Пережидаем время.

Ждем, что закончится скверный день, год, период…

Предполагаем жить, как сказал гений.

Суетимся, сеем вокруг себя мелкие дела, необязательные к исполнению, рябим. И говорим. Звук производим. Недолговечный и не всегда полезный продукт. Надуваем щеки, паузу не держим, тужимся.

— Сейчас на глазах у почтенной публики будет… — шпрехшталмейстер (тоже красный и с выпученными от усилия глазами) гордо оглядывает ряды, — будет произнесено слово! А затем на глазах у изумительной публики все займутся полезным делом… Приготовились.

Что-то нераздельное и дурное раздалось над унылой землей унылых людей. Ни одного узнаваемого с детства от мамы и бабушки доброго звука… Непонятно, невнятно, незнакомо. Только и разобрались, что вранье.

— Так когда же?

— В следующий раз, наверное…

Пол бы помыть, табуретку выстругать, письмо написать, вспахать… Но нет на это времени. Надо ждать. Ждать мира (воевать можно — потому что это тоже ждать), когда можно будет сеять… Помощи — тогда можно работать. Ждать, когда поумнеют дураки, когда пробудится совесть у плутов и у тебя, дорогой, будет чисто в доме и можно будет сесть и подумать, почему не работаешь…

…Любимые мои свинарки Фрося Воронова, Люба Пересыпкина, Нина Гавриловская, честно и чисто работающие с детства славные русские женщины! Никто, никакая добрая к народу власть не возьмет вас на руки, как взяли вы своих мытых, ухоженных поросят. Не больно вы ей нужны. Ни бывшей — «всё для человека», ни будущей — «всё во имя человека». У них свои свинарники — сухие, светлые, с хорошей акустикой, и свиньи в них обретаются — не чета вашим.

И если у вас возникнет вопрос «На что надежда?», отвечайте: «На руки свои и сердца».

Гаспаров

Чувство почтения, рожденное пониманием дистанции между мной и Гаспаровым, ни разу не было омрачено завистью к нему, к его знаниям и умению просто и понятно изложить ту малую часть знаний и открытий, которыми владел этот выдающийся ученый-энциклопедист и скромный до застенчивости человек.

Гаспаров взял меня за руку и повел в Древнюю Элладу. С ним было не страшно заблудиться — он знал там все. И всех, кажется. С ним здоровались герои, певцы и оракулы. Как с равным. А надо бы более уважительно. Михаил Леонович достоин и преклонения…

Мы бродили по истории легко и безошибочно, порой отклоняясь от маршрута по воле рассказчика «Занимательной Греции». Рядом с ним я ощущал себя благодарным учеником, восхищенным авторитетом Учителя, его тонкостью и легкой иронией не только по отношению ко мне, персонажам книги, но и к самому себе…

Как первомарафонец, я пробежал предложенную мне Михаилом Леоновичем дистанцию, чтобы, прокричав о его литературной победе, не умереть, а сразу отправиться в более сложное, но не менее увлекательное путешествие, повествующее «О стихе. О стихах. О поэтах».

«Вдруг что-нибудь прочтется», — написал он на книге тихим, слегка заикающимся голосом, от которого нельзя отвлечься ни на секунду. И ни одного слова не надо пропускать.

Снимок, который вы видите, сделан в Риме, о котором Гаспаров нам рассказывал с подробностями старожила всех времен Вечного города и на землю которого впервые ступил за секунду до щелчка аппарата.

Как жаль, что я не могу (нет места) процитировать его тексты. А может, и не надо — лучше прочесть целиком хотя бы одну книжку этого умнейшего и светлого человека.

«Худших везде большинство», — говорилось Биантом Приенским. Неизвестный поэт пересказал эту — одну из семи мудростей, начертав ее на стенах дельфийского храма…

Михаил Леонович Гаспаров принадлежал к безусловно лучшему меньшинству…