Театральный колледж на улице Чаплыгина, 20, открылся в сентябре 2010-го: 24 души в возрасте 14—16 лет были зачислены на 1-й курс. До диплома дошли 18 человек. Большая часть ребят уже принята в труппы московских театров.

«Актер должен начинать рано», — давнее убеждение Олега Павловича Табакова, отменно доказанное судьбами его первых студийцев. «Табакерка» выросла из драматического кружка при Дворце пионеров на ул. Стопани. В 1974-м, отсмотрев 3,5 тысячи подростков, — Табаков из них отобрал полсотни. И в этом списке были Игорь Нефедов, Алексей Селиверстов, Елена Майорова, Андрей Смоляков, Михаил Хомяков, Александр Марин. (Теперь табаковские студийцы 1970-х, актеры МХТ и «Табакерки» разных поколений, преподают в колледже: Михаил Лобанов, Михаил Хомяков, Виталий Егоров, Сергей Угрюмов, Янина Колесниченко, Мария Зорина, Алена Лаптева, Иван Шибанов).

Новый табаковский колледж собирает студентов по-другому. И это, кажется, самое поразительное. Предварительные прослушивания ребят проходят по всей России: артисты и преподаватели колледжа выезжают в Новосибирск, Саратов, Барнаул, Омск, Архангельск, Ростов-на-Дону, Пермь, Самару, Казань, Благовещенск, Иркутск, Воронеж, Уфу, Калининград…

Прошедшие первый тур (по спискам весны 2014 года — от 4 до 10 душ на губернию) приезжают в столицу на второй — за счет города Москвы. И уж из них отбираются те 24, кто останется 4 года учиться на Чаплыгина, — на полном пансионе, со строгим уставом хорошего тона (ни сигарет, ни тату, ни юбок выше 10 см от колена), с библиотекой и учебным театром, где в партере стоят старые кресла из МХТ.

Так принимали «на полный пансион» в Императорских театральных училищах. Среди их выпускников — если бегло листать только петербургские списки: Фокин, Кшесинская, Павлова, Карсавина, Ваганова, Вацлав и Бронислава Нижинские, Спесивцева, Баланчин. Как отчаянно много значил этот полный пансион для некоторых семей — прямо и твердо рассказано в мемуарах Брониславы Нижинской. Или, скажем, в записках Леонида Мясина.

Практики «региональных прослушиваний» в императорской России не было. Не было и в СССР. В наше время — лихое, жесткое, пустившее в распыл образовательную систему, — эта модель появилась. Оценить ее невозможно!

Разве что — цитатой из «Доходного места» (как раз по этой пьесе сделан один из дипломных спектаклей первых выпускников колледжа): «В юношах воспитывается чувство справедливости, чувство долга, и оно растет, растет, и принесет плоды».

О Московской театральной школе «Новой газете» рассказал Олег Павлович ТАБАКОВ.

Олег Табаков: «Когда театральная школа создавалась снизу?»

— Олег Павлович, когда вы задумали колледж? Сколько нужно времени, чтобы в кипучей и несентиментальной России наших дней запустить такой проект?

— Сколько времени? Господь ведает! Кому-то жизни не хватит. Когда последний раз театральная школа создавалась снизу?

— Может быть, никогда… Императорские театральные училища в двух столицах были императорскими. Первые студии МХТ не были «школами» в строгом смысле.

— Ну, шер ами, вот вы сами и ответили. Что ж мы будем словоблудием заниматься? Вы говорите с нормальным пожилым человеком, которому в этом году 79 лет. Значит: в этой ситуации не следует ни жеманничать, ни кокетничать… А вот в пьесе Чехова «Дядя Ваня» есть такой отрицательный персонаж — в социалистическом прошлом он считался отрицательным — профессор Серебряков. И, уходя из этого очаровательного пейзанского места, он говорит: «Дело надо делать, господа! Дело надо делать…» Вот и вся технология.

Да: в неподходящее время. Бессребренно. В момент мирового кризиса театральной педагогики. Кризис в чем выражается? В том, в частности, что люди, которые хорошо умеют играть, — не хотят заниматься педагогикой. А хотят за большие деньги сниматься в кино.

— Вы собираете студентов для колледжа по всей России. Когда-то Авангард Леонтьев рассказывал в интервью, как шло прослушивание в Саратове. Прослушивание, видимо, как раз этого первого набора — а ныне первого выпуска. Кто-то из ребят попросил разрешения спеть Высоцкого. И пел так, что у преподавателей Школы-студии МХАТ горло перехватило. А Авангард Николаевич слушал и думал: «Ничто тут у нас не иссякло, не кончилось, пока из райцентра приезжают на прослушивание такие мальчишки!»

— С абитуриентом стрясся пароксизм таланта. Иногда он случается от отчаяния. Иногда — от понимания, что единственный шанс у тебя. Иногда — просто от любви к предмету, которым ты хотел бы заниматься.

— А чем вам запомнились эти поиски и эти экзамены?

— Вы знаете, людЯми, — как говорила моя бабушка. Я сейчас объясню: нынешний дипломный курс насчитывает 17—18 человек. «Семнадцать с половиной» я их называю. А зачислено было 24 души.

При этом следующий курс — в 2015-м они закончат — насчитывает 12 человек. Зачислено было, опять же, 24. То есть я довольно сурово провожу селекцию. Почему? Потому, учу не для государства, не для чужого дяди и тети, а для себя. И — как вам сказать? — мои усилия дорого стоят.

Но у меня есть такое свойство — оно на самом деле у меня есть. Когда я слушаю абитуриента — минут через 20 (ну максимум 25), — могу произнести вердикт и сказать: «Ш-ш-ш… Из этого человека ничего не будет». Или наоборот: «Будет…»

…Какие еще принципы педагогики применяю? Предельно простые. Первый: не врать. Доводить до сознания несовершенство результатов. А чего еще?

Город Москва оплачивает тем, кто отобран для окончательного прослушивания, дорогу в столицу. Они хорошо питаются, они хорошо устроены, им доплачивают мои друзья и поклонники стипендию… Так что это не оголодавшие советские студенты — а совсем наоборот.

— Сколько в этом проекте государственных денег — и сколько частных?

— Вы знаете, по-разному бывает. Иногда что-то покупают для них. Иногда я кого-то привожу — чтобы на людей посмотрели. Ну чтобы было понятно… Я подумал-подумал и решил: надо бы, чтобы к своему выпускному вечеру они имели форс-мажорный вид. И два моих поклонника, товарища, дали по 100 тыщ рублей. И я дал 100 тыщ рублей. На эти деньги — хотя их не так уж много — они купят себе к выпускному наряды.

— Можно сказать, из какой по преимуществу среды приходят ребята?

— Нельзя! Но в основном — не из буржуазной прослойки. Средний класс. А кто-то совсем даже и не средний…

— Есть ли разница между выпускниками-2014 и вашими студийцами из «подвала» 1970-х?

— В 1861 году Александр II отменил крепостное право. Он тогда был влюблен в молодую княжну Долгорукую, был счастлив — и вообще… И чаще, чем нужно, император повторял: свобода, свобода, свобода! А у него был мудрый министр, граф Лорис-Меликов. Однажды он осторожно произнес в ответ: «Ваше величество, свобода настанет тогда, когда вырастет не поротое на конюшнях поколение…» Ну вот — оно и растет.

— Все их дипломные спектакли построены на отечественных текстах. «Две стрелы» Володина, пьесы Михаила Рощина, «Пастух и пастушка» Виктора Астафьева. И «Доходное место» — единственный текстXIXвека. Но уж пьесу актуальнее трудно сыскать. Это совпадение — или часть методики?

— Я из старомодных, наверное, людей, которые любят эту землю. Оно смешно, глупо, наивно в каком-то смысле. Но — ничего с собой поделать не могу. Нередко плачу при виде мерзостей сегодняшних дней. При виде того, как мало количество людей, способное сопротивляться.

Не идти в кильватере. Не повторять эти мерзости.

Хотя — вряд ли я испытываю что-то принципиально отличное от того, что испытывали отцы-основатели Художественного театра в 1898 году.

Да: в каждом их спектакле есть попытка назвать проблемы, которые существуют, давно существуют, а их запихивают как можно глубже. И никто, кроме нас, это не сделает. «Никто не даст нам избавленья» — как поется в гимнАх… Только мы сами — если хотим исправить положение. В старом Художественном театре, если вы помните, любили Ибсена. И любили фразу одного из его героев: «Юность — это возмездие». Так вот театр-студия «Современник», родившийся в 1956-м, после Сталина, был своего рода возмездием тому Художественному театру. Если это помнишь, то что-то делаешь, чтобы самому организовать это «возмездие», направить в дело его позитивный заряд. Будущим нельзя управлять, но готовить его — мы обязаны.

— Можно спросить: от кого из этого выпуска вы ждете особого взлета?

— Помилуйте! Вот пройдет какое-то время — я вам отвечу. Шаманством я не занимаюсь…