Год назад он собирался в подполье, под радар, в партизаны — в общем, уйти из медиапространства. Но летом Борис Гребенщиков поддержал Аксану Панову, потом вступился за Макаревича, которого коллеги предлагали лишить государственных наград, следом подписал антивоенное письмо российской интеллигенции.

Но философия БГ — все равно в песнях. Концерт «Аквариума» — действо театральное, трехактное на этот раз.

Первый акт — как политическая проповедь. Новые, еще не вошедшие в альбом, многие песни звучали с большой сцены впервые. Кто-то уже именует их «антивоенным циклом». Злободневные (даже злые), вполне конкретные, их проецируешь на сегодняшний день.

Начинает «Аквариум» с песни «Губернатор», которая вышла параллельно суду над Пановой в Екатеринбурге: «Под костюмом от Бриони наколки на груди, а мертвых журналистов без тебя тут хоть пруд пруди». Задает настроение?

Алый свет над сценой, софиты направлены на зрителей так, что они не в тени, а в едином пространстве с музыкантами. И видно каждое лицо. В зале повинующаяся тишина. Только под медленную и тоже новую песню «Не было такой и не будет» в толпе начинают танцевать две пары: она в кожаных штанах и высоко шнурованных ботинках, он целует ее в лоб; она с оранжево-черной ленточкой на лацкане пиджака, он — старше ее, тоже в пиджаке. Вижу двух парней с дредами, в классических рубашках, начали покачиваться в такт. А рядом отец рассказывает сыну, что сам впервые услышал «Аквариум» в его возрасте.

В песнях «нового цикла» предрешенность, но не обреченность. Неназванная новая программа о том, что точка невозврата преодолена, — «Источник задушен золотой пылью, закрой за мной, я не вернусь». Новые песни «Любовь во время войны», «Праздник урожая во Дворце Труда», пожалуй, тоже об этом.

В первом акте не было других слов, кроме строк песен. Только иногда Гребенщиков говорил: «Спасибо, любимые».

Из транса после этой терапевтической части он вывел нас объяснением: «Мы сыграли для вас психодраму». И как-то полегчало: то есть не показалось. «В психодраме важна одна особенность: она выгодна только бесу. Людям хочется жить, а бесу хочется, чтобы люди себя плохо чувствовали». Кто-то из зала спросил: «Почему?», кто-то крикнул: «Спасибо!»

А Гребенщиков рассказал, что утром проснулся в Третьяковке, рядом был незнакомый мужик, который почему-то называл его Витьком, рассказывал, что его шурин работает здесь и может вынести парочку холстов (и стакан водки). «Это я к тому, что из этого всего есть выход», — и заиграли «Из хрустального захолустья».

«Но это еще не все! — продолжил БГ после песни. — Потом я пошел в церковь. И мне был голос! И голос сказал: «Сегодня к тебе придут люди, пощади их! Не заставляй их слушать твою музыку три часа подряд, дай им перерыв… Дай им выпить!» В антракте терапия для некоторых продолжилась у барной стойки.

Второй акт — нырнуть с головой в воспоминания из альбома «Феодализм», писавшегося в 89-м, пройтись по «Навигатору» 95-го и дойти до «Ангела Дождя», которого лет 20, как сказал БГ, группа не играла. Он уже не стоит на месте: дирижирует всеми частями тела, танцует, вот опустился на колени. Берет зал в свои руки. «Долгой жизни, Борис Борисович!» — кричат ему.

И настроение у второй части легкое. В самый раз, чтобы громче повторять за учителем «новое выученное» — «У-у!». Получается: «Я слышу голоса, они поют для меня, у-у! Хотя вокруг нас — Вавилон, у-у!» А потом станцевать под «Два-двенадцать-восемьдесят пять-ноль-шесть» (и мне кажется, все в этом зале набирали этот номер, когда впервые ее услышали).

Сцену освещают зеленым: путь открыт. Третья часть, завершающая. О том, что рок-н-ролл мертв (уже больше 30 лет), а мы еще нет, и «если долго плакать возле мутных стекол, высоко в небе появится сокол». Психодрама с перерывом на «выпить» должна дать в конце концов успокоение.

«Я бы сказал: храни вас Господь! Но он и так вас хранит. Так что храните друг друга», — говорит Борис Борисович напоследок. Но мы снова возвращаемся в медиапространство, от которого Гребенщиков хотел убежать, а в голове играет «Я знаю умом, что вокруг нет ни льдов, ни метелей, но я по горло в снегу, глаза мои не видят весны. Господи, скажи мне, кто мы, что мы так хотели, чтобы любовь обязательно во время войны».