Эта наша стабильность становится все интереснее и интереснее. Достаточно взглянуть на происходящее с чуть большего расстояния, чтобы увидеть, как резко растет в стране общий уровень конфликтности. Учебник истории этого периода рискует превратиться в сплошную хронику скандалов. Наука, культура, образование, социальная политика, спецпроекты, даже дипломатия… Это называется «портить отношения», сразу во всем. Открытые конфликты на национальной почве тоже вписываются в эту логику — и не случайно.

Большая часть нынешних скандалов инспирирована властью — вольно или невольно. Даже когда никто специально не нарывается, достаточно того, что неприятных, а то и вовсе омерзительных, историй уже никто не боится: ну отвалится еще один кусок этой растрескавшейся репутации, побурлит интернет, пусть даже кто-то выйдет на улицу… Проваливающие работу «на вверенном участке» продолжают сидеть на своих местах, исполнять не свои обязанности, портя кровь себе и людям.

Теперь кровь начинают проливать — и тоже без видимых последствий для ответственных лиц и органов. После Бирюлева многие задумались: надо было ждать убийства и погрома, чтобы разобраться с базой, про которую было известно всё и давно? Теперь, когда решили с этой базой, — какой трагедии надо ждать, чтобы начали разбираться с десятками, сотнями, а по стране и тысячами ровно таких же? А когда у нас наконец покончат с базами — какого побоища надо будет ждать, чтобы начали разбираться со всем остальным, что ничуть не лучше этих баз, а то и хуже, и про что тоже известно?

Однако с точки зрения системы в нагнетании конфликтности есть своя логика. Здесь можно и без привычной конспирологии: там, где нет специального умысла, хватает животной интуиции. Все идет «плохо, но как надо». Спокойная, мирная жизнь заканчивается, нарастает ком проблем, и людей лучше заранее привести в тонус, чтобы они вошли в полосу повышенной заведенности постепенно, а не сразу. И чтобы взгляд на проблемы был рассредоточенным, расфокусированным, а не собирался, скажем, на пенсиях, зарплатах, рабочих местах и масштабах присвоения уже вроде бы и не вполне народного достояния.

Важна также множественность конфликтных фронтов: надо, чтобы люди заранее кого-то другого ненавидели, отрабатывали на нем свои проблемы и комплексы, рассевали энергетику протеста. Тут национальный вопрос — идеальная субстанция.

Но эта же проблема — одна из самых сложных для понимания. Уже видно, что она начинает делить людей не только по национальному признаку, но и по версиям «решения» национального вопроса. Более того, она может раскалывать и прежде монолитные группы (строгий Борис Грушин поправил бы: массовидные образования), например, людей в целом либеральной ориентации, сторонников толерантности, терпимости, чуть ли не мультикультурализма. Сейчас все здесь достаточно быстро меняется, обнаруживая новые и новые расколы.

Вчера идейное противостояние было проще. Для одних нормально — срываться на инородцах и верить в меры, применяемые к целым этническим группам, а также приписывать этим группам сплошные, повальные качества, негативные или просто зверские. Другие — с не меньшим ригоризмом настаивают на том, что хамство и преступность не имеют национальности, и любое упоминание «пятого пункта» воспринимают в штыки. Здесь проверочный вопрос: почему не устраивают сходы и погромы, когда русские убивают русских?

Конечно, убийство лишь срывает клапан и выпускает наружу давно копившееся раздражение, для многих на грани ненависти. Тем более если это убийство, по нашим меркам, немотивированное, «горячее», в чем тоже легко увидеть выброс известного темперамента. Русские убивают не в горном экстазе, а скорее по пьяни и сдуру, что нам как-то более понятно, а потому не так осуждаемо. И наконец, когда мы режем своих — это наше дело, а вот «понаехавшим» таких полномочий никто не делегировал.

Сейчас пространство между этими полюсами стремительно заполняется промежуточными позициями в сложных сочетаниях. Недавно в Сети проявилась женщина либеральных взглядов, но с «нюансами» именно в национальном вопросе. Как-то она не прореагировала на знаки внимания одного брюнета — и теперь у нее шрам на шее «от уха до уха» плюс следы нескольких ножевых ранений. Когда парня арестовали, он искренне не понимал, почему к батарее пристёгнут он, а не эта коза; на суде вел себя так же. С тех пор женщина внимательнее относится к мыслям о том, что некоторые схемы поведения все же имеют окраску. И у нас чем дальше, тем меньше получается делать вид, что пятый пункт, место происхождения и соответствующая культура вкупе с психологией и поведенческими стереотипами вовсе не имеют значения.

Если мыслить честно, голову буквально переклинивает: по-своему правы и те, и другие. Правы, считающие, что убийца — это именно и только убийца, а не выходец с Кавказа или из Средней Азии. Но правы и те, кто иногда усматривает здесь и национальную, этническую окраску, не вполне разделяя «либеральное ханжество». В самом деле, когда люди от идеологии переходят к коррекции поведения, им не зря объясняют, что для лиц, воспитанных в определенной культуре, прямой взгляд в глаза часто означает не обычное внимание, а вызов или вхождение в контакт, после чего не ответить — значит оскорбить.

Можно, конечно, «успокоиться» на том, что здесь эти тонкости никого не интересуют; что любому приезжему подобает вести себя сообразно нормам места пребывания, а не исхода. Однако эти люди уже здесь; натурализация у всех разная; и, если это просто игнорировать, шрамов от уха до уха не убавится.

Тем не менее возможен намек на выход из этого противоречия. Здесь неявно сталкиваются не оценки явлений, а то, что часто не договаривают: ожидаемые санкции, неявно подразумеваемые программы действий. Когда обобщенный либерал настаивает на том, что преступник — это именно и только преступник, он обычно не отрицает этнического в преступлении, а отрицает лишь генерализацию, ложное обобщение и соответствующие программы ответных практик. Либерал мыслит индивидуумами, категорией, как сказал бы Борис Чичерин, «лица»: приписывать всем членам группы свойства и поступки, пусть даже характерные для многих, — такое же преступление, как преследовать невиновных «по аналогии». Это как репрессировать целые народы или расстреливать за компанию, например по родству или соседству.

Кстати, почему бы тогда системным либералам не записать в группу риска вообще всех бритоголовых, а не только скинхедов — начиная, например, с Караганова и Кортнева, а лучше сразу с Бондарчука? Когда начинают с «чужих» — всегда кончают своими. Здесь инородцы и инакомыслящие — одна вредная порода.

Дело проясняется, если разделить понимание этнической окрашенности преступлений — и недопустимость присутствия таких мотивов в санкциях, оперативных и политических программах. В первом случае этническое учитывать надо — во втором делать этого категорически нельзя. Это не рецепт, но ход мысли, кажущийся полезным. В Штатах вполне различают преступность итальянскую, ирландскую, русскую… но только не в суде.

Но если так, то проблема тут вовсе не в силе наших чувств, а в слабости государства. Проблему этнического снимает неотвратимость наказания. Если 90% зулусов в РФ — преступники, то пусть эти 90% и сидят, не мешая жить остальным, хорошим зулусам тоже. Когда же хотят разобраться именно с группой как таковой, это значит, что так хотят коряво доработать то, чего не дорабатывает власть в рамках своей компетенции и легальных отношений.

Крыша переводит стрелку на крышуемых. Власти это выгодно: снимаются обвинения в бездействии, а «легкие» решения потом легко оборачиваются против своих же недовольных. Так отобрали выборы губернаторов, поскольку они якобы впускали во власть воров в законе. И люди вняли правительству, открыто признавшему, что у него авторитеты толпами гуляют на свободе, а у органов нет данных, чтобы их хотя бы снять с выборов. На производстве это называется «премия за брак».

Комментируя события в Бирюлеве, В.В. Путин сказал: «Кому нужна такая власть?» Это — да.