О том, как референдум проходил в Донбассе — в фоторепортаже Е. ФЕЛЬДМАНА

На участке 441263, расположенном в здании луганской школы N 7, мне вчера подарили исторический бюллетень. Это листочек простой белой бумаги формата А5, на котором по-русски и по-украински написан следующий текст: «Бюллетень для голосования на референдуме 11 мая 2014 года. Отметьте любым знаком в квадрате тот вариант ответа, за который вы голосуете: поддерживает ли вы Акт о государственной самостоятельности Луганской Народной Республики? Да/Нет».

Бумагу по бокам окаймляют два вензеля, за которыми, несмотря на монохромную печать, угадываются георгиевские ленточки.

Я удивилась:

В течение воскресного дня на нескольких участках председатели мне тоже жаловались, что бюллетеней было мало, приходилось их допечатывать на свои же деньги — хозяева контор, где установлены принтеры, не желали вести себя с такой же самоотверженностью, как члены комиссий.

Да и члены комиссий тоже не из одного теста оказались вылеплены. Так на подавляющем большинстве участков, которые мне удалось посетить в этот день, работали комиссии, сплошь состоящие из новичков в этом деле. Как правило, это была тройка: председатель, его зам и секретарь.

— Прежняя комиссия вся отказалась работать, и тогда позвонили нам, — так эти люди описывали судьбу своего появления на участке.

— А почему прежняя комиссия отказалась?

— Так на прежних выборах платили всегда хорошо. А тут все на общественных началах. Им это и не нужно оказалось. Да и боятся многие…

Однако из того, что комиссии состояли из вновь призванных бескорыстных смельчаков, вытекало немало неприятных следствий.

Поскольку подготовку все они проходили в течение трех дней накануне мероприятия, то представления о правилах его проведения были весьма приблизительные.

Если не считать суровых мужиков с автоматами, встречавшихся кое-где, на участках царила дружелюбная атмосфера междусобойчика. На редких участках можно было видеть кабинки для голосования. Часто случалось наблюдать прямую агитацию: «Ну как, куда ставить? Там же есть ответ «Да!». Вот туда и ставьте».

О том, что в течение дня нужно не единожды обнародовать количество проголосовавших, на большинстве участков узнавали, похоже, только от меня.

— Ой, а мы на 12 часов не считали, — удивились на том же 263 участке. — Вы посидите, мы сейчас — народ схлынет, и подсчитаем… Ну, где-то 450 человек, плюс-минус…

Так было практически везде. При этом российские информагентства рапортовали, что уже к полудню явка в Луганской области составила 65%. А к российским СМИ здесь очень внимательно прислушиваются: «Мы за последнее время все ваше телевидение выучили».

На участке в Микрорайоне 50 лет Октября нас ждал местный майдановский активист Леха — парень лет 18-ти. Он надел белые джинсы, модную шляпу и вооружился Конституцией Украины. В присутствии СМИ он собирался на участке доказывать, что весь проистекающий референдум — чистое беззаконие.

Микрорайон 50 лет октября — это захолустье на окраине Луганска, а школа N 9 «Барвинок» — это типовое кирпичное здание посреди луга, заросшего кустарником и высокой травой. Несмотря на сопротивление директора школы, не желавшего признавать референдум, в стенах этой школы разместилось сразу пять больших избирательных участков, так что на входе толкотня. В холле сидят люди в песочном камуфляже — «самооборона». У них мы насчитали пять автоматов АК-47. Стволы автоматов были трогательно перевязаны георгиевскими ленточками.

Вместе с активистом Лехой мы прошлись по избирательным участкам — поспрашивали явку.

Участок 441387:

— Сколько у вас списочный состав избирателей?

— Ой, ну я вам точно не скажу… Полторы с чем-то. Свет! Сколько у тебя в списке цифра последняя? Вот: 1670.

— А сколько проголосовало уже?

— Мы пока не считали, будем после восьми вечера считать.

Тем временем активист Леха ввязался в свару на участке 441385, к которому он формально приписан. С Конституцией в руках он полез к бабушкам из комиссии. Вооруженные самообороновцы быстро его скрутили и увели в каморку при входе.

— Что вы будете с ним делать? — спросила я у крупного лысого самообороновца, который держался вроде как за главного.

— А что с ним делать? Поговорим сейчас, воспитаем немного — и выпустим. Убивать его никто не собирается. А просто пусть объяснит, зачем он сюда провоцировать пришел.

Самооборонец продолжал рассуждать:

— Все хотят мира. И мы хотим мира. Но я так считаю, все в жизни просто: есть черное и есть белое. И если к нам враг — то мы в него будем стрелять. Мы сами за себя хотим решать! Вот у меня в России тоже много родственников, и они ноют: «Путин плохой! Путин плохой!» Да вы у нас видели, что творится? Как еще таких у вас не стреляют!

— Но люди то имеют все-таки право на точку зрения? — осторожно поинтересовалась я.

— Да я бы эту свободу слова вообще к чертовой матери! И этот вон тоже, — он кивнул в сторону активиста Лехи, которого как раз вывели из каморки.

Его не били, а «просто поговорили, что он не прав» — и отдали мне «на интервью».

Вообще, надо сказать, Леха отделался легким испугом — с другими бывало и хуже. Еще две недели назад здесь, в Луганске, был свой довольно сильный Майдан, выросший, как я поняла, из местной правозащитной организации «Поступ». Тогда, две недели назад, мы сидели на ночной кухне в домике в частном секторе, и они мне рассказывали, как каждый день выходят в пять часов на площадь, как стараются выстраивать диалог с антимайданом, засевшем в СБУ и как возят гуманитарку в окрестные воинские части.

Но вот прошли эти две недели — и к моменту проведения референдума все сопротивление в городе фактически растоптано. Многих похватали, позабирали в СБУ, там били. Теперь активисты разъехались — кто-то вглубь Украины, кто-то вообще из страны. Остались какие-то партизаны, которые по ночам раскрашивают город флагами Украины — и Макс, он ведет прямые видеотрансляции из города, без выходных и почти круглосуточно. Из-за этого он уже лишился работы (живет на переводы сочувствующих), попадал неоднократно в переделки, однако по-прежнему упрямо стоит на своем наивном мнении:

— Я не оппозиционный журналист. Я просто передаю в интернет картинку, чтобы люди могли увидеть то, что я сам вижу. Почему если может видеть один — это нельзя показывать тысячам? В чем здесь моя оппозиционность?

Счастье — маленький городок в 20 км от Луганска. Здесь живет всего 10000 жителей. И сюда я доехала во второй половине дня, когда основные выводы о результатах народного волеизъявления были ясны.

В Счастье на время референдума работало всего 4 участка. Хотя в нормальную пору бывало пять. А в этот раз пятый участок, традиционно располагающийся в стенах 50 училища, двери свои не открыл: директор училища категорически запретил проводить в своих стенах это мероприятие. В соседней комиссии 441407 так обосновали мне причины его поступка:

К слову, на участке 441407 дела идут совсем не так плохо, как предполагают в Луганске, где все уверены, что «глубинка запугана». К 18-00 из 1805 человек списочного состава проголосовать успели 1703. И еще многие прошли по дополнительным спискам.

На соседнем участке 441405 тоже все неплохо: на 16-00 часов — не менее 62%. «Как часы работаем».

В обеих комиссиях отвечают: катализатором народного желания придти на выборные участки стала возня тяжелой техники украинской армии в 9 километрах от города. При этом сколько-нибудь заметного исхода электората в город с связи с этими событиями на участках не отмечают. И даже наоборот: судя по объемным дополнительным спискам («мы даже бланки бегали ксерить на свои деньги») есть приток желающих проголосовать именно в Счастье.

На участок 441440 Луганска, который я посетила еще с утра, и на котором, как и на всех других наблюдалась «явка просто небывалая», я вернулась к восьми вечера, под самое закрытие. До конца дня голосования оставались считанные минуты. Желающих изъявить свою волю на участке уже не было, председатель, заместитель председателя и секретарь — дамы очень милые, порядочные, искренне убежденные — обсуждали, не стоит ли уже закрываться:

— Да всего десять минут, Таня, осталось.

— По моим восемь. Но може еще хто придет.

В тишине досидели мы до восьми часов, потом председатель закрыла пластиковую дверь полуразрушенной столовой Шахтоуправления на толстую металлическую трубу, которую просунула сквозь дверную ручку. И начался пересчет.

Гору бюллетеней, вываленную на стол из прозрачной пластиковой урны, члены комиссии стали раскладывать по кучкам, отбирая изредка попадавшиеся голоса «против».

— Шестьдесят семь, шестьдесят восемь…

— Сто ровно! Ой, девочки, у меня еще один против!

— Посчастливилось! У меня пока ни одного.

— Скорее, не посчастливилось. У меня уж три.

У председателя запел мобильник.

— На семьдесят пятом я остановилась, запомните! — бросила она и поспешила к телефону. — Да, да, уже считаем! Не могу я пока сказать, мы еще не подсчитали. Закончим — позвоню на этот номер. Как вы нетерпеливо подходите!

В какой-то момент, когда пересчет был в самом разгаре, в двери, подпертые металлической трубой, кто-то решительно постучал.

— Из комиссии лично приехали за результатом? — предположила я.

— Да это муж мой приехал! — улыбнулась председатель и побежала открывать.

Через минуту она вернулась в зал:

— Там женщина! Она не успела проголосовать! Думала что до десяти, а мы уже в восемь закрылись. Что нам делать?

Все трое выжидающе посмотрели на меня, потому что я здесь считалась уже вроде как авторитет в области выборного законодательства.

Повисла пауза. Наконец, председатель выдохнула:

— Я думаю, мы ее пустим. Ничего страшного от этого не случится.

Вошедшая в зал женщина средних лет в черном плаще и задорной спортивной повязке не голове, похоже, наслаждалась уникальностью ситуации, в которой она оказалась:

— Ой, сколько народу-то уже проголосовало! Это вы так до утра считать будете. И что, много кто против? А я то думала, мы как прежде в училище голосуем, а потом смотрю — и тут тоже можно. Дайте бюллетень, пойду хоть почитаю.

Она удалилась за парту, которая стояла перед президиумом избирательной комиссии, прилежно стала вчитываться в половинку черно-белого листочка. Потом поставила свой крестик и принесла бюллетень в общую кучу.

— А вот скажите мне: за что мы сейчас все-таки голосуем? Это уже присоединение к России — или пока только к Донецку присоединяемся?

Вопрос был в высшей степени резонный и закономерный. Потому что хотя бюллетень и спрашивал, «поддерживаете ли вы акт о государственной самостоятельности Луганской народной республики», однако по городу за последние дни была распространена агитация, которая предлагала и другое видение вопроса. «Луганск, Донецк — Россия», «Донбасс — мы с тобой». «Газель» с громкоговорителем, крутившаяся по городу перед референдумом, вообще предлагала задуматься о единстве Луганской области. А на малиновых билбордах «За объединение Харьковской, Донецкой и Луганской областей» лишь недавно была закрашена Харьковская область, так и не решившаяся на референдум.

— Нет, пока мы, как я понимаю, выбираем самоопределение, — расставила точки над i председатель. — но все делается с тем расчетом, что вторым шагом мы вступаем в Россию.

— Так что може, еще и пригодится вывеска-то про референдум, — проявила хозяйственную сметку секретарь.

Рассортировав бюллетени, комиссия их пересчитала — параллельно все три пачки. Я доброжелательно сообщила моей комиссии, что в России за такое их бы наблюдатели разорвали. «Ну, так у нас и не в чистом смысле референдум, — улыбнулись они. — У нас больше все на энтузиазме». При этом я абсолютно уверена в честности своей комиссии: все нарушения, которые они допустили, случились исключительно от незнания, а не от злого умысла.

Всего на нашем участке проголосовало 972 человека. 23 — против, остальные «за». («Кто не хотел — те просто не пошли» — тоже резонное наблюдение). 151 человек проголосовал по дополнительным спискам (здесь, в отличие от других участков, это были чистые белые листочки формата А4, на которых комиссия записывала фамилию-имя пришедшего и его адрес). А в основном списке на этом участке зарегистрировано 2162 человека. То есть, получается, явка по основному списку на этом густонаселенном участке (который, как заявлялось, тоже бил рекорды по посещаемости) составила чуть меньше 38%. Но никак не итоговые 75%.

Такое расхождение с признанным средним во всеуслышание объявленным уже результатом мою комиссию не смутило.

— Ну что, девочки, шампанского?! — воскликнула заместитель председателя Татьяна Витальевна.

— Нет, я уж выпью, когда до завершения дойдем, — устало ответила председатель. — Как говорится, за Россию, за победу до конца!