Окончательно с блокадой было покончено 27 января в 1944 года. А на следующий день — 28 января — в Ленинграде родился Олег Шестинский. Только случилось это второе событие не в 1944-м, а в 1929 году. И потому он оказался в блокаде 12-летним мальчишкой, а вышел из нее уже 15-летним подростком. Тогда же и написал свои первые стихи. Конечно, о блокаде.

Многие его товарищи не дожили до счастливого дня 27 января 1944 года и навсегда остались самыми невинными и горькими жертвами войны. Эти мальчишки не были солдатами, но наравне со взрослыми сбрасывали с крыш в песок так называемые «зажигалки», помогали своим семьям выживать в условиях голода и холода. Это последние блокадники, немногие из них дожили до наших дней.

Шестинский не дожил четыре с половиной года. Сейчас ему исполнилось бы 85. А с 15-ти до 80-ти он считал своим долгом постоянно писать о блокаде, о своих погибших друзьях — в стихах и прозе. Страшный опыт блокады, самопожертвования и мужества (как и случаи человеческого падения) бесценен в понимании природы человека вообще.

Но многие не хотят слышать о страшном. Потому даже знаменитая «Блокадная книга» Алеся Адамовича и Даниила Гранина всерьез не прочитана. Забыты и ранние, самые болевые и искренние, блокадные стихи Олега Шестинского. Пытаясь восполнить этот пробел, публикуем сегодня некоторые из них.

Олег ШЕСТИНСКИЙ

Ленинградская лирика

1

О, детство! Нет, я в детстве не был, я сразу в мужество шагнул, я молча ненавидел небо за черный крест, за смертный гул. И тем блокадным днем кровавым мне желтый ивовый листок казался лишь осколком ржавым, вонзившимся у самых ног. В том городе, огнем обвитом, в два пальца сатана свистел… Мне было страшно быть убитым… Я жить и вырасти хотел!

2

Мы были юны, страшно юны среди разрывов и траншей, как мальчики времен Коммуны, как ребятня Октябрьских дней.

Мы познакомились с вещами, в которых соль и боль земли, мы за тележкой с овощами такими праздничными шли.

Нас не вели за город в ротах, нас в городе искал свинец… О, мужественность желторотых, огонь мальчишеских сердец!

Там «юнкерс» падал, в землю вклинясь, оставив дыма полосу… Те годы я мальчишкой вынес и, значит, все перенесу.

3

Я песни пел, осколки собирал, в орлянку меж тревогами играл. А если неожиданный налет, а если в расписанье мой черед, то, с кона взяв поставленный пятак, я шел с противогазом на чердак. А было мне всего тринадцать лет, я даже не дружинник, просто — шкет, но «зажигалку» я щипцами мог схватить за хвост и окунуть в песок.

1954—1958

Мальчики блокадного закала, вот уже нам тридцать, однолетки, волос буйным был, а ныне редкий — это жизнь нас за чубы таскала.

Нас не награждали орденами, и не нас прославили салюты… Были ночи черны, зимы люты, смерть ходила всюду вместе с нами, вместе с нами в школу заходила, вместе с нами в очереди стыла.

От разрывов тяжких глохли уши, наши лбы прорезали морщинки — в мудрость жизни первые тропинки… Так мужали души, наши души.

1958

Хлеб

Он был безвкусным, ноздреватым, а нам, в те дни его рабам, казался настоящим кладом и липнул мякишем к зубам.

А без него старели дети, мать засыпала мертвым сном… В нем, черством, вечном и ржаном, открылась мне блокадным днем суть человеческих трагедий.

1957