Представьте, некий драматург написал бы пьесу о том, как деревенский паренек, не имеющий приличного образования, попал в первом акте на войну, был ранен и в госпитале задался целью придумать для своей страны сильное и надежное оружие. Во втором акте этой пьесы паренек очень быстро реализует свой замысел и, победив в конкурсе опытных конструкторов, оснащает своим оружием армию родной страны, а также ее союзников. Ну а в третьем акте он принимает почести и награды: генеральные секретари, президенты, министры почитают за честь пожать ему руку… Такую пьесу, несомненно, признали бы наивной и оторванной от жизни. Но ведь в жизни Калашникова все было именно так! Паренек из алтайской деревни Курья, сержант Калашников стал генералом и академиком, так и не получив при этом соответствующего образования. Самородок, он и есть самородок.
Прямо скажем, Михаил Тимофеевич не сгибался под грузом сыпавшихся на него орденов и медалей и ничего против почестей (во многом запоздалых из-за его прежней засекреченности) не имел. Пару раз мне случалось беседовать с ним в домашней обстановке, и он откровенно рассказывал о том, как в советскую пору просил партийные органы перенести свой бронзовый бюст из деревни Курья к проходной «Ижмаша».
— Ну кто этот бюст видит в деревне? — недоумевал он. — Несколько сотен человек. А в Ижевске его видели бы тысячи. Но мне говорили: «Не положено! По закону бюст дважды герою устанавливается на его родине».
Калашников был и, пожалуй, остался советским человеком, сохранявшим верность прежним устоям.
— Я был депутатом шести созывов Верховного Совета СССР, — с гордостью сказал он мне однажды и открыл шкаф. — Вот тут у меня хранятся депутатские документы и обращения трудящихся.
— Михаил Тимофеевич, — осторожно встревал я, — какую роль тогда играли депутаты, если известно, что во все годы существования Верховного Совета там голосовали только единогласно? Кажется, никто ни разу даже не воздержался.
— А это правильно! — парировал он. — В ту пору решения готовились так продуманно и так основательно, что нам оставалось только их утвердить!
Автомат Калашникова триумфально распространился по всему миру. Конструктор был и рад этому и не рад: с помощью его оружия где-то устанавливались сомнительные режимы, где-то совершались ограбления…
— Сижу, слушаю новости, — рассказывал он. — Сообщают: в банк ворвались двое с Калашниковым. Так и говорят: с Калашниковым! Со мной, значит!
Он любил повторять, что если не стал бы оружейником, то занялся бы конструированием сельскохозяйственной техники. Но что вышло, то вышло. И долго теперь России ждать гениального конструктора комбайнов и сеялок.
