В то время как законодатели предлагают одну за другой инициативы, призванные ограничить миграцию, эксперты говорят: проблема куда глубже и одной только сферой национальных отношений вовсе не ограничивается. Почему ксенофобия есть везде, а погромы — только у нас? Как национализм и терроризм провоцируют друг друга и какой ответ может дать гражданское общество? Ответы на эти и другие вопросы — в интервью «Новой» профессора НИУ ВШЭ, директора Центра этнополитических исследований Эмиля ПАИНА.
— Недавние погромы в Бирюлеве; политики, спекулирующие на теме национализма; рейды по выявлению незаконных мигрантов; дружинники… Такое ощущение, что ситуация с межнациональными отношениями в нашей стране зашла в тупик.
— Во всяком случае, она ухудшается. Если в 2006 году в России за пределами Северного Кавказа было лишь одно крупное межэтническое столкновение — в Кондопоге (Карелия), и его обсуждали несколько лет, то в одном лишь 2013 году вспыхнуло сразу пять Кондопог — пять крупных многодневных столкновений, так или иначе связанных с насилием. В июле они проявились в Пугачеве (Саратовская область), в Среднеуральске (Свердловская область) и в Нурлате (Татарстан). В октябре — в Бирюлеве и в Петербурге — на крупнейшем вещевом рынке «Апраксин двор».
Но все названные столкновения представляют собой лишь малую часть проявлений обострившейся межэтнической обстановки в России. Еще в марте 2013 года генеральный прокурор России Юрий Чайка огласил статистику по стране: с 2004-го по 2012 год количество преступлений экстремистского характера выросло в пять раз, и наибольшая их часть была направлена на «разжигание национальной розни». Причем феноменальный рост подобных преступлений зафиксирован в самых неожиданных регионах, например, в недавно еще относительно благополучном Сибирском федеральном округе — на целых 84 процента!
Это то, что касается межэтнических столкновений. Терроризм, в том числе и религиозно окрашенный, учитывается по отдельной статье. По данным Генпрокуратуры, только в одном СКФО в 2011 году было зафиксировано 576 преступлений террористического характера. Ни в одной из развитых стран мира такого количества преступлений данного типа не наберется и за десятилетие. А уж по числу жертв терроризма Россия занимает 3-е место в мире после Ирака и Пакистана.
Как правило, терроризм не связывают с ростом ксенофобии в русской среде. А напрасно: связь есть. Терроризм усиливает ксенофобию, которая, в свою очередь, подталкивает к новым виткам терроризма. Сразу после событий в Бирюлеве прогремел теракт в Волгограде. В отместку «бутылки Молотова» бросают сначала в одну мечеть, затем — в другую. Так возникает цепная реакция мщения.
— И со всей этой нарастающей горой проблем предлагают бороться введением визового режима. Как вы относитесь к таким предложениям?
— Это типичная для бюрократа (даже если он рядится в тогу политика-оппозиционера) имитация активности. Пока ни в одной стране мира такая мера не снижала межкультурной напряженности. Межэтнические и межрелигиозные проблемы возникли ныне и в тех странах Запада, где существуют жесточайшие визовые ограничения. Если они там не помогают, что уж говорить о России, где основным объектом ксенофобии выступают ее собственные граждане из республик Северного Кавказа. Доля респондентов в крупнейших городах России, которые выражают негативное отношение к представителям этих республик, в 4 — 5 раз выше, чем к выходцам из Средней Азии, составляющим большую часть мигрантов в России. До событий в Бирюлеве участниками всех конфликтов, которые я упомянул, были только российские граждане. Но главная проблема вот в чем. Если бы наш терроризм был миграционный, можно было бы спать более или менее спокойно. Американцам удалось за счет введения жесткой системы проверки всех въезжающих в страну и глобальной электронной слежки почти полностью парализовать в своей стране терроризм, поскольку он целиком был внешним. А у нас он домашний: боевики-террористы вербуются из наших же сограждан, и уж страшнее этого ничего не придумаешь. Ныне не просматриваются признаки роста сепаратизма в стране, но нарастают другие угрозы. Основной внутренней угрозой безопасности страны выступают беспорядки на почве этнофобий и терроризм с религиозной окраской.
— А разве русский национализм не выступает с лозунгом «Долой Северный Кавказ»?
— Ныне появились различные отряды русского национализма, и лозунги у них разные. Так вот, ни одну из группировок русского национализма нельзя назвать влиятельной. Многие из ваших коллег-журналистов не отличают национализм как идеологию и политическое движение от массовой ксенофобии. Поэтому кому-то может показаться удивительным тот факт, что при гигантском росте ксенофобии (в 2013 году негативные стереотипы массового сознания в ходе опросов Левада-центра в Москве проявились более чем у 3/4 взрослого населения) русский национализм как организованное движение не усиливается, он даже слабеет. Численность участников «Русского марша» уже несколько лет не растет и, по оценкам аналитического центра «Сова», не превышает 5 — 6 тысяч человек. Некогда влиятельная националистическая организация ДПНИ сейчас незаметна, и ее место лидера русского националистического движения никто не занял. Опросы указывают: даже на региональных выборах поддержка населением национализма как политического движения ниже, чем любой другой политической силы.
— Чем же объясняется этот парадокс?
— Причин этому много, но назову главную. На мой взгляд — это государственная политика дегражданизации общества и его политической демобилизации. Все самоорганизующиеся движения в той или иной форме подавляются: одни — как «иностранные агенты», другие — как «разжигающие межэтническую рознь». Государство поддерживает только движения с «ручным управлением». Попытка же воспользоваться прирученным национализмом, как партия «Родина», провалилась, и, скорее всего, новых попыток такого рода не будет. На процесс дегражданизации воздействует и «зомбоящик», внушающий населению идеи исторического фатализма, предопределенности, бессмысленности и опасности всякой самоорганизации.
— Может быть, стоит радоваться тому, что не растет поддержка организованного русского национализма?
— Когда подавляются легальные формы проявления недовольства, оно уходит в стихийные беспорядки и бунты, которые, как мы видели сейчас, в России учащаются. Наиболее же фундаментальной проблемой дегражданизации и атомизации общества является то, что оно утрачивает способность интегрировать новые инокультурные группы. Ведь освоение новых культурных норм мигрантами или внутренними переселенцами обеспечивает не министерство по делам национальности или абсорбции, а само принимающее сообщество. Например, в Германии соседи по дому могут предупреждать: после полуночи здесь громко не говорят; в шесть утра воду не включают: шумит; в воскресные дни все выходят с метлой на улицу и так далее. Так происходит адаптация пришлого населения к нормам местного. Существует известный свод правил, который общество знает, хранит и передает, а пришлое население его осваивает, если государство создает стимулы для такого освоения норм и интеграции новоселов и мигрантов.
В России же институты городского соседства и соседской взаимопомощи крайне слабы, как и другие институты гражданского общества. Судя по материалам международных сравнительных исследований, Россия выделяется среди 28 стран Европы самым низким уровнем ценности гражданской солидарности и взаимного («горизонтального») доверия, что, на мой взгляд, обусловлено традиционной политикой целенаправленной дегражданизации, которая почти два века проводится в России.
Уже в начале XIX века российское образованное общество восприняло из Франции идею гражданской нации как народного (национального) суверенитета, противостоящего суверенитету монархическому. Французская «Декларация прав человека и гражданина»(1789) провозглашала нацию (народ) единственным источником власти, не разделяя нацию на этнические, религиозные или региональные группы. Однако представители российской элиты понимали несовместимость гражданской нации с самодержавием. Граф С.С. Уваров писал царю Николаю I: «Приняв химеры ограничения власти монарха, равенства прав всех сословий, национального представительства на европейский манер… колосс не протянет и двух недель». Для спасения колосса предлагалось заменить идею нации как самоорганизации общества «духовной скрепой», втыкаемой сверху в виде идеи «официальной народности», осуществляемой монархом как отцом народа. Вот уже почти два века производится эта подмена. Российский особый путь как раз и состоит в том, что власть имущие лишают народ возможности самостоятельно выбирать свой путь. И сегодня гражданское общество заменяется подделками вроде общественных палат, миграционных патрулей, казачьих разъездов и народных дружин.
— Вы упоминали Францию. Там давно развивается идея гражданской нации, но ведь и среди французов тоже много ксенофобов.
— Когда сравнивают наши Кондопоги с беспорядками в Париже 2005 года, то чаще всего демонстрируют полную неосведомленность. Тогда в Париже не старожилы пошли громить мигрантов, как в Бирюлеве. Там мигранты и их потомки громили свои собственные трущобы, в своих же кварталах. Нам даже трудно себе представить возможность демонстрации, которая в этом году произошла в Париже, где местные старожилы вышли с протестом против незаконной, по их мнению, высылки мигрантов.
Разумеется, во Франции, как и в других европейских странах, ксенофобия есть. Но принципиально, что практически везде удается решить главный вопрос: не допустить перехода от ксенофобии сознания к ксенофобии действия — в насилие. И главный сдерживающий фактор — это доверие к институтам государства и государству как таковому. А у нас это доверие слабеет и Кондопоги становятся нормой.
— Получается, что решение так называемого национального вопроса невозможно, пока не будет доверия к институтам власти и не изменится политическая ситуация?
— Безусловно. Основная причина нынешнего витка этнических конфликтов, на мой взгляд, в углубляющемся кризисе политического режима в России, возникшего в 2000-е годы. Это контрмодернизационный, реставрационный режим, какие не раз появлялись в истории человечества. Режим реставрации заимствовал некие черты от империи Романовых («самодержавие, православие, народность») и от империи Сталина — психология осажденной крепости и антизападничество. Понижающаяся возможность такого режима осуществлять эффективное управление порождает растущее массовое недовольство населения. Пока оно проявляется в форме ксенофобии, что вполне естественно для обществ с догражданской культурой. Такая форма недовольства — во всех бедах виноваты «чужаки» — удобна не только для объяснения источника бед, но и для поиска решения проблем. Они кажутся понятными и легко выполнимыми: «Изгнать чужаков, не пускать новых!» Между тем реально на так называемый «национальный вопрос» есть единственный ответ — это ответ гражданский.
Солидарность граждан в решении общих для всех вопросов снимает болезненность восприятия культурных, этнических и религиозных различий, сохраняющихся веками. Но для солидарности граждан нужна такая малость, как наличие граждан — людей, осознающих свою решающую роль в государстве, свой народный суверенитет и готовых защищать и реализовывать его. Это возможно в России?
Совсем недавняя российская история (всего лишь прошлого года) показывает, что, по крайней мере, движение в эту сторону возможно. Политические мотивы выводили на демонстрации в Москве в конце 2011 — 2012 годов десятки тысяч человек. При этом политические акции, в отличие от этнических, продемонстрировали удивительные консолидирующие способности. На Болотной площади, на проспекте Сахарова, в акции «Оккупай Абай!» принимали участие представители разных идеологических течений, политических взглядов, этнических общностей и религиозных воззрений. Значит, в принципе гражданская солидарность в России возможна.
