…На пятом часу спектакля на сцене появляется некое существо, которое, стоя к залу спиной в наклон, моет унитаз. Тем временем повествователь, он же Зосима, он же Смердяков, ведет рассказ о том, как было дело с Лизаветой Смердящей. Федор Павлович Карамазов задирает юбку юродивой, достает из промежности красную гвоздику и не спеша вставляет в петлицу. Так решен акт дефлорации Смердящей. Она одернет юбку, уйдет в зал и окажется артисткой Розой Хайруллиной, она же — Алеша Карамазов.
Штатный патологоанатом нашей реальности Константин Богомолов прямо перед премьерой «Карамазовых» провел грамотную артподготовку — дал МХТ роскошный, по всем законам жанра скандал: истерика в соцсетях, истерика за кулисами. Брошенное на стол худрука заявление об уходе, громкий протест против цензуры, набат над Камергерским: душат художника! Причина проста — принять продукт пришел Олег Табаков. Худруку понравилось не все: за учреждение-то он отвечает, а тут исступленная Катерина Ивановна намерена сношаться с трупом Мити…
— Слушайте, это гениально! — говорил у меня за спиной дрожащий женский голос. — Все, абсолютно все про нас!
— Нет, а кто пустил сюда этого говноеда? — вопрошал мужской. — Дать бы ему за Достоевского по рогам!
…черные стеганые квадратные кресла из кожи, черные мраморные стены поверху обложены гжельскими изразцами. Фон «Карамазовых» — мрачный интерьер дома на Рублевке. Кухня, на которой хозяйничает Смердяков, оборудована по последнему слову. Три телеэкрана, один, огромный, вытянутый над сценой, два — в стенах по бокам. Начинается c обеда у старца Зосимы (Виктор Вержбицкий): старый комедиант с мятым лицом лихо разъезжает в инвалидном кресле. Три брата Карамазовы: Митя, жалкий раб своих страстишек с галлюциногенным блеском в глазах, — Филипп Янковский; Иван с тугим лицом человека из администрации — Алексей Кравченко; Алеша, оцепенело- напряженный истукан, — маленькая седая Роза Хайруллина. И Федор Павлович в черной рубашке с золотым хохломским узором — в Игоре Миркурбанове есть именно то, что нужно Богомолову, — физиологически отчетливая порочность фактуры. Миркурбанов играет зрелого, сильного, уверенно дурного человека.
Режиссер сам рассказал, что просто снял первую попавшуюся книгу с полки. И — попал. Навел лупу романа, в котором — море жестокости и сладострастия, — на российскую реальность. На классический текст наложил мутноватую кальку своего понимания. Отбросил легенду о великом инквизиторе, историю Снегиревых, еще многое, чтобы сделать спектакль о жизни, в которой Достоевский давно ни при чем.
Сцены и текст Достоевского сильно потеснены сценами и текстами «от Богомолова». Блуд Хохлаковой и полицейского (Михаил Матвеев); изнасилование и избиение Мити, телепередача канала «Вера, Надежда, Любовь» о похоронах старца Зосимы; эротический диалог — Катя целует Грушеньку так, что отдыхает Адель, героиня фильма о лесбиянках; казнь Мити; Грушенька, танцующая в кокошнике под «Калинку-малинку»; посещение Алешей матери в Чермашненском психоневрологическом интернате и пр.
Сделано дорого и пышно: Русью пахнет. Акценты режиссерской мысли — вихляющиеся ягодицы в малиновом атласе, Иван-царевич, механические менты и монахи, тесный коридор смерти. Всему вторит то органная месса Баха, то Серов, то Фредди Меркьюри, то Высоцкий. Тело Мити задвинуто в холодильник, Федор Павлович выйдет из гроба-солярия уже памятником. Смердяков покается, уйдет в монастырь, станет праведником Зосимой, но по смерти целиком оправдает фамилию. Абсурд ужасен, ужас абсурден. Спектакль мог бы продолжаться еще два часа, три, сколько угодно — пока зрители не попадали бы со стульев, а в песеннике не кончились бы хиты. Так Богомолов утверждает свою постмодернистскую стилистику: соединение всего со всем. Собирая досье на нашу реальность, на ствол романа прибивает лубочные ужасы русской сказки, кошмары русского шансона, цветущую пошлость дамского романа и повседневный русский хоррор. Кое-что из этого, ударяясь о незримую твердь прозы Достоевского, отскакивает лепешками, остается трэшем.
О двух женщинах думал постановщик в этой работе: о своей жене и о жене Табакова. Хороши обе. Дарья Мороз (Катя-кровосос) похожа на эсэсовку в прикиде директора советского универмага — жестяные интонации, железная беспрепятственность. «Хохлакова-кубышка» из роли второго плана разрослась до первого: Марина Зудина стала распутной банкиршей и документально ведет партию героини современности госпожи Васильевой.
Воспринимаемый частью профессионалов как театральное чудовище, Богомолов силен чудовищной театральностью. Усиленная экранами и микрофонами, она ломится прямо в сознание зрителей. Смердяков дает Ивану шкатулку, полную земли с копошащимися червями: три тыщи, из-за которых убил; Алеша и Лиза сидят на крыше над неведомым городом; надгробья братьев Карамазовых — округлые бачки унитазов с датами жизни. Полицейские — белые клоуны в трусах стриптизеров. Путеводная нить спектакля — титры-комменты на экране: «страх заменял ей трах; Иван отлил папу в бронзе и поставил на главной площади Скотопригоньевска; и был суд, и был приговор; посмертная эрекция трупа вследствие давления на мозжечок; и стоял в лесу дом, и жила в лесу злая колдунья; Иван дожил до 80 лет, любил жизнь и был ей верен» и пр. и пр.
Русская сцена, как и русская литература, по-прежнему ждет мессию — человека грандиозного дарования, который открыл бы нам, заблудшим, в художественном повороте старых коллизий новый смысл. Используя мифологию великого романа, несомненно, претендует на эту роль и Богомолов. Работая с сознанием сегодняшнего «человека воспринимающего», он из слякоти и кровавой грязи современности извлекает образы, описывающие ее разорванную бесчеловечную обыденность. Название городка Скотопригоньевска распространяет логично, в полном соответствии с реальностью: скотский банк, скотское телевидение, скотское следствие. В российских тюрьмах пытают? И Митя Карамазов после ареста запытан до полусмерти. В высоких кабинетах сидят жадные блудодеи? И полицейский чин подробно имеет Хохлакову (молча сидят визави в креслах, а по экрану крупно ползет махровой пошлости описание акта). Богомолов любит оперировать тем, что происходит с телесным низом, но апеллирует в основном к телесному «верху». Напряжение между тем и другим — из основных посылов его режиссуры. Как обычно, он использует снижение, травестию, извращения, подмены. Может Ф.М.Д. быть так употребленным? Постмодернизм давно отменил пиетет перед классикой: вопрос в талантливости. Самому классику при этом ничего не угрожает — он уже давно может выбирать, кому открываться, кому нет.
Циник Богомолов или человек, раненный болью мира, — ерничество, трюки, остроты — всякого рода предельность с удушливой избыточностью затопляют его творения. Так что мешает восхититься изобретательностью его сарказма? Простая вещь. Из театра, который предлагает нам Богомолов, выключено представление о человеке как носителе не только животного, но и божественного начала. Его постановочная деятельность отвергает знание: человек — не скот, и предназначение его — не скотское. С лобовой логикой упертого обывателя он твердит: мир состоит из подлости, грязи, преступлений. Над ним можно и нужно издеваться взахлеб. Вопрос веры. Да и любви. Но роман Достоевского с его безднами и высями лишь обостряет контраст, рядом с ним убогость этого универсализма еще очевидней. Режиссура в мире все больше апеллирует к религиозным ценностям, одновременно все больше пытаясь их оспорить, — такое время.
В финале к Ивану является Черт (Игорь Миркурбанов). И обосновывает себя и свои задачи монологом и песней «Я люблю тебя жизнь».
За кулисами обсуждалось главное: уйдет ли режиссер из театра? Подпишет ли Табаков заявление? Что будет со спектаклем — закроют или нет?
И чего так обеспокоились? Сначала дали полную свободу распоряжаться на кухне МХТ, а теперь пусть уж «повар» поет свою любовь к жизни, как ее понимает.
И вообще — куда смотрит департамент?! Пора, давно пора дать человеку свой театр. Пусть развернется в полную силу, без ханжеских ограничений. Чтобы зрители знали, где искать чистый продукт от Константина Богомолова.
