Однажды в колонии появился новый производственный объект — совхоз «Тепличный». Возглавлял его разворотливый армянин из торговых — член партии власти и депутат областной думы. В совхозе царили фараоновские порядки, для зэков же условия были созданы такие, что они на полном основании могли завидовать непосредственным строителям пирамид.

Суть работы зэков на новом производственном объекте была проста как огурец: в теплицах 8 часов в день собирать вышеозначенные плоды. Вентиляция отсутствует, влажность зашкаливает, температура воздуха +40 за счастье, а так и +45. Исполнять трудовую повинность можно было двумя способами: или работать, или бухать. Бухло приносили местные — за деньги или по бартеру самого широкого ассортимента. А поскольку нормы были установлены жесткие, то те, кто работал, должны были отрабатывать за тех, кто не работал. Иначе бригаду наказывали всю — снижали расценки (а это вопрос покупки курева в колониальном ларьке) или выписывали сверхурочные. А могли и свидания лишить.

Ребята, которых отправили туда с пробной партией рабов, рассказывали: сначала работали 5 дней в неделю. Потом их попросили выйти в субботу, заплатили как за переработку. Так было два или три раза. Потом просить перестали и сказали весьма строго: нет, вы и по субботам будете работать, субботник — без денег. По Трудовому кодексу можно работать 6 дней, но тогда положены сокращенные часы в первые пять дней. Ладно, проехали. А раз проехали, то пробной партии добавили еще и седьмой рабочий день. В результате получался один выходной, приходящийся на восьмой день. Причем это было очень жестко: в колонии разрешали оставаться только тем, к кому приезжают родственники на длительное свидание. Попытка получить выходной по любому другому поводу внезапно стала считаться злостным нарушением режима.

Ежу понятно, что такие нарушения руководством колонии трудового законодательства и УИК точно не могли быть не мотивированы. Тут явно был денежный интерес. Работали в «Тепличном» около 100 зэков, им была положена приличная зарплата, которую платил совхоз (то есть государство), порядка 12 000 рублей в месяц. Каждому недоплачивали за переработку по 4—5 тысяч рублей, то есть итого — полмиллиона в месяц, неплохие деньги для подполковника ФСИН.

Мой муж Алексей — он вышел в начале лета, а дело было весной — записался на беседу к начальнику колонии, мотивированному подполковнику. Как раз и тема нашлась подходящая — концом срока освободился колониальный библиотекарь.

— Геннадий Васильевич, хотелось бы с учетом опыта работы нарядчиком и библиотекарем на двух предыдущих зонах претендовать на освободившуюся вакансию, — издалека начал дипломатические переговоры с подполковником мой ястреб, маскируясь под голубя мира.

— Алексей, я бы с удовольствием, но по поводу вас есть отдельные указания: я вас на эту работу устроить не могу.

— Но хотелось бы работать, что вы могли бы мне предложить?

— Алексей, мог бы предложить вам огурцы. И, скорее всего, в ближайшее время я это сделаю. Вы человек крепкий, здоровый, ящики с огурцами таскать сможете…

— Все это очень хорошо, конечно… Но скажу вам как финансист: вы ж понимаете, какая интересная ситуация на огурцах…

Геннадий Васильевич замер, а Алексей рассказал ему нехитрую историю про то, как подполковник зарабатывает на огурцах. И добил, не пожалел и в плен не взял:

— На сегодняшний день у меня на руках фактов нет — я ведь не могу писать жалобу в прокуратуру и в трудовую инспекцию с чужих слов. А как сам в теплицы поеду — молчать не смогу, вы ж мой характер знаете. А уж моей жены….

Повисла драматическая пауза.

— Алексей Александрович, а чего вы хотите?

Наш подполковник мудро предложил мир без аннексий и контрибуций.

— Откровенно сказать — с пользой проводить время. То есть сидеть в библиотеке и читать книги.

— Идите и сидите в библиотеке. Я вас официально устроить туда не могу, но не попадайтесь никому на глаза.

Проходит месяц. В колонию приезжает комиссия, усиленная так называемыми правозащитниками — подневольные люди, выполняющие роль посредников при торговле о взятках. Настоящих правозащитников легко отличить от фальшивых — настоящих пускают в зоны и тюрьмы с большим трудом, и если вдруг пускают, то следят за ними в шестнадцать глаз, поэтому характеры у них закаляются и они переходят в разряд правонападающих.

Комиссия ходит по колонии, правозащитнички сидят смирно на табуреточке, ручки на коленочках, чая ждут.

Далее в программе — прием по личным вопросам. Немногие страждущие — из неопытных зэков, еще не понявших, что комиссии тут не для того ходят, — потянулись на прием. Алексей к тому времени пятый год сидел, а потому никуда не пошел.

Часа через два терпение у комиссии лопнуло, и они сами пригласили Алексея на беседу.

— Присаживайтесь, Алексей Александрович. Какие у вас жалобы?

— На данном этапе у меня жалоб нет. Начальник колонии, к которому у меня были претензии, уже уволен. Вы приехали слегка поздно.

Комиссия несколько стушевалась и обратилась к подполковнику:

— Где у вас, Геннадий Васильевич, осужденный Козлов трудоустроен?

Начальник колонии поворачивает голову и смотрит внимательно на Алексея, пытаясь понять, с чем связан вопрос. Уж не нарушил ли Алексей подписанный высокими сторонами мирный договор? Алексей взгляд понимает и пожимает плечами — нет, не жаловался никуда. Начальник принимает решение и отвечает, как на политзанятиях, как учили:

— А у нас нет свободных вакансий, и господин Козлов пока без работы!

— Как?! — картинно изумляются проверяющие. — У вас и на огурцах вакансий нет???

Разводит руками Геннадий Васильевич, сокрушается не хуже, чем Доронина во МХАТе:

— И там пока нет.

Долго комиссия требовала ото всех колониальных служб производственные бумаги из совхоза «Тепличный» — не дрогнул подполковник, не оставил рубежа обороны совхозного бизнеса. А еще через месяц мы уже были на воле.

Мы долго потом объясняли сидельцам про жалобы, про устройство Трудового кодекса и про трудовую инспекцию. Они так замахали руками, что стало понятно: здесь фараоны навсегда.