На днях два уважаемых члена московской ОНК, Анна Каретникова и Любовь Волкова, пообщались с «болотниками» в Бутырке. Шли они туда в том числе и по моей просьбе — записать рассказы о голосовании в этой тюрьме, но сейчас не об этом. Вот фраза, сказанная в стиле «между прочим» обвиняемым Артемом Савеловым: «В принципе все нормально, жить как-то можно, особенно когда не сажают в машину с туберкулезными больными. А то как-то немножечко страшновато. Ребята хорошие, но все равно страшновато».

Еще бы. Туберкулез — не СПИД, заразиться можно и по воздуху. Больше того: в автозак или в одну камеру могут посадить туберкулезного больного вместе с «вичевым», а для последнего это смертный приговор. И таких историй, когда в тюрьме заражают туберкулезом — по халатности или по умыслу, — я знаю много. Но ничего не знаю ни об одном уголовном деле, которое было бы заведено по факту заражения, а уж тем более по попытке заражения.

Вот, пожалуйста, рассказ Елены Кузнецовой, которую я знаю уже много лет; она мать юного совсем осужденного, которому дали огромный срок за наркотики, которых у него никогда не было, — зато капитан, который вел дело, года два назад умер от передоза. Елена борется за своего сына, да и парень оказался не тряпкой, а с борцами во многих зонах разговор короткий. «У нас в ИК-28 Архангельской области вот какая ситуация. Семерых осужденных, в том числе моего сына, намеренно поместили в одну камеру (ПКТ) с осужденным Самбиевым Айнди Нутаевичем, который болен туберкулезом и гепатитом С. Камера размером 14 кв. м, всего там было 8 человек. После жалоб родственников осужденных Айнди Самбиева перевели в лечебно-исправительное учреждение, где было еще раз подтверждено, что он страдает туберкулезом. Когда мы добились перевода Айнди в больницу, он уже отхаркивал кровавые куски своих легких. Сотрудники Архангельской прокуратуры по надзору за соблюдением законов в исправительных учреждениях не сочли нужным выехать в ИК-28 для проведения проверки, направив в адрес заявителей отписки (копии прилагаю). Управление исполнения наказания по Архангельской области, ОНК области и уполномоченный по правам человека наши заявления и обращения проигнорировали…»

Мы «Русью Сидящей» ездили как-то в Лечебно-исправительное учреждение № 8, это в Киржаче Владимирской области, там порядка 600 осужденных, в основном туберкулезных. Особенно интересовались одним парнем (очень за него переживают два доктора, которые волею судеб вместе с ним сидели) — он в тюрьме подхватил букет болячек, в том числе «тубик». Сразу после нашего визита парня отправили обратно в общую зону, где он и по сей день пребывает — в УДО ему отказано. Сколько он еще протянет и скольких окружающих невольно заразит, никого не интересует. Тем временем и осужденные, и недавно освободившиеся из владимирских зон рассказывают нам о вспышке туберкулеза в нескольких ИК области: «Из зон пачками вывозят больных, но только с открытой формой, данные о вспышке скрывают». Рассказывают и об ужасах знаменитой в области «Моторки» — так называется ИК-3 на Моторной улице во Владимире, где есть больничка. Но она не для того, чтобы лечить. «Зэки боятся попадать на больничку — там бьют смертным боем, в воспитательных целях. Опера на зонах заставляют медиков подписывать документы о том, что здоровому человеку надо на больничку, и там лупят. На месте отсидки лупить опасно, поэтому строптивых вывозят — чтобы не отвечать за последствия», — рассказывают нам несколько освободившихся и родственники заключенных.

Кстати, я довольно давно обратила внимание на то, что за тюремными медиками чаще всего закрепляется кличка «Доктор Смерть». Далеко же мы ушли от самого знаменитого тюремного врача Федора Гааза (1780—1853), которого звали «святым доктором».

Кто сейчас идет работать в тюремную медицину, а главное — зачем? Ну уж никак не за высоким служением. Деньги платят неплохие, на пенсию рано уходят. На одной из зон в Покрове медиком вообще работает экономист, зато к ней прикреплен зэк — светило столичной кардиологии. А с проблемными зубами вообще занимаются просто рукастые мужики, у которых есть доступ к пассатижам.

Но винить во всем тюремную медицину никак нельзя. Более того — медики и сами часто становятся жертвами системы. Вот вам история одного тюремного доктора. Жила-была начальник медчасти в ИК-2, что в Покрове, Зборовская Мария Федоровна, и был ей, между прочим, 71 годик. Однажды в зоне случилось ЧП: умер от передоза осужденный. И умер не где-нибудь, а в ШИЗО, куда ему и занесли наркотики, причем понятно, кто занес — узок круг людей, имеющих туда доступ. Мать погибшего потребовала расследования и наказания виновных, обила все пороги, причем преимущественно в Москве. Понятно, что все жалобы и заявления спускали обратно в ИК, и администрация не нашла ничего лучше, как сделать крайней не своего служивого, а медика, у которой в тот день вообще был выходной. В 2010 году в отношении Зборовской М.Ф. было возбуждено уголовное дело по статье «Халатность», два года длилось следствие, и в конце концов Петушинский райсуд осудил ее на год условно с выплатой штрафа в 100 тысяч рублей. Получив решение суда, Мария Федоровна умерла.

Вот вы спросите — что делать? Как исправить тюремную медицину? Да никак. Исправлять надо тюрьму. Сначала — тюрьму, а уж потом и зэков. А то сейчас часто непонятно, кто тут кого и почему охраняет, и кого надо больше опасаться.