Как показывают дискуссии, в том числе и вокруг моей книги «Религия после атеизма», у нас часто путают атеизм и секуляризм, хотя между этими понятиями нет не только тождества, но и жесткой связи. Атеизм — это неверие в Бога, отрицание его существования. Атеизм противоположен теизму, а в широком смысле — религии как таковой. Секуляризм предполагает отделение церкви от государства, утверждение свободы совести и самостоятельной ценности образования, культуры, морали, политики. Секуляризм противоположен фундаментализму и клерикализму.

Можно веровать в Бога — и при этом быть секуляристом, т.е. признавать необходимость светского государства, самоценность культуры и науки, не связанных религиозными догмами. Такими христианами-секуляристами были Николай Бердяев, Георгий Федотов, Сергей Аверинцев, Дмитрий Лихачев, священник Александр Мень.

Точно так же можно быть атеистом, неверующим — и при этом секуляристом, т.е. с уважением относиться к религии и церкви и признавать их право на независимость от государства, его политики и идеологии. Такими в России были Андрей Сахаров, Юрий Лотман, Булат Окуджава. Среди западных атеистов-секуляристов — Бертран Рассел, Курт Воннегут, Френсис Крик, Филип Андерсон, Эдвард Уилсон и другие известные ученые, писатели, мыслители. Такая позиция в западном обществе часто именуется «светским гуманизмом» и предполагает уважение к личности, сочетание социальной и духовной свободы с моральной ответственностью — без апелляции к сверхъестественным источникам жизни и духа.

Антисекуляризм, или в широком смысле фундаментализм, также возможен в двух вариантах. Религиозный фундаментализм — это исламизм во многих странах Ближнего Востока, это нетерпимость к другим религиям и к светскому образованию, к гражданской и гендерной эмансипации. В России это позиция тех клерикальных кругов, которые выступают за вмешательство церкви в политику, законодательство, культуру, образование.

Пример атеистического фундаментализма, или антисекуляризма, — это политика советского государства, направленная на уничтожение церкви либо полную ее зависимость от правящей «материалистической» идеологии. Это борьба за полное искоренение религии, включая разрушение храмов и физическое истребление духовенства. Ленин и Сталин были, конечно, атеистами, но вовсе не секуляристами, поскольку идея разделения светских и духовных властей была им совершенно чужда, они хотели истребить Богово или полностью подчинить его кесареву.

Таким образом, можно выделить четыре позиции:

1. Религиозный секуляризм, сочетающий веру в Бога с признанием светских ценностей, независимости государства от церкви: Богу — только Богово, но не кесарево.

2. Атеистический секуляризм, сочетающий неверие в Бога с признанием религиозных ценностей, независимости церкви от государства: кесарю — только кесарево, но не Богово.

3. Религиозный фундаментализм, сочетающий веру в Бога с требованием подчинить государство церкви: Богу — и Богово, и кесарево.

4. Атеистический фундаментализм, сочетающий неверие в Бога с требованием подчинить церковь государству: кесарю — и кесарево, и Богово.

В истории России наибольшее воплощение получили оба варианта фундаментализма, тогда как попытки секуляризации неизменно терпели крах, хотя ее старались запустить и Петр I, и Февральская революция 1917 г., и горбачевская перестройка. Однако государство от церкви так и не отделилось: секулярная зона взаимного уважения и независимости светской и духовной власти так и не образовалась.

Поэтому первые две позиции заслуживают особого признания и укрепления в российском гражданском обществе. Верующие и неверующие могут найти единство в поддержании светского характера государства, которое ничего не навязывает церкви, но и само не становится ее политическим инструментом.

Если в Европе Нового времени общество постепенно становилось все более светским, причем не под давлением чужой цивилизации, значит, внутри самой христианской религии есть место для секулярного. Это явствует из самого Евангелия — например, из представления о том, что не человек для субботы, а суббота для человека. Само христианство в ходе Ренессанса и Реформации допускает некоторую свободу от господствующей религии, свободу веры или неверия.

К сожалению, те, кто выступает за отделение церкви от государства, редко отдают себе отчет в религиозных истоках собственного секуляризма. Секулярность родилась на почве религии, причем именно христианской, поскольку в ней Бог становится человеком. А значит, все естественное и человеческое достойно признания как самостоятельная ценность. Познание и творчество, наука и искусство должны развиваться на собственной основе, подчиняясь законам истины и красоты, а не церковным догматам. Секуляризация возникла в христианской Европе именно как форма углубления религиозных прав и свобод человека, поэтому она не стремится полностью вытеснить религию из жизни общества.

Секулярность должна быть нейтральной по отношению к религиозному, иначе она приобретет антирелигиозный, а значит, и антисекулярный, саморазрушительный характер. Но и церковь, которая стремится подчинить себе общественную и культурную жизнь, солидаризируется с авторитарными режимами, поддерживает силовые институции в государстве, — подрывает свои основания и прокладывает дорогу антицерковному фундаментализму.

Как известно, Россия не испытала Ренессанса и Реформации и примкнула к движению европейской секуляризации на позднем ее этапе, только в эпоху Просвещения, в XVIII веке. Причем во многом это происходило подражательно, как усвоение внешних форм западной культуры, но не ее глубинного христианского ядра, которое проявлялось даже в рационализме и вольнодумстве. Стоит прислушаться к мысли В. Белинского из его письма Гоголю (1847): «Смысл учения Христова открыт философским движением прошлого века. И вот почему какой-нибудь Вольтер, орудием насмешки потушивший в Европе костры фанатизма и невежества, конечно, больше сын Христа, плоть от плоти его и кость от костей его, нежели все Ваши попы, архиереи, митрополиты и патриархи, восточные и западные». Не будем превозносить Вольтера над всеми патриархами и архиереями, но очевидно, что падение феодально-монархических режимов, борьба против классового и гендерного неравенства, утверждение прав личности и свободы совести — это вклад секуляризации в историю христианской веры. Эта органическая связь христианства и гуманизма, христианства и индивидуализма, Божеского и человеческого, запечатленная в европейской культуре Нового времени, — осталась во многом чуждой российской цивилизации.

Итак, секуляризация зарождается не сама по себе, как некое «надлежащее» состояние человечества, а лишь в ходе долгого религиозного развития и только на почве определенных вероисповеданий. Отсюда такие сложности становления светского общества в мусульманских странах и на христианском Востоке, где человеческое в Богочеловеке воспринимается с трудом, подчиняется «надчеловеческому», которое, в свою очередь, отождествляется с бесчеловечным. Отсюда и новейшая тенденция к сближению православия с исламом на основе фундаменталистских установок, ограничивающих политические и религиозные свободы, сдерживающих развитие гражданского общества, тяготеющих к обрядоверию и ксенофобии… Возникло даже понятие «правосламие», подчеркивающее общность этих двух религиозных формаций в их противостоянии «секулярному Западу».

По этой логике, у православия больше общего с исламом, чем с католичеством или протестантизмом. Что же общего? Антилиберализм, противостояние светской цивилизации с ее «индивидуализмом» и «рационализмом», стремление церковных иерархов взять под контроль образование и духовную жизнь общества, активно вмешиваться в дела государства, срастаясь с политической, законодательной, военной иерархией и строя свою религархию, в перспективе перерастающую в теократию. Очевидно, что такая правосламная идеология пользуется спросом и имеет свои геополитические, «евразийские» цели.

Вспоминается «Перелетный кабак» Г.К. Честертона:

«Пэмп: …он говорил, что пришло время слить христианство и ислам воедино.

— И назвать хрислам, — угрюмо сказал Дэлрой».

Однако «хрислам» вряд ли подходит для обозначения евразийской утопии, поскольку ее идеологи агрессивно противопоставляют восточное православие западному христианству. Получается именно «правосламие» как оплот ортодоксально-мусульманского фундаментализма против христианского гуманизма и либерализма. При этом теряется главное, что отличает христианство от ислама: человеческая личность Христа, нераздельно слитая в нем с божественной природой.

Но если даже такая религия, как ислам, при всех своих фундаменталистских тенденциях, способна к секуляризации (как свидетельствует, в частности, опыт Турции), то можно ли надеяться и на совместимость православия и секулярности? На возникновение православного гуманизма? Словосочетание редкое, но явление это прослеживается в церковной жизни православия ХХ века. Оно освящено именами митрополита Антония Сурожского, архимандрита Софрония (Сахарова), протопресвитера Александра Шмемана, священника Александра Меня, филолога и теолога Сергея Аверинцева… Хочется надеяться, что секуляризация в России осуществится встречными усилиями верующих и неверующих, синергетикой обновленной церкви и созревающего гражданского общества.