СюжетыПолитика

Марина КОРОЛЕВА: «Главное — заставить замолчать»

Почему «эпидемия обид и извинений» распространяется столь стремительно

Этот материал вышел в номере № 16 от 14 февраля 2014
Читать
Почему «эпидемия обид и извинений» распространяется столь стремительно
Изображение

«Словом можно убить, словом можно спасти, / Словом можно полки за собой повести» — эти простодушные строчки Вадима Шефнера особенно охотно цитировались в энтузиастические 1960-е годы. В наши же дни скорее вспоминается гумилевское: «Дурно пахнут мертвые слова». Почему? О словах и смыслах говорим с автором и ведущей программ «Говорим по-русски», кандидатом филологических наук, заместителем главного редактора «Эха Москвы» Мариной КОРОЛЕВОЙ.

— Все, что сегодня происходит вокруг радио «Эхо Москвы», «Дождя», связано со словами. Слова всегда были метками, по которым люди опознавали «своих и чужих». Но еще не так давно «свои и чужие» вступали в словесную полемику, выясняя смысл сказанного, сейчас ответом на любое высказывание оппонента становится попытка его уничтожения — прекратить вещание, уволить, приговорить к штрафу, побить в подворотне. Почему слово стало так опасно?

— Надо сказать, все это время я наблюдала за происходящим с невероятным изумлением. Чего стоит «эпидемия обид и извинений», в которую нас затягивает, как в воронку. Очень трудно остановиться и сказать себе: стоп-стоп-стоп, за что извиняться, какие обиды, о каких оскорблениях идет речь, вы что, граждане дорогие?.. Какие-то требования и претензии кажутся нелепыми, какие-то возмутительными, некоторые — просто смешными. Мне как автору программ и книг о русском языке полагалось бы говорить о словах и смыслах, я понимаю. И я бы с удовольствием поговорила именно о словах, но в какой-то момент поняла, что дело не в них. За этой обидой «на слова» (а она проявляется у некоторых поистине в истерической форме) стоит что-то другое.

Но здесь мне придется сдвинуться из чисто языковой плоскости в область моей любимой психолингвистики, из которой я когда-то и пришла в журналистику. Психолингвистика занимается не только и не столько языком как таковым, ее главный интерес — человек, который пользуется языком. Так вот, вопрос: что это за внезапная, на грани помешательства, фокусировка на словах и дискуссиях, которые до недавнего времени были в порядке вещей? Что за ней стоит?

У меня есть предположение, довольно простое. За такими реакциями обычно скрывается страх — страх, что произнесены будут совсем другие слова, гораздо более болезненные для тех, кто сейчас пытается запретить дискуссии о патриотизме, войне или Олимпиаде. Это слова «власть», «должность», «собственность», «деньги». И даже в первую очередь «деньги» и «собственность». Это и есть главный страх запретителей — что всем в обществе, кому не лень, позволено будет спрашивать: «А откуда у вас эта собственность?»; «Откуда у вас эти деньги?» Это же нормальные вопросы со стороны общества, правда же? Но им так не кажется. На эти-то вопросы они отвечать и не хотят. Они хотят в идеале никогда больше — никогда! — их не слышать.

Но как это сказать журналистам и обществу? «Не смейте задавать мне вопросы про мою собственность?!» Они не могут так вот прямо это сказать. Более того, такая постановка вопроса вызовет недоумение и гнев уже не только у журналистов, но и у остальных граждан. Тогда что? Правильно, надо сделать так, чтобы привыкшие задавать неудобные вопросы замолчали вообще. Кто-то — потому что сформулировал «обидный» опрос, кто-то — за «обидное» сравнение, за «неудачное» слово, да мало ли можно поводов найти, если всерьез затянуть общество в обсуждение словесных значений! Главное — заставить замолчать. И сделать так, чтобы говорящий и пишущий все время озирался, как на минном поле.

— Чем чревата для общества постоянная оглядка на слова, к которой принуждают власти, извращая их смысл в зависимости от своих нужд?

— Чревата смертью — в смысле смертью свободы слова. Сначала самоцензурой, все более жесткой, потом переходом на эзопов язык, который, по сути, и есть та самая смерть. Причем это смерть как смыслов, так и слов. Я после университета успела совсем немного поработать на Гостелерадио (была консультантом по русскому языку у дикторов), я видела эти «мертвые» отцензурированные тексты новостей. Не случайно письма, которые слушатели писали дикторам, касались только их голосов («какой у вас потрясающий голос»), в тексты вообще никто не вслушивался, отвыкли. Иногда мне кажется, что это и есть идеал нынешних чиновников и депутатов. По крайней мере, сами они пишут и говорят именно так.

— Более того, они хотят закрепить свои представления и понятия законодательно. Например, придать их любимому слову «фашизм» расширительное значение.

— Честно говоря, за словом «фашизм» никаких новых значений закреплять не требуется — они подробно описаны во всех толковых словарях. Другое дело, что они в современном языке нейтральны, в словарях рядом со словами «фашизм» и «фашистский» нет помет «оскорбительное» или «бранное». Хотя и понятно, что «тоталитарный репрессивный режим, диктатура, направленная на подавление прогрессивных общественных движений, на уничтожение демократии, на утверждение ксенофобии» (одно из словарных значений «фашизма»), — это довольно серьезное обвинение. Обвинение, но не оскорбление, потому что слово формально не бранное.

— Возможен ли диалог с властью, которая, как мы видим, вообще не может общаться на человеческом языке?

— Диалог возможен всегда, пока люди живы. Всегда и со всеми, но до того момента, пока тебе не сказали: так, всё, с этого момента — только монолог, и он не твой, а ты пошел вон со сцены. Бывало и такое в нашей истории. Но и здесь дело было совсем не в том, какие слова ты до этого произносил, хотя формально цеплялись опять-таки к словам…

— Беспорядочные высказывания, на каждом шагу противоречащие друг другу, стали нормой официального языка. Вернулись к верному способу затемнить смысл?

— Да о каком смысле речь? Недавно в Ульяновской области оскандалилась министр образования Екатерина Уба. В обращении к жителям по случаю фестиваля науки в восьми предложениях — десять ошибок. Несогласованность падежей, пунктуация, но главное даже не ошибки, а полная бессмысленность самого текста, из которого ты ни одного слова не в состоянии запомнить: «…среди аналогичных мероприятий, объединяющей представителей науки, бизнеса и власти для обмена опытом и анализа основных тенденции в становлении умной экономики, достигающего общества…». И это только один текст, который остановил внимание. Сколько мы читаем и слышим их ежедневно, уже смирившись с ними как с неизбежным злом, — ну как же, это «официальный язык», он вроде и не может быть другим… Это неправда, может и должен.

— Надо признать, что есть примеры. Как вы думаете, брал ли уроки риторики Путин, или он обладает природным даром уместного слова?

— Думаю, брал, это видно по многим признакам — в том числе по жестикуляции и мимике. Но и природный дар есть, это точно. Его-то слова и выражения мы, в отличие от речей многих и многих неопознаваемых «официальных лиц», довольно часто цитируем и запоминаем.

— К сожалению, неофициальная речь «Фейсбука» тоже вызывает много вопросов, но один из главных — можно ли считать полемику, которая там ведется по каждому поводу, выражением общественного мнения?

— Отчего же нет? В широком смысле слова любая полемика как-то выражает общественное мнение. Другое дело, что это общественное мнение, загоняемое и почти уже загнанное в угол. Ну, представьте себе подпол, где плоховато с кислородом. Нехватка воздуха, поэтому и реакции часто нездоровые. Как следствие — утрата смысла, нити дискуссии. Я в таких случаях просто прекращаю разговор. А ведь большинство вопросов, которые там обсуждаются, могли бы и должны были бы обсуждаться спокойно, широко, на многочисленных открытых площадках. Вот то, чего нам не хватает — чем дальше, тем больше. И это опять-таки не о словах…

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow