел на них и знал, что завтра мне улетать. Я думал о том, что человечество, загнав себя в рамки бесконечных забот, всевозможных законов, непосильных обязанностей, придумало карнавал как единственную территорию абсолютной свободы. Карнавал — это амнистия грехов. Карнавал — это человек в его первозданном виде, с эмоциями, не спрятанными под скорлупой приличия: любишь — целуй, ненавидишь — бей. Карнавал — это отдельная жизнь: с его началом умираешь ты прежний, с его концом рождаешься ты новый. Трудно понять, какие эмоции ты испытываешь от этой реинкарнации. Но ощущение, что вот ты умер, но помнишь свою прошлую жизнь и даже можешь прокрутить у себя ее в памяти, как любимый диск, — непередаваемо. И по-настоящему счастлив тот, кто к концу жизни сможет собрать солидную коллекцию таких дисков.

Итак, я умирал. Мне не было страшно. Вокруг танцевали люди. Я встречал свою смерть под кроной огромного дерева, со стопкой кашасы в одной руке и стаканом лимонного сока в другой. И было мне ровно 22 дня. Беспомощный седобородый старик по меркам карнавала. Помяните меня, прежнего, а потом выпейте за здоровье новорожденного.

Роман АНИН

Рио-де-Жанейро — Сан-Паулу

[1]Так называют себя местные жители Рио-де-Жанейро.