Завершаем публикацию беседы с руководителем отдела социокультурных исследований Левада-центра Алексеем ЛЕВИНСОНОМ об особенностях реакции российского общественного мнения на украинский кризис и ее глубинных причинах и мотивах. Напомним, что в первой части этой беседы (см. «Новую газету», № 60 от 04.06.2014. — «Ментальная яма») речь шла о причинах поворота россиян в сторону силы, а не права, о тупиках «особого пути» России, о росте антиукраинских настроений как феномене «перегоревшей зависти», о ментальной и моральной яме, в которой оказалось российское массовое сознание.

— Многие люди, весьма критически относящиеся к нынешнему российскому режиму, сегодня стали активно поддерживать Путина. За то, что он, чуть ли не лично, «возвратил» Крым.

— Да, мы сейчас находимся в состоянии, аналог которому можно искать лишь в далеком прошлом. Я имею в виду резко возросшую роль Путина как символа. Она возросла более резко, чем его рейтинг, который поднялся не более чем на одну восьмую своего размера. Но главное — это как резко персонализировалась и в одну персону уперлась история. Одни считают Путина виноватым во всех грехах, другие приписывают ему все заслуги. Сопоставлять не с кем: остальные политические фигуры выглядят мелкими и незначительными. Произошла концентрация символических процессов на одной фигуре. Размеры Путина превосходят его самого, ему приписывают всемирно-историческую роль. Это характеризует состояние массового сознания, которое в этом месте сжимается до точки.

— Многие люди сейчас испытывают эйфорию от ощущения единства друг с другом и с властью, чего давно не ощущали. Видимо, для многих это намного более комфортно, чем рост протестов и политического противостояния, которые «разъединяют».

— Реально общество дифференцируется. Мои коллеги настаивают на том, что дифференциации недостаточно, я с ними согласен, но оказалось, что и той, которая есть, хватило, чтобы напугать часть наших людей разобщенностью и заставить их ухватиться за идею единства. «Когда мы едины, мы непобедимы!» Причем интересно, что идея единства является главной идеей для любых политических сил. В том числе для прямо противоположных друг другу. А зачем надо быть едиными? Потому что людям, выросшим в тоталитарной среде, и даже их детям и внукам, кажется, что быть не едиными и разными — это страшно и плохо. И вот то, что сейчас происходит, это лихорадочная попытка всех — от низов до верхов — примитивизироваться, чтобы стать едиными и простыми. Отделиться от сложного Запада и даже от Украины, которой тоже чего-то все время не хватает. Жили бы по-простому, ели себе галушки и пили горилку, так нет, выбрали что-то другое, не простое, потому чуждое.

— Неужели сегодняшние россияне так уж готовы вернуться в эту «простоту»?

— Ясное дело, что жить в лаптях Россия уже не может, да и не хочет. Но есть такие комментарии (ты наверняка их тоже слышал), что, мол, «ничего, на картошке проживем», «в очередях постоим, с нами и не такое бывало». Конечно, все это бравада, которой хватит, ну, на 6—8 месяцев. Но за этим ведь тянется очень длинный дурной шлейф. Внутри этого настроения успевают написать школьные программы и учебники, успевают снять кино и телефильмы, успевают призвать на телевидение таких людей, которые и дальше все это будут вещать с экрана.

— Все-таки по поводу роста рейтинга Путина. Какова его структура? Что поддерживают люди? Присоединение Крыма или всю политику как таковую?

— Тут несколько явлений. Одно — это сохранение даже при высоких рейтингах традиционной ситуации, когда одни и те же люди отвечают, что они одобряют деятельность Путина в целом, но этому же интервьюеру в ходе того же интервью через 5 минут говорят, что есть действия, которые они не одобряют. Это, как правило, экономическая политика, когда-то это были действия правительства на Кавказе. Второе — это когда высокие цифры, касающиеся собственно рейтинга Путина, подтягивают за собой другие показатели. Например, оценку работы правительства или Госдумы. Притом что на вопрос: «Чем занимаются люди в правительстве?», «Чем занимаются люди в Государственной думе?» — по-прежнему с убежденностью отвечают, что они, мол, там только набивают себе карманы и думают только о себе. И в этом нет противоречия, поскольку, отвечая на вопрос об оценке деятельности в целом главы своего государства, гражданин настроен на мысли о высоком и глобальном, о величии державы. А отвечая про экономическое положение и про деятельность чиновников, он думает о надоевшей повседневности с ее разговорами о коррупции и злоупотреблениях, инфляции и дороговизне.

Теперь что касается темы, которую я затронул, — концентрации внимания на фигуре Путина. Ну так сложилась наша история, что нам в России, кроме Сталина вроде, как и вспоминать некого. Сейчас есть что-то похожее, например, частота употребления имени. Притом что такого механизма — цензуры, агитпропа, который был тогда, — сейчас в общем нет или есть какие-то слабые подобия. То есть это в большей степени отражение потребности в некоем объединяющем символе, который объединяет не вообще, а базируясь на идее великой державы. Это важная оговорка, потому что идея великой державы куда важнее идеи персоны, которая ее возглавляет. При идее великой державы нечто от этого символа как бы переходит на меня. Путин мне не принадлежит, а Россия мне принадлежит. И если я куда-то приезжаю и говорю, что у нас страна самая большая в мире, где самые большие морозы, то это меня в моих, а может, и чужих глазах, за неимением другого, возвышает.

Но тут ловушка: сегодня Россия на великую державу в общем не тянет, и люди понимают, что роль великой державы, держащей реальный паритет с США, реально невозможен. Поэтому очень важны все игровые случаи паритета.

То есть я прямо хочу сказать, что этот феномен не следует называть культом личности Путина, хотя по отдельности есть элементы культа, есть элементы концентрации этого культа на определенной персоне, но механизм не тот, который сопровождал культ Сталина. Хотя наверняка есть определенные круги и силы, которые будут пытаться его раскрутить. Потому что на культе Путина много чего можно сделать. В том числе для самих себя.

— Скажи, Алексей, что происходит с отношением населения к вводу санкций?

— Очень ясная картина: она не меняется второй месяц подряд. Это своего рода слепота, но не ввиду наружных действий, а подпитываемая изнутри. «Ну и что, что санкции, а, может, это даже лучше». — «Почему лучше?» — «А мы начнем производить свое» — эта идея вполне торжествует. При этом один и тот же ход мысли, заметь, от просто старухи в очереди до Глазьева. Правда, непонятно, как перевести страну, которая перестала производить нитки, иголки и трусы, на рельсы самообеспечения. Видимо, это задача историческая.

Тут еще есть мостик к высказанной мысли о том, что особый путь ведет к идее, что «ну и пускай будет плохо, и пускай к нам плохо относятся». Санкции — это тоже сюда. Мол, если твой враг тебя ругает и делает тебе пакости, значит, ты поступаешь правильно. А Запад переведен в этот ранг.

— И что, неужели люди ради идеи «величия» готовы отказаться от того, к чему за последние годы так привыкли — в жизни, в быту?

— Не будем забывать о том, что, я уже говорил, когда делил массовое сознание на две половинки. А ведь оно делится еще и по-другому: на приватные и публичные дискурсы. В приватном дискурсе понятно, что надо покупать, куда надо ездить отдыхать, какие автомобили хорошие, чем «Лада-Калина» отличается от «Ниссана» и наоборот. Как говорится, дураков нет. А в публичном дискурсе надо говорить о том, как нам нужна своя промышленность, своя независимость, безопасность от внешних поставок и так далее. Как все это делается приватно, мы просто не видим: ни что они покупают, ни куда у них уезжают дети, ни где они отдыхают. А в публичном пространстве все наружу и громко. Идея о том, что «Мы ни в чем не нуждаемся, мы сами все сделаем, мы будем самыми великими, несмотря ни на что» — она принадлежит вот этому второму дискурсу. В принципе он мог бы быть вполне рациональным, рыночным, демократическим. Но не является. Сейчас он весь в позолоте этакого фундаменталистского подхода. Именно фундаменталистского, а не патриотического. Потому что, я уверен, настроения, которые сегодня охватили миллионы людей, называть патриотизмом неправильно: слишком большой вред причинят они всему нашему народу. Я убежден, что это отзовется на судьбе страны тяжело, и у этого еще будет свое эхо через сколько-то лет, когда воспитанные сейчас шестиклассники станут элитой, станут теми, кто будет управлять государством, и будут делать глупости одну за другой.

Я думаю, что сейчас происходит не только смена политического курса, но мне кажется, что одновременно происходит и своего рода замена каких-то кадров, каких-то фигур на разных властных местах. И тут вот в чем проблема: поколение, которое сменяет прежнее, обязано прийти с чем-то. Когда-то пришло поколение со знаменами перестройки. И те, кто ее не хотел, все равно шли с ними. В это время говорить другое было невозможно — как говорится, время было такое. Сейчас время такое, что кричать, кроме как «Рос-си-я!», и поносить «пиндосов», — ничего другого сделать нельзя. И с этим, и только с этим можно прийти. Причем это не просто демонстрация существующего конформизма — это должно быть обязательно наступательным, потому что ты должен кого-то вытеснить. И те, кто идет на кадровую замену, должны, условно говоря, носить полосатые ленточки. Потому что это вполне функциональная мода: будут места, куда без ленточки пройти нельзя. Это будет как членство в чем-то. И оно наверняка будет еще как-то институционализировано.

И знаешь, давай для финала еще раз про яму, о которой шла речь в начале разговора. Я ведь не со стороны толкую о яме, когда большинству кажется, что мы вознеслись на вершину. Обнаружить себя в тяжелой моральной ситуации придется всем, и я не исключение. Нас, слава Богу, не сумели втолкнуть в тот кошмар раскола, в котором Украина, — но свои размежевания прошли и у нас. Среди близких мне людей таких разрывов не было, но чуть дальше — и слышишь рассказы, как рассорились друзья, разошлись компании, что-то надорвалось в семьях. Я говорил, что Крым — лишь повод для ликования, и он — лишь повод для трещин в отношениях, которые казались цельными. Причины лежат глубже, и мы их не все еще успели почувствовать. Когда-то отношение к разгону Съезда народных депутатов и Верховного совета разделило нашу демократическую интеллигенцию, и не сказать, что эта трещина заросла. Сегодня она будет поглубже. Как ее будем преодолевать?..