Учителя в нынешнем политическом процессе страны часто ассоциируются с избирательными комиссиями, с подковерным подсчетом голосов и материальными благодарностями за успешно реализуемый выборный план. Преподавателей, несогласных проводить народное волеизъявление по написанному сценарию, увольняют. Вспомним хотя бы уволенную петербургскую учительницу Татьяну Иванову, отказавшуюся фальсифицировать в 2011 году результаты парламентских выборов.

Но, несмотря на жесткую учительскую вертикаль, в стране есть преподаватели, которые открыто высказывают свои политические взгляды, и есть школы, где их за эти взгляды пока еще не увольняют.

Тамара ЭЙДЕЛЬМАН, заслуженный учитель России, отличник народного просвещения, член правления Межрегиональной общественной организации «Объединение преподавателей истории», преподаватель истории московской гимназии № 1567, — о борьбе за конституционные права.

— Тамара Натановна, я смотрела потрясающее видео, где вы вылезаете из окна, сбегая из ОВД «Мещанское», после того, как вас задержали за участие в антивоенном пикете 2 марта.

— Минуточку, я не убежала, я спокойно ушла, абсолютно законно, пользуясь своим конституционным правом…

— Через окно.

— Ну дверь была закрыта…

Меня задержали, когда мы с дочкой стояли около Министерства обороны, мы даже ничего в этот момент не кричали, мы просто стояли, никого не обижали. Тут к моей дочери подошел омоновец и сказал: «Девушка, пройдемте». У меня взыграл материнский инстинкт, меня это привело в ярость, и я стала ему кричать: «Не трогай девушку!» Мне, правда, хватило ума его самого не трогать, и я вцепилась в дочь. И нас обеих препроводили. Дальше нас привезли в ОВД «Мещанское» — в 14.24. Как мы знаем, по закону надо было зафиксировать момент помещения в автозак, но это никто не фиксировал. Нас привезли в 14.24, и я попросила, чтобы это время они зафиксировали в документе. После чего мы 3 часа сидели, за это время ничего практически не было сделано. И в 17.25 все, кто там оставался (человек 15 нас было), встали и пошли на выход. Сидевший на выходе охранник молчал, делал вид, что он немой, и дверь не открывал. Мы несколько раз позвонили по «02» и оставили на него жалобу. Это на него тоже не подействовало. В этот момент мой сын (Дмитрий Алешковский. — Е. М. ), который очень активно лупил в дверь, чтобы его мамочку и сестру освободили, — обнаружил, что окно не заперто. Ну мы открыли окно, и человек 5 вышло через окно. Это было наше право, нас не могут держать больше 3 часов.

— А остальные не успели выйти?

— Да, к сожалению, остальные остались. Причем потом выпустили всего несколько человек, а большую часть оставили на ночь.

# «Квасной патриотизм»

— Вы активный участник «белоленточных» митингов. Как гимназия относится к вашей «оппозиционной деятельности»?

— (Смеется.) По-разному. У меня есть довольно много единомышленников в школе. А кто-то, наверное, крутит пальцем у виска, в основном за спиной, есть мнение, что я таким образом подвожу школу.

— Я это к тому, что уже есть история с увольнением из МГИМО профессора Зубова за высказывание своего мнения, не совпадающего с официальной позицией.

— Пока меня не выгоняют. У меня хорошие отношения с администрацией. Я понимаю, что их могут поставить в такие условия, что им некуда будет деться, но пока все более или менее мирно. Но не могу сказать, что моя деятельность вызывает у них восторг.

— А другие учителя из вашей гимназии ходят на протестные митинги?

— Да, ходят, конечно. Не весь коллектив в ногу ходит, но ходят.

— Тамара Натановна, наверняка родители детей, которых вы учите, не все придерживаются оппозиционных настроений, и, возможно, им не нравится, что учитель их детей ходит на митинги, открыто выражает свою оппозиционную точку зрения?

— Мне этого никто не говорил. У нас очень хорошие родители, и я как раз с ними встречаюсь на митингах, как и с выпускниками, и в основном получаю от них всяческую поддержку.

— Вы рассказываете на уроках о политических процессах, в том числе о «болотном деле», о суде над Навальным или о процессе Удальцов—Развозжаев?

— Темы такой нет на уроках. Нельзя втягивать детей в политическую жизнь. Для кого-то мои слова довольно много значат: потому что учитель, потому что взрослый человек. Ведь на самом деле очень легко убедить детей, и это большой соблазн. Но, во всяком случае, никогда нельзя призывать. Я этого, конечно, не делаю. Если они задают вопросы (а мне все время задают вопросы), то я на них отвечаю. И если они интересуются моим мнением, то я его не скрываю. Однако я все время подчеркиваю, что любой из них может иметь другое мнение, это ясно. Но мое мнение они прекрасно знают.

У меня есть задание, которое много-много-много лет существует по обществознанию начиная с 10-го класса. Ученики каждую неделю пишут маленькую работу по политическим событиям. Но я всегда подчеркиваю, что я не оцениваю ваше мнение, я оцениваю знания. Вы должны знать, что было то-то и то-то. Вы можете написать, что это ужасное что-то, или вы можете написать, что это прекрасное что-то, но должны разбираться: кто есть кто, в какой стране что произошло. Если вы путаете Иран и Ирак, то вы получите соответствующую оценку.

— А если в воскресенье, накануне новой учебной недели, такой ученик посмотрит, например, программу «Вести недели», которую ведет Дмитрий Киселев, и потом изложит версию происходящего в стране и в мире в его интерпретации. Какова будет ваша реакция?

— Я выскажу, что думаю по этому поводу я. Иногда мне кажется, что это очень больной человек (Киселев), а иногда — наоборот, что излишне здоровый и только придуривается. Но если ученик мне изложит такую версию, естественно, я расстроюсь и с ним поспорю. Но на этом все и закончится.

— А ваши ученики смотрят Киселева?

— Дети смотрят в основном то, что смотрят их родители. У нас в большинстве своем интеллигентные родители. Правда, мне одна девочка рассказывала, что ее мама заставляет смотреть Киселева, а она отказывается.

— Вы сказали по поводу Киселева, что он или сумасшедший, или притворяется. А если вас спросят ваши ученики, что вы думаете о Киселеве, вы точно так же ответите на этот вопрос?

— Да, конечно, абсолютно.

— А так может учитель отвечать? Где политкорректность?

— Я же не говорю, что его надо убить, при чем здесь неполиткорректность? Я говорю свое мнение. Я считаю, что он или сумасшедший, начиная с того, что он говорит про геев, или, скорее всего, как Жириновский, совсем не дурачок, а придуривается. Я не буду сама приходить в класс и говорить: «Ой, ребята, есть такой Киселев…» Но если меня спросят, отвечу, что думаю.

— А вдруг Киселев оскорбится и подаст на вас в суд?

— Пускай подаст. Это будет отлично, и мы тогда публично будем разбирать в суде, сумасшедший он или нет. Это будет очень интересно, по-моему.

— В одном из интервью вы употребили такую фразу — «квасной патриотизм». Мне кажется, что сейчас такого рода патриотизм просто зашкаливает. Я вспоминаю конец советского периода, тогда это тоже было, но формально: и аплодисменты, переходящие в овации, и слова поддержки линии партии и правительства. Но от того, что происходит ныне, у меня ощущение, что люди делают это искренне, или действительно они все — потрясающие актеры.

— Если говорить о людях публичных, политиках, которые все время в телевизорах, то, мне кажется, они в основном врут. Но, к сожалению, есть много людей, которые к этому всему прислушиваются. У меня есть по этому поводу теория: это отрыжка после развала империи. Последние 20 лет все время объясняли, как все плохо, и вокруг действительно все плохо. А это такая защитная реакция. Когда человеку все время говорят: «Ты дурак, ты дурак, ты дурак», — он в конце концов говорит: «Да, я дурак, и я этим горжусь». Людям с комплексом неполноценности проще внушить, что нас обижают американцы или еще кто-то, что все проблемы от мигрантов, а мы все очень хорошие. Это очень легкий способ. А все эти товарищи в телевидении просто говорят то, что надо, держат нос по ветру.

— Теперь есть указание Минобрнауки, чтобы в средних и высших учебных заведениях проходили уроки политинформации по Крыму. Вы уже проводили такой урок?

— (Смеется.) Это указание вышло, когда у нас были каникулы. Но если мне укажут, я с удовольствием проведу.

— Используя рекомендуемые Минобрнауки методички?

— Думаю, что я справлюсь без их рекомендаций, мне есть что сказать. Прямо перед каникулами меня осаждали десятиклассники, спрашивали, что я думаю о присоединении Крыма. И я дискутировала с разными мальчиками. Но у меня была домашняя заготовка: мы с ними смотрели ролик «Антипропаганда», где разбирается сюжет из «Вестей» о «Марше мира». Этот ролик очень хорошо сделан — в какой-то момент сюжет останавливается, и диктор говорит: «Вот способ манипулирования», «Вот здесь соединяются два факта в лживый факт».

— Это то, что Максим Кац делает?

— Да, да. Мне хочется, чтобы у моих детей было какое-то противоядие. Перед тем, как мы это смотрели, я им сказала: «Вы можете считать все, что вам угодно. Давайте мы посмотрим на этот ролик, не потому, что я хочу вас распропагандировать, а потому, что я хочу, чтобы вы учились мыслить». Это то, чем мы с 8-го класса с ними и занимаемся: анализируем разные источники, сравниваем их, смотрим — где факты, где мнения. Мы их сопоставляем, мы выясняем, что есть разные мнения, мы смотрим, как человек доказывает свое мнение. Вот это надо уметь делать и с телевизионными, и с любыми новостными программами. Поэтому я говорю: «Вам здесь предлагаются некоторые мыслительные навыки, а вы можете их применить и к тому, что я говорю, и к тому, что лидеры оппозиции пишут, — ради бога. Но не поддавайтесь на манипуляцию. Вот вам говорят: «Ну, как всем известно, на Майдане фашисты»… Если фраза начинается со слов «всем известно», вы уже задумайтесь, что бы там дальше ни говорили».

— Вы считаете, это правильно, что преподавателей обязывают проводить политинформацию про Крым? Наверняка на этом не остановятся, будут и другие политинформации.

— Это совершенно возмутительно. Нет, сам факт политинформации не так уж и плох, потому что дети просто ничего не знают. Другой вопрос: как это все будет претворяться в жизнь? Это уже зависит от конкретных учителей. Но я-то думаю, что в большинстве случаев будет сделано так: в журнале запишут: «Проведен урок по Крыму», а заниматься будут совершенно другими вещами.

— А почему вы так думаете? У нас в стране теперь много патриотов, готовых сделать все, что им скажут.

— Конечно, такие будут, я не сомневаюсь. Насколько я понимаю, проводить такие уроки должны классные руководители. А если он учитель рисования, физики в какой-нибудь районной школе, зачем ему это надо? Он позанимается своей физикой, а запишет в журнале, что был урок по Крыму. Или перескажет эту методичку. Это, конечно, неприятно.

— Возвращение в школы ГТО, причем результаты ГТО будут учитываться при поступлении в вузы, — это правильно? Ведь даже в советское время ГТО не учитывалось в аттестатах.

— Это все очень печально. С одной стороны, это вроде бы мелочь на фоне великих происходящих вещей. Но когда этих мелочей становится уже десятки, то они выстраиваются во что-то более крупное. И я вижу здесь две вещи, которые меня невероятно огорчают и вызывают очень неприятные ассоциации. Первая — это культ физической силы. Я за здоровье, сама люблю заниматься спортом, нет, скажем так, физкультурой, и рекомендую своим ученикам, и мы ходим на байдарках с ними, я сама плаваю. Но физкультура должна служить укреплению, оздоровлению детей, особенно в нашей стране, где столько болезненных, ослабленных, и так далее. А как только возникают нормативы, то есть тот, кто лучше сдал, — тот лучший, и это еще подкрепляется поступлением и стипендиями… Если ты слабый, а если ты больной, то для тебя есть лечебная группа. А если ты просто слабый, а если ты толстый, а если ты неуклюжий? Вот чем эти люди хуже? С поступлением это вообще нонсенс. То есть, чтобы поступить в университет, ты не должен быть умным, ты должен хорошо отжиматься. Это первое. И второе, с этим теснейшим образом связанное, — «Готов к труду и обороне!». Физкультура не для того, чтобы тебе было хорошо, весело, приятно, чтобы ты был здоровенький, не болел, а для того, чтобы потом ты пошел в окопы и стал пушечным мясом. Вот это вместе — физическая сила плюс милитаризация — это вызывает очень нехорошие ассоциации с самыми неприятными режимами. Очень грустно.

— То есть вы думаете, что это не просто дань советскому бренду «ГТО», а именно ГТО по сути?

— Конечно. Я думаю, что следующим шагом будет военная подготовка. НВП, автомат разбирать и все такое прочее.

# «Я не буду звать школьников на митинг»

— Тамара Натановна, а вашим ученикам понравилось, как вы убегали из ОВД «Мещанское»?

— Конечно, понравилось. А как же, это любым ученикам понравилось бы. Очень многие ученики выражали мне хорошие чувства по этому поводу. Но я думаю, что это даже безотносительно к каким-либо политическим взглядам. Просто не каждый учитель удирает из полиции через окошко.

— Это было ваше первое задержание?

— Да, у меня была даже теория, что меня никогда не задержат, потому что у меня какой-то вызывающий доверие вид. Даже 18 июля, когда был сход в защиту Навального и когда уже начали нас вытеснять, меня не трогали.

— После этого схода вы написали в своем «Фейсбуке»: «Тут я сделала очередную неудачную попытку попасть в автозак и примкнула к каким-то парням, которые пытались не то чтобы драться с дартвейдерами (Дарт Вейдер — герой киноэпопеи «Звездные войны. — Е. М. ) , но в общем-то фактически драться. Они держались друг за друга и вызывали дартвейдеров на бой. Ну я тут же за них схватилась, <…> стала орать всякие гадости: «Мрази! Фашисты!» Но тут они пошли вперед, ну, и как истинные стражи порядка, завопили: «Баб выкиньте!» — и меня тут же выкинули, а ребят потащили в автозак». Возвращаюсь к вашей профессиональной принадлежности. Учитель истории может так говорить: «Мрази! Фашисты!»?

— Я в этот момент выступала не как учитель истории, а как гражданин. В классе я такого не буду говорить, просто потому, что в классе слово «мрази» употреблять нехорошо. А в тот момент… Ну и что, я учитель, и что? А голосовать мне можно? А интервью вам давать можно?

Конечно, «фашисты» — это очень сильное слово. Эти мальчики-омоновцы тоже задуренные. Когда я сидела в автозаке, то мы очень мирно беседовали с теми, кто нас охранял. Я их спрашивала, хотят ли они войны, они очень удивлялись: какой еще войны?! Мы им объясняли. Конечно, правильнее вести себя так. Но единственное, когда тебя выдавливают, а еще там где-нибудь под шумок ногой бьют по коленке, — то тут уже страсти играют.

— Вас ударили по коленке?

— В тот раз нет. Но в прошлом году у Соловецкого камня 15 декабря, когда шла цепь, мужик потихонечку ногой в этих своих ботинках подталкивал меня, ударял по ногам. А когда я ему сказала: «Что ты делаешь, я тебя в два раза старше», — он ответил с невинным выражением лица: «Мадам, я разве вас обидел?»

— Тамара Натановна, я читала, что вы в ОВД «Мещанское» задержанным читали лекцию. Что это была за лекция?

— Мне кажется, что мне надо будет над ней еще поработать.

— На перспективу будущих задержаний?

— Да. Лекция была несколько сбивчивой. У меня есть давняя мечта: мне хочется лидерам нашей оппозиции прочитать несколько лекций про революционное движение, как и что делали до них.

— А вы не хотите бойцам ОМОНа прочитать лекции?

— И это моя давняя мечта — в какой-нибудь школе милиции попреподавать. Но почему-то меня не зовут. Когда-то я ездила в Смоленск на суд Таисии Осиповой. Выездное заседание было у нее в доме (загородный дом на окраине Смоленска). Нас 4 человека было. Нас не пустили, три мальчика-полицейских без жетонов отогнали нас от ее дома. И я им говорю: «Ну чего так стоим-то? Скучно. Мы 400 километров проехали до Смоленска, а нас не пускают. Давайте, я вам чего-нибудь расскажу». А это было как раз через несколько недель после «Оккупай Абай», когда я там лекцию читала. И одна из девушек, со мной бывших, сказала: «А вы нам расскажите про гражданское неповиновение». И я рассказала. Но, конечно, я старалась рассказывать не для тех, кто со мной приехал, а для полицейских. Максимально просто рассказывала. И главное, у меня была идея, что если даже ты выполняешь приказ, то ты несешь ответственность за то, что происходит. И вот двое из тех полицейских точно слушали меня с большим интересом. Когда им передали по рации: «Все, уезжайте, можете их пропустить», — то они сели в машину и нам ручкой помахали. Мне хочется надеяться, что они что-то запомнили.

— В лекции в ОВД «Мещанское» вы рассказывали о революции?

— До революции я не успела дойти, потому что перебивали, кого-то уводили, чьи-то документы забирали. Это было не три часа, конечно, это было коротко, но я рассказывала о том, какие были отношения между обществом и властью в России. Я начала со Смутного времени, когда народ очень много решал: собирались Земские соборы и выбирали царей, и как потом Романовы в XVII веке это задавили. И дальше я только-только прошлась по XVIII веку, главное, я все подводила к XIX, собиралась рассказывать про декабристов, но тут уже пошли разные заполнения бумажек, поэтому пришлось прерваться. Но к следующему разу я постараюсь подготовиться, чтобы быстро, компактно все рассказать.

— Я думаю, вам повезло, что вы сбежали. Вас ведь тоже могли оставить и на ночь, и присудить штраф, потому что за стояния у Министерства обороны людям давали огромные штрафы. И сами задержания были значительно жестче и без всяческих причин.

— Приятеля моих детей, Дмитрия Голубовского — главного редактора журнала Esquire, за неделю (от «болотного» суда до 2 марта) задержали трижды и выписали три штрафа. Я уже не говорю про этого блокадника в Питере (Игорь Андреев. — Е. М. ), у которого Милонов отобрал и разорвал плакат. Ну так что, ну и мне бы выписали штраф, ну что же делать.

— Понятно, что у омоновцев есть приказ жестко винтить людей, не смотря — женщины, не женщины, молодые, не очень. Вы не боитесь за свое здоровье, за себя?

— (Смеется.) Боюсь, да, но что делать. Я, кстати, совсем не молодая и не такая уж сильная. После этого пресловутого побега из ОВД я на следующий день лежала с давлением 160 на 100. Ну что делать. Я больше боюсь, что так останется, поэтому все равно буду ходить.

— Когда объявляется очередной митинг, согласованный или несогласованный, ваши ученики спрашивают вас: «А вы пойдете?» или спрашивают вашего совета: «Идти нам или не идти?» — что вы им говорите?

— Ученикам я всегда говорю не идти: мал еще, вырасти.

— А вы встречаете нынешних своих учеников на митинге или все-таки они не ходят?

— Бывает, конечно. Не скажу, что прямо толпами, но, конечно, бывает. Я не тот человек, который будет звать школьников на митинг. Но иногда они приходят с родителями. Замечательно, это дело их родителей.

— Для вас имеет значение: разрешенный митинг или нет? 2 марта, например, это был просто пикет, и никакого разрешения не было.

— Это «народный сход» называлось.

— Хорошо, «народный сход». Но наша полиция расценивает это так: больше двух собрались — несанкционированное мероприятие. А для вас это не важно: санкционировано или не санкционировано властями?

— Конечно, я это учитываю, когда я иду. Я должна учитывать, что у меня завтра шесть уроков, а меня заберут… Но в принципе я для себя решила, что буду по возможности ходить как можно больше на любые мероприятия.

# «Во мне начинает вскипать ненависть…»

— Я видела фотографию, где вы с белой ленточкой у себя в гимназии. Многие в России теперь расценивают белую ленточку как элемент предательства, антипатриотизма. Вам не советовали в белой ленточке больше не приходить в здание гимназии?

— Нет, мне никто не советовал. Но, кстати, я по школе со всеми этими знаками не хожу. У меня есть ленточка, значок «Свободу узникам 6 мая», пацифик, но это у меня на пальто. Я прихожу в школу и снимаю. Но если уж кто-то увидел по дороге от входа в школу до класса, ну извините пожалуйста.

— Почему все-таки снимаете, Тамара Натановна?

— Именно потому, что это школа. У нас по школе много детей ходило с белыми ленточками. Но учитель, по-моему, так в «лоб» агитировать не должен.

— А на заседания по политическим процессам вы ходили? Я вас видела в футболке Pussy Riot.

— На суд по PussyRiot я не ходила, потому что меня не было в Москве. На «болотный» суд я ходила. Не так, к сожалению, часто, как мне хотелось бы, но, во-первых, потому что я работаю. И, во-вторых, это, конечно, очень морально тяжело. Потому что это последовательное надругательство над человеческим достоинством, над правами человека — вообще над всем, что делает человека нормальным человеком. Я была на нескольких заседаниях, в том числе, когда к Сергею Кривову приезжала «скорая помощь», а судья Никишина ее не пускала. Это было невероятно страшно. Я не была в тот день, когда он потерял сознание, а на следующий день он так наклонялся, наклонялся, наклонялся… потом лег. А она продолжила заседание, как будто ничего не происходит. Когда я слышала, каким голосом она отклоняла ходатайства, у меня было ощущение, что она наслаждалась своей властью. Это экзистенциалистское ужасающее сознание — это глумление и торжество зла. С другой стороны, я смотрю на сидящих там замечательных, благородных, прекрасных людей… Больше 3 часов я там выдержать не могу: мне становится плохо физически. И главное, даже не плохо, во мне начинает вскипать ненависть. Я не хочу это чувство в себе развивать.

— Ненависть к судье?

— К судье, к режиму, к тем, кто все это закрутил. Это очень тяжело. Это ужасающее отрицательное переживание. Я понимаю, что это нужно делать, но очень тяжко.

— Тамара Натановна, а вашим ученикам вы рассказываете о своих походах в суд, о своих ощущениях?

— Когда спрашивают, рассказываю. Я не прихожу специально и не говорю, какая сволочь судья Никишина, но, если меня спросят, я, конечно, скажу.

— То есть «сволочь» — вот именно так?

— Нет-нет, слово «сволочь» я постараюсь не употреблять. Но я выскажу свое отношение к этому.

# Корпорация РПЦ

— РПЦ очень активно влезает в светскую жизнь — в армию, в школы, в институты. В вашей школе это влияние РПЦ существует или нет?

— У нас полно религиозных детей, но мы, очевидно, не о том говорим. Сейчас будут постепенно вводиться эти самые «Основы религии», но это будет преподаваться со светской точки зрения. Мы светская школа.

— Вы однажды сказали: «В последние годы меня все религиозные корпорации стали очень раздражать. Не только РПЦ, которая сейчас многим неприятна, а вообще все». А почему? РПЦ понятно, она действительно всюду лезет. А остальные?

— Вы знаете, мне не нравится, когда какая-либо корпорация — христианская, мусульманская, еврейская, буддистская — мне что-то диктует. Это для меня не приемлемо. Но это моя личная позиция. Я знаю огромное количество симпатичных хороших людей, воцерковленных или еще к какой-то религиозной корпорации принадлежащих, признающих ее правила. Пожалуйста. Но вот в мои отношения с Господом Богом мне совершенно не хочется, чтобы кто-либо вмешивался.

— А почему вы называете это «корпорации»?

— Ну это же не то, что какой-то конкретный верующий мне говорит: а что же ты не постишься или не ходишь в платочке? Это, пожалуйста, если меня спросит конкретный человек, я с ним буду этот вопрос обсуждать. А вот когда уже какой-то институт начинает выступать как институт и начинает диктовать свои правила, я не понимаю, при чем тут я. Пусть диктует свои правила тем, кто ему принадлежит, кто в него ходит. Мне кажется, что сейчас все крупные религиозные объединения очень сильно высказываются именно в политическом поле. Кто как молится, кто как одевается — это личное дело верующих. Там есть свои правила, и замечательно. Я тут при чем? Я не знаю за последние годы ни одного примера, когда РПЦ призывала бы к милосердию. Мне кажется, что это задача любой религиозной ассоциации, а не участие в каких-либо политических дебатах. «Милость к падшим призывал», ну ведь это же естественно.

Я все чаще вспоминаю историю про то, как доктор Гааз (секретарь тюремного комитета. — Е. М. ), замечательный гуманист ХIХ века, заступался за заключенных, а митрополит Филарет (Дроздов) (вице-президент Московского отделения тюремного комитета. — Е. М. ) сказал ему: «Каждый, кто виновен перед государством, виновен перед Богом». И доктор Гааз сказал: «А Христос?» И митрополит Филарет, очень гордый и самолюбивый человек, встал, поклонился ему, и сказал: «Спасибо, что вы мне напомнили о моем пастырском долге». Вот эта история, мне кажется, на сегодняшний день невозможна в нашей стране, к сожалению.