Календари снова врали. Март стал маем. Стояло аномальное тепло, не умолкали птицы, черная земля парила на солнце, кругом говорили о победе, дети в школах рисовали «радость воссоединения русских земель», по вечерам гремели салюты. Позвонил Ловкач, и я шел на встречу с ним. Прохожие с детьми под майским солнцем выглядели донельзя счастливыми. По-моему, такими они бывают, только гуляя по набережной… накануне беды.
«Знаешь, что Путин должен сделать в самое ближайшее время? Тут важно — в моменте не ошибиться. До этого в Крыму он все делал идеально, по нотам. Когда нужно, выдерживал паузу, и то разруливал adagio, то убыстрялся до prestissimo. Украина уже неинтересна. Сейчас G8 превратилась в G1. Рядом с Путиным близко нет ни одного лидера. Он стал властелином мира. И надо действовать быстро. Он это знает. Вот я уверен, это мой прогноз, который, как ты знаешь, сбудется: на Северном полюсе всплывут, пробивая паковые льды, наши подлодки и дадут учебный ракетный залп. Для чего? Жути нагнать на пиндосов. Пусть вспомнят о бункерах, вырытых в Карибский кризис. Чтобы у Обамы появились проблемы уже с собственным населением. Чтобы не искал, где нам насолить, а лучше подумал о своей шкуре. Самое время растопырить пальцы. Ведь где центр мира? Это не Нью-Йорк. Это полюс, метафизическая точка силы».
Двадцать лет назад мы с проводником сплавлялись по речке, кидая спиннинги и видя сквозь прозрачную ледяную воду, как ленки и их тени на донных камнях подходят к бегущей блесне и хватают ее. Рыбы были тугие, выкованные из перекаленной фиолетовой стали, с красными медными крапинами по бокам и золотистым налетом по всему телу. Красивые и пятнистые, как исчезнувшие снежные барсы в далеких горах, откуда текла река.
Ловкач — увидел тогда его впервые — шел на лодке вверх. Сбросил, увидев нас, обороты, и вскоре мы сошлись бортами. Подозрительно чисто выбритый, одетый в чистое и новое — это на рыбалке-то, — очки в изящной оправе, одновременно серьезные и смешливые глаза. В них было что-то не так. Подумал: это из-за стеклышек очков. В глазах что-то плыло. Небо, вода, облака, тени пихт на воде.
Двумя быстрыми движениями он связал лодки, и какое-то время течение несло нас вместе, лишь изредка подправляли курс веслом. Выпили за знакомство его спирта из сверкнувшего на солнце термоса. Странно: не мы, рыбачащие второй день, предложили ему рыбы, а он, только поднимающийся к перекатам.
Прозвище — Ловкач — насторожило. Присутствовал в нем нехороший оттенок. Тем более там, в сотнях верст от человеческого жилья, посреди тайги, где всему надлежит быть ясным и настоящим, и все — соль, и никакого двойного дна. Тогдашние заблуждения простительны: я лишь 2 года как окончил университет.
«Почему — Ловкач?» — спросил своего товарища. Он пожал плечами. «У меня участок охотничий, — сказал. — Бегаю по нему — ноги до копчика стираю. Знаю, что на участке есть сохатый. Ловкач приходит через три дня. Мою же сучку пускает. Перекуриваем, идем за ней. Он останавливается. Говорит: давай покурим. Только что же, отвечаю. Да что-то снова захотелось. И все: рядом сучка залаяла, и вот он, сохатый. Один выстрел. Готово. Или вот в другой раз. Идем. Ловкач спрашивает: а куда мы спешим? Тут избушка рядом. Зайдем, чаю выпьем. Зашли, и тут же — ливень. Я ему: а нормально сказать нельзя было? Мол, дождь будет. А он просто так ответил, прикинь, незатейливо: если б, говорит, не было, что б я делал и как бы выглядел?»
Наверное, что-то проводник не договаривал. Или здесь слово «ловкач» негативной коннотацией («пейоратив» — вспомнил я университетские уроки Светланы Ивановны) вовсе не обладало.
Самого Ловкача потом не встречал 7 лет. Но, побывав еще пару раз в ближней к той прозрачной речке деревне, видел БМП у крайнего домика: однажды Ловкач приехал на ней и оставил здесь навсегда — чтобы кататься до своих охотничьих угодий.
Он приезжал в эту деревню и летом, и зимой. А жил то в Красноярске, то в Москве, в 90-е у него было что-то вроде бизнеса, во всяком случае, в телеящике о нем говорили как о предпринимателе, и довольно крупном. В городе никогда не слышал, чтобы его называли Ловкачом.
Когда президентом стал Путин, поразился их внешнему сходству. Ловкач только повыше. Ну это нормально, когда президент — плоть от плоти народной, и столько у него двойников.
Как-то Ловкач нашел меня, позвонил, встретились. Помню, удивлялся: в нем не было ничего от бизнесмена, он говорил далекие от денег, глубокие вещи. Тем не менее в бизнесе, хотя тот его и не интересовал, достиг многого. (Позже, перед кризисом 2008 года, Ловкач удачно выйдет в кэш, станет гражданином мира. Иногда названивает с таких берегов, реальность которых мне кажется неубедительной.)
Мы много разговаривали с Ловкачом в нулевые. Взгляды его никогда не были мне близки, но о жизни он рассуждал любопытно. В политике же его воззрения вполне укладывались в мюнхенскую речь Путина февраля 2007 года. Теперь еще и в крымскую речь, произнесенную в Георгиевском зале Кремля 18 марта. Не скажу, что это было мне интересно, однако Ловкач часто давал прогнозы, иногда неожиданные. И они всегда, подчеркиваю это, всегда сбывались.
И вот он увлеченно рассказывал о пользе группового похода под арктическими льдами и всплытием с ракетными залпами. Кофейный полководец, с тоской подумал я и попытался перевести все в шутку. Может, лучше в павильоне «Мосфильма» это снять? Вдруг болванки не туда полетят?
И вдруг, вспомнив последние несколько недель, понял, что, говоря о политике, НАТО, Крыме, Украине, — особо-то никто не шутит. И даже если Путин ничего подобного и в планах не имеет, его двойники в народе, вдохновленные, уже запускают химерообразные субмарины в поход. И те уже пришли в движение, призрачные, как что-то в глазах Ловкача.
Мой 10-летний сын недавно научил меня переводить разговор на другие темы. Надо неожиданно пожать человеку руку. Как бы просто так.
Действительно, сработало. Но, уйдя от военной составляющей, Ловкач продолжил говорить об Арктике. Он был все тот же, тонко чувствующий красоту планеты и наблюдательный. Вспомнили вместе Хатангу — у нас там общие знакомые. Тундру. Ловкач вообще считает, что в мире нет ничего красивее нашей тундры, белых выветренных скал у Ледовитого океана и пустыни Гоби. Рассказал — он в то лето был там, — как у Сындасско на берег залива выбросилось большое стадо белух. Вскрытие показало, что животные были здоровы. Их туши все равно сожгли. Поддерживая разговор о феномене массовых самоубийств китов, касаток, дельфинов, подумал, что сейчас вновь всплывут подлодки, вводящие в заблуждение морских тварей излучениями гидролокаторов. Но Ловкач, что-то припоминая, замолчал. А потом сказал:
— Зов смерти. Это ветеринар так сказал. И автохтоны с ним согласились. Они были очень напуганы. Я ж говорю: центр мира. Ближе к нему эволюционные регуляторы и срабатывают. Никогда не видел, как в тундре мыши короткохвостые топятся тысячами? И, знаешь, с таким энтузиазмом…
Я слышал про леммингов, но не видел их подвигов. Надеюсь, и не придется. Хотя, конечно, романтика… Кто бы знал о кургузых леммингах, если б они периодически не самоубивались в организованном экстазе. Наверное, они величественны только в тот момент. И счастливы; хоть кто-то, хоть когда-то.
Глаза у Ловкача были все те же — плывущие. Куда? В них, отражающих чей-то невидимый и неведомый бег, почти не было его, Ловкача. Они выражали другие сущности. Я, кстати, нашел, что это за глаза. Совершенно случайно: когда Россию настигла военно-патриотическая эйфория, взялся перечитывать свидетельства европейцев накануне больших войн. В интервью, взятом у Карла Густава Юнга в октябре 1938 года, он рассуждает о Муссолини, Сталине и Гитлере. Последнего выделяет как «шамана, сильного не самого по себе, а в силу власти, спроецированной на него людьми», «люди признают за ним магическую сверхъестественную способность». Его тело, говорил Юнг, «не внушает представления о силе. В его облике прежде всего обращает на себя внимание полный сновидений, призрачный взгляд. Я был особенно поражен, рассматривая наброски, сделанные с него во время чехословацкого кризиса; его глазами смотрит ясновидящий». Точно, вспомнил, такие же глаза были у тувинской шаманки Ай-Чурек Оюн (Сердце Луны). Мы с ней общались. Три года назад духи призвали ее к себе.
Когда я сказал, что лучше для «арктического похода» привлечь Федора Бондарчука, Ловкач ответил:
— Кино неинтересно. Я вот смотрю теперь старую хронику иначе, так в нее впиваюсь. Бедные Йорики. Ведь уже никого из них нет в живых. Где-то только их черепушки догнивают.
Ловкача потому так в тайге назвали, что он необъяснимо удачлив. А это значит одно: он умен. Он все понимает. И глаза его плывут, куда надо.
