СюжетыКультура

Дерево, повозка и машина времени

О мемуарах двух поэтесс и особенностях популярного жанра

Этот материал вышел в номере № 135 от 2 декабря 2013
Читать
О мемуарах двух поэтесс и особенностях популярного жанра
Изображение

У индийского философа Ошо есть рассуждение об относительности времени. Если ты сидишь под деревом и к нему едет повозка, но ты ее пока не видишь, то эта повозка — твое будущее (когда доедет). Если же ты сидишь на дереве, к которому едет повозка, и твой обзор шире, она уже твое настоящее. Значит, категория времени зависит от высоты взгляда. Приблизительно так.

Кстати, если пример с повозкой распространить на прошлое, получится вот что. Если ты сидишь под деревом, проехавшая мимо тебя повозка очень скоро становится твоим прошлым — как только скроется из вида. А если сидишь на дереве, ее присутствие еще долго остается твоим настоящим.

Это напрямую связано с особенностями популярного сейчас жанра мемуаров (широко представленных на Non/fiction). Они успешны тогда, когда их автор «сидит на дереве» и то, что для большинства стало прошлым, остается для него настоящим. А провал большинства мемуаров связан с тем, что автор все время норовит посадить в «повозку» самого себя, да еще и в качестве кучера.

К счастью, обе книги, относящиеся к мемуарному жанру, которые я только что прочитал, не страдают этим распространенным недугом. Они именно о других людях, все еще живых для авторов (некоторые и вообще — слава богу, но подзабыты), и об обстоятельствах времени и места, а не о себе, «кучере». Это тем более примечательно, что в качестве авторов обеих этих мемуарных книг выступают поэтессы. А мы привыкли считать эгоцентризм неотъемлемым качеством всех пишущих в рифму.

Особенно удивительно это в случае с книгой Галины Климовой «Юрская глина» (М.: Русский импульс, 2013). Хотя бы потому, что подзаголовок у нее — «Путеводитель по семейному альбому». Попробуй в таком жанре удержаться от постоянного рассматривания и демонстрации собственных фотографий!

Но Климовой помог точный художественный прием. Героиня, связующая всех остальных героев книги, это не собственно автор, а некая Тася, которой присущи какие-то черты и отданы самые интересные сюжеты биографии автора. Зато остальные герои названы своими именами, и эти имена мы зачастую хорошо знаем: Александр Ревич, Семен Липкин, Инна Лиснянская, Римма Казакова, Инна Кашежева, Тамара Жирмунская… Есть и те, кого мы не знаем: муж Юра, бабушка Феня, мама, отец… (а как же без них, если это семейный альбом?).

И все они не герои второго плана по отношению к Тасе, здесь нет дурацкой позы «Я и такой-то». Автор «сидит на дереве» и рассказывает о тех, кого до сих пор ясно видит.

Главная цель повествования — другие, их портреты, их живые голоса, их драматические (а иногда и трагические, как в случае с Инной Кашежевой) судьбы. И еще, конечно, есть такой герой — время, past continue, которое всегда запечатлевается в хороших семейных альбомах.

«Тася» в книге Климовой не единственный художественный прием, столь далекий от чисто мемуарной литературы. Есть, например, в «Юрской глине» важная линия — снов. Вот один из них — через годы после смерти любимого мужа Юры:

Два года назад зимой он сильно отличился: громко топал ножищами, пробивая хлипкое дно предутреннего тонкого сна, грозил пальцем и даже чуть не смазал мне по физии, учуяв, что я навострилась выйти замуж за любителя полетать на параплане, бывшего полковника контрразведки, вылитого Никитона, то бишь Никиту Михалкова. …заявился в новой голубой рубашке, молодой, загорелый, с неотразимой улыбкой.

— Какая у тебя красивая рубашка, Юрочка!

Он совершенно расплылся:

— А ты что думаешь, мне здесь некому рубашку купить?

Такие сны дают возможность автору «не пережевывать» отношения героев.

Вклеены в альбом Галины Климовой и стихи (девушки это любят), может быть, в слишком большом количестве. Но они повышают уровень взгляда или меняют угол зрения, как и сны, способствуют (по Шкловскому) остранению. Вот и заканчивается книга стихотворными строчками, в каком-то смысле исполняющими роль камертона:

Такие завернули холода, что воробьи скукожились на ветке. На подоконнике крещенская вода, «Бон Аква», если верить этикетке.

Не смогла избежать включения стихов в свою книгу — «Мои драгоценные дни» (Нижний Новгород: Деком, 2013) и другая поэтесса-мемуаристка Татьяна Кузовлева. Но они у нее предваряют каждую главку. И это жанровая особенность, заданная подзаголовком: «Стихом разбуженная память». А главки названы именами героев мемуаров. Например: «Михаил Светлов. Крылья он забрал с собой». Кстати, вот еще пересечение с Климовой: среди персонажей — те же Римма Казакова и Татьяна Жирмунская. А еще Борис Слуцкий, Евгений Винокуров, Юлия Друнина, Борис Васильев, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Александр Иванов (поэт-пародист)…

Вот, например, что пишет Кузовлева о потрясшем всех 22 года назад самоубийстве поэтессы фронтового поколения Друниной:

План ухода Юля наметила загодя… Сама отпечатала на машинке, собрала рукопись посмертной книги, предваренной стихотворением «Судный час», оставила ее на столе…

Рядом с рукописью книги было оставлено несколько записок.

Записка, адресованная милиции, с просьбой никого не винить.

Записки — близким.

Записка — подруге, Вэле Орловой, вдове поэта Сергея Орлова.

Записка, дружески обращенная к моему мужу, Владимиру Савельеву. Эту, последнюю, я сознательно привожу здесь полностью: слишком часто факт самоубийства обрастает впоследствии небылицами, а если уж кто и не защищен перед досужими вымыслами, так это именно тот или та, кто никогда уже не сможет произнести «потом» ни слова в свою защиту.

«Володя, считаю тебя хорошим товарищем. Потому (как известно, ни одно доброе дело не остается безнаказанным) обременяю просьбами — помочь моим ребятам с похоронами (в смысле — подтолкнуть СП), а мне с посмертной новой книжкой.

Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл…

А я к тому же потеряла два своих главных «посоха» — ненормальную любовь к старокрымским лесам и потребность «творить»…

Оно и лучше — уйти физически не разрушенной, душевно не состарившейся, по своей воле. Правда, мучает мысль о грехе самоубийства, хотя я, увы, неверующая. Но если Бог есть, он поймет меня…

Обнимаю, прости, живи долго!

Ю.

20.Х1-91

Пахра».

«Жить долго» не получилось и у Володи, мужа Кузовлевой, поэта Владимира Савельева… И драматически-лирическая тема, как и у Климовой, хотя и подспудно, тоже проходит через всю книгу.

Но у Кузовлевой все традиционнее. Никаких снов — свидетельства, чужие стихи в контексте биографии авторов, истории, байки и даже курьезы. Может быть, не хватает чисто прозаических деталей, но зато все абсолютно достоверно. И эта книга, безусловно, должна пригодиться историкам советской литературы.

В каком-то смысле «Мои драгоценные дни» — книга-прощание с этой самой литературой (в нехудших проявлениях) и окружавшей ее средой.

Но, в конце концов, и Кузовлева, и Климова – сами часть и той уже литературы, и той еще среды.

А «повозка», как ни странно, по-прежнему движется, и есть те, кто ее не упускает из поля зрения: в частности, Галина Климова и Татьяна Кузовлева.

…Все-таки главная гарантия достоверности (а значит, качества) мемуаров — качество личности самого мемуариста. У «качественных» на первом плане, конечно, не автор, чья значительность призвана быть оттененной светом какого-то великого человека. Как, увы, бывает у других, которые комфортно устроились «под деревом»…

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow