Наиболее востребованная формулировка в опросах Левада-центра, касающихся отношений в семье: «Мы очень хорошо ладим друг с другом». На втором месте: «Мы находим общий язык, даже если случается, что наши мнения расходятся». Такие версии отношений, как «мы часто ссоримся», практически не нашли отклика среди респондентов. Вероятно, люди корректируют свою картину мира в сторону более для них предпочтительную. Семья — святое, выносить мусор из избы нельзя ни в коем случае.

Демонстративное семейное благополучие лежит в основе мелкобуржуазного уклада. В советские годы официальный коллективизм, почти не имевший корреляций с общественной реальностью, прекрасно уживался с частным индивидуализмом. После распада СССР реальность частной жизни лишилась своего главного гонителя — обветшавшей идеологии, которая все менее эффективно противостояла мещанству и индивидуализму. Семья, ближний круг, надежные и опорные родственники и так занимали ведущее положение в принципиально двуличном советском обществе, но теперь их язык стал официальным, в том числе — языком власти, армии, криминала. Семья превратилась в основную социальную метафору, образец для выстраивания любых отношений, стала целью и средством существования.

Единственная внятная мотивация, которая эксплуатируется в языке последних двух десятилетий, сводится к заботе о семье и о себе. Нам ничего не остается, как без конца «радовать близких», даря им какие-то очередные эквиваленты удовольствия и успеха, ждать ответных акций и не забывать «себя, любимого», поднимая тосты «за нас с вами и … с ними». Семьи — больше не ячейки общества, а своего рода атомы, которые с большим трудом образуют цепочки и конфигурации, предпочитая оставаться «в себе» и объясняя свою закрытость осторожностью.

Близкие — безальтернативная константа, которая вызывает безотчетное раздражение, но только крепнет от того, что больше не за что цепляться. Внутри этих атомов могут происходить ежедневные дрязги, множиться взаимные претензии, выстраиваться хитроумные конкурентные стратегии. На поверхности же всё чисто, все живут в добром согласии, сама мысль о заметной извне «проблеме» — уже «проблема». Это не что иное, как задержавшийся в силу исторических причин кризис традиционной семьи.

В шуточной песне Владимира Высоцкого «Диалог в цирке» есть замечательная строчка: «Послушай, Зин, не трогай шурина, какой ни есть, а он родня». Помимо вполне очевидного прямого смысла в этой фразе проступает конфликт различных концепций общественных отношений. Лирический герой песни по имени Ваня, с одной стороны, декларирует верность мужской дружбе и защищает брата жены. Но мотивирует он это исключительно родственными отношениями — и чтобы жена поняла, и чтобы остаться в пределах легитимной повседневной модели. Дружба, конечно, — это важно. Так, в песне ненавистные Зине друзья всегда ждут Ваню у магазина. Но внутри семьи действуют неукоснительные приоритеты. Надо сказать, что в современном контексте дружба если и существует, то только в рекламном дискурсе. Пока на ТВ не запретили сначала снимать в рекламе пива человеческое существо, а потом и само пиво, мужская дружба использовалась как весомый аргумент в пользу приобретения этого напитка. Теперь остатки дружбы иногда теплятся где-то на задворках рекламы внедорожников и принадлежностей для рыбалки. Но в том, что касается образного ряда рекламы автомобилей, семья легко побеждает подозрительную в современном контексте мужскую солидарность. В машине почти всегда трое, и она останавливается у излучающего достаток прекрасного дома, утопающего в зелени.

В системе координат, сформировавшихся за 20 лет в российском обществе, есть все ресурсы для формирования альтернативных ориентиров. Дело не в том, что семью нужно целенаправленно дискриминировать, чтобы дать развиваться практикам, объединяющим людей по социальному, а не биологическому принципу. Дело в том, что эти альтернативы (клубы, партии, микросообщества вроде экологов) воспринимаются как нечто маргинальное, в лучшем случае — как баловство, придурь. Биологическое родство, которое само по себе ничего не значит, упорно объявляется культурной ценностью, более того, ресурсом для будущего. Помогают этому и церковь, и благоволящее всяческому консерватизму государство. В начале 1920-х годов Михаил Зощенко имел все основания высмеивать мещанские предрассудки в рассказе с характерным названием «Не надо иметь родственников». Но тот социальный эксперимент не удался. Как любят повторять, природа оказалась сильнее. Так что теперь, будь Зощенко современным писателем, ему бы не поздоровилось.