В Москве в Мультимедиа Арт Музее открылась большая совместная выставка выдающегося современного художника Ильи Кабакова и классика русского авангарда Эль Лисицкого. Очередей нет, хотя экспозиция мирового уровня, устроенная Ольгой Свибловой, необыкновенно интересна.

Когда-то, приехав в село Болотня (недалеко от Чернобыля) к гениальной украинской наивной художнице Марии Примаченко, мы с ее сыном Федором, тоже прекрасным живописцем, устроили выставку «на заборе». Развесив фантастические, невиданные листы во дворе у хаты, открыли ворота, тоже украшенные картинами, и стали зазывать односельчан, приехавших домой на автобусе из райцентра, заглянуть на уникальную экспозицию впервые вставленных на свет работ. Ни один человек во двор не завернул:

— Та, мы вже бачили!

(…Разглядываем в мастерской Ильи на Лонг-Айленде инсталляцию «Упавший ангел».)

Кабаков. …Они, ангелы, очень большого роста — в несколько раз больше, чем человек. Видимо, есть причины, почему они такие большие.

Рост. Они труженики…

К. В другом мире какие-то другие масштабы, не совсем наши. Вернее, там смещенные размеры.

Р. Я думаю, что крыльев у них нет.

К. У ангелов? Очень может быть.

Р. А зачем им крылья, если они живут в безвоздушном пространстве?

К. Я думаю, что это придумано, чтобы нам было легче их узнавать. Но я не могу делать ангелов без крыльев.

Р. Нельзя, потому что существуют образы. Мне очень приятно, что ты взялся за ангелов… Они тоже не сразу к этому пришли. Сначала воевали…

К. Да, воевали, убивали друг друга.

Р. Теперь они демонстрируют, что можно договориться, что и люди могут существовать любовью, верой. Могут любить или не любить, но они зависимы друг от друга.

К. Базовая основа здесь следующая: не важно, к какой семье, к какой вере ты принадлежишь, главное, что ты человек с двумя ногами — точно такой, как я. Преамбула, что ты ничем от меня не отличаешься… Если мы начнем искать различия, мы найдем их миллионы. Например, у тебя тут бородавка, а у меня с другой стороны. И тогда мы уже можем создавать секту правобородавочников и левобородавочников. А так — они смотрят в глаза друг другу и видят, что другой такой же, он не опасен, можно не бояться друг друга. Нет страха перед человеком.

Р. Мы говорим о норме.

К. Конечно.

У меня несколько часов записей невероятно интересных бесед с Ильей Кабаковым о современном искусстве, о жизни и о судьбе. И сотни фотографий.

Илья Кабаков — свидетель того, что мы жили. В это трудно поверить сейчас (когда многое изменилось), если бы мы не продолжали жить так же.

Мусорно и коммунально.

Лет двадцать пять назад Кабаков сидел в мастерской на чердаке дома страхового общества «Россия», работал с утра до ночи, жарил на воде «микояновские» котлеты (по семь копеек), почти полностью состоявшие из сухарей, и изредка выходил на выставки посмотреть работы коллег и сказать: «Прекрасно, прекрасно!» — не для того, чтобы оценить, а, наоборот, чтобы не оценивать, не обсуждать и не спорить. Он жил внутри себя жизнью необыкновенно талантливого Акакия Акакиевича, находившего счастье не только в написании слов, но в их создании. Словно бы для себя самого. На самом деле (кто, правда, ведает, что там на самом деле) он знал свой дар гениально искривлять масштаб и из обыденного, необязательного и случайного создавать новую особенную кабаковскую метафорическую реальность.

Он жил в стране, где быт вытеснил бытие, выживание — жизнь, выборы — выбор, а счастье было возрастной категорией. «Как молоды мы были…» То есть как мы были счастливы.

Выставок и каталогов у Ильи не было, хотя его искусство вот уж точно принадлежало народу. Во всяком случае, слова и фразы, являющиеся существенной частью концептуальных альбомов, объектов, картин, инсталляций, были понятны и знакомы населению, поскольку Кабаков с необыкновенным чутьем поднимал и нанизывал (порой буквально — на нитки) то, что обронили в разговорах банальные наши жители. Понятны, знакомы, но смысл, которым их наполнял Кабаков, был за гранью, которую определило искусству социалистическое отечество и его многочисленные обитатели.

Он и сам был за гранью. Заячья шапка, скороходовские ботинки, свитерок, если зима; сандалии и вискозная рубашка, если лето; суп, бифштекс рубленый с пюре, компот… «Прекрасно, прекрасно!»

Но страсть — под стать таланту.

Он придумывал и проектировал проекты невиданных в мире инсталляций. Пространства, полные иронии и сочувствия к униженным и оскопленным совкам, составляли мир Кабакова. Он увез свой мир из Советского Союза и обогатил им мировое художественное пространство.

Сегодня Илья Кабаков — самый известный русский художник современности. Вообще один из самых известных в мире. Он получил то, к чему готовился и чего заслуживал: возможности, славу и жену-соратницу Эмилию Кабакову. (Хотел написать еще — свободу, но передумал. Илья и в Москве был осторожно свободен, и в Нью-Йорке не вполне.) Как работал, так и работает — от зари до зари. Свитерок, башмачки, добродушно-ироничные глаза-щелочки. Только теперь он вместо «Прекрасно, прекрасно!» говорит, улыбаясь: «Потрясающе».

Правда — потрясающе: он вернулся красиво — в Питере выставка в Эрмитаже, в Москве — выставка в «Гараже», сейчас экспозиция «Утопия и реальность?» (совместная с классиком русского авангарда Эль Лисицким), занявшая все пространство Мультимедиа Арт Музея на Остоженке, толстенные каталоги-монографии со знаменитыми инсталляциями. «Красный вагон» (Дюссельдорф) — художественное осознание коммунистического цикла страны. «Красный павильон» (Венеция), «Корабль толерантности» (в десятке стран мира, в том числе и в Москве), «Надписи на стенах» (проект для Рейхстага), «Вертикальная опера» (для музея Гуггенхайма в Нью-Йорке), «Красный уголок», «Большой архив», «Туалет», «Сосредоточенность в шкафу», «Человек, который улетел в картину», «Человек, который собирал мнения других», «Больничный корпус», «Альбом моей матери», «Пустой музей», «Центр космической энергии», «Коммунальная кухня» (…А вы не спорьте здесь со всеми, вы не умнее здесь всех. — А я бы и не спорила, взяла бы ведро и вынесла… Но вы посмотрите, что туда накидали. Посмотрите, посмотрите!), «Мухи», «Упавший ангел», возле макета которого мы начали американскую часть наших бесед.

Сколько же он успел (я ведь перечислил малую толику)!

…Илья монтирует выставку. Рядом Эмилия, за окном госчиновники из «Мерседесов» выглядывают. Монсеррат Кабалье как своя поет с Басковым. Кино про «эффективного менеджера» Сталина показывают. Безумные тетки в телевизоре маются. Девчонок за танцы в тюрьме держат. Беженцы милостыню просят. Правители воруют то, что охраняют. Главный чуть не по фене с народом разговаривает. Народ понимает. Обыски у несогласных. Гастарбайтеры. Нацисты. Гламур. Футбольные фанаты. Левые. Правые. Красные. Белые. Зеленые. Серые. Очень много серых.

— Какие вокруг инсталляции, дорогой мой друг Илюша! Помнишь, как мы от моего дома на Чистых прудах пропутешествовали к Сретенскому бульвару до твоей мастерской на чердаке бывшего дома страхового общества «Россия»? А как спустя двадцать пять лет мы опять путешествовали, теперь по американскому Лонг-Айленду, от твоей студии до твоего дома (что, впрочем, одно и то же место), где нас ждала Эмилия с обедом. Правда, потрясающе?

— Нет.

— Нет?

— Очень хорошо, Юра.

— Прекрасно, прекрасно!

P.S.Теперь Илье Кабакову исполнилось восемьдесят лет. В этот день он, как обычно, встал в семь утра и отправился в мастерскую работать. Много дел. Следующая большая (очень большая) выставка в Париже займет весь Гран-Пале. Торопиться надо.