Вино №1

Когда Окуджаве исполнилось 70 лет, я подарил ему картину любимого друга и прекрасного художника Мишико Чавчавадзе, на которой был нарисован тбилисский домик, поданный на блюде. (Булат мечтал о таком доме. Просто так.) И бутылку цинандали. (Все грузинские вина когда-то были под номерами. Цинандали было вино номер один.) Покрытая почти вековой пылью бутылка 1906 года должна была выполнять совсем не ту функцию, которая ей назначена. Мне хотелось, чтобы в доме Окуджавы был хоть кто-то живой, старше его самого, чтобы он не чувствовал пропасть за спиной.

Вино было живо.

Конечно, это был не божественный четырехлетний цинандали, разлитый (и лучше, если выпитый) в подвалах, построенных когда-то Александром Чавчавадзе, но и не уксус.

…Первый раз мы попали на цинандальский винзавод без всяких рекомендаций. Актер Гоги Харабадзе провел нас по крутым лестницам вниз, в старые подвалы, к огромным бочкам, лежащим вдоль каменных стен. Под темными сводами не спеша нянчились с вином молчаливые женщины в синих сатиновых халатах. Никто из них даже не думал угостить нас. Между тем…

— Я, — начал Гоги, — снимался в этих подвалах (на самом деле он снимался в Гурджаани) у Отара Иоселиани в фильме «Листопад».

— Да, хорошее кино.

— А это знаменитый театральный режиссер Шалва Гацерелия.

— Театр — тоже занятие.

— Наш друг, корреспондент важной московской газеты.

Женщины посмотрели на меня невнимательно.

— А этот кто? — кивнули они на скромно стоящего у бочки человека без бороды и усов.

— Это Миша Чавчавадзе, художник.

— Александру Чавчавадзе родственник?

— Не родственник. Потомок.

— А вы про что нам? Хозяин приехал!

Одна из нянечек, не найдя лучшей емкости, взяла матовый стеклянный плафон (литра на два, а-ха-ха, два с половиной) и скоро вернулась с тем самым четырехлетним цинандали. Потом она ходила не раз.

Посмотрев впервые на этот снимок, где Гоги со стаканом, а Миша у бочки, мне не сразу было сообразить, а сам-то я где? А сообразив, не понял, отчего все резко?

Дело кончилось тем, что нам подарили и ту бутылку девятьсот шестого.

Теперь Миша и Булат там, где компания не хуже, а мы, оставшиеся, встречаясь, выпиваем за ушедших как за живых. Чокаясь.

Я встретил ее вечером, уже темнело…

Ты знаешь, читатель, эти вечера раннего лета, когда в одну секунду понимаешь, что холода уже прошли и впереди долгое тепло: трава, цветы, загорелые ноги, белые ночи, когда хочется раскинуть руки и полететь без мотора, не отравляя шумом и гарью маленькую любимую землю. Когда чувствуешь необходимость сейчас, немедленно совершить что-нибудь высокое, героическое, но не погибнуть. А если погибнуть, то тут же воскреснуть, выкупаться в славе и идти спать, или, наоборот, не спать никогда, не тратить на сон этот июньский не то вечер, не то счастье, а вдыхать, трогать, бежать, смеяться, плакать — и жить.

Фея лета ела мороженое и светилась в темноте.

Она была прекрасна, и я подумал: жизнь ее чиста. Своим пришествием в этот мир она обрадовала природу и меня. Но видели ее многие, значит, она сотворила уже много добра, фея-девочка, маленькая фея-женщина.

Неглупо придумала природа, разделив нас надвое. Видно, долго работала, чтобы мужчину сделать мужчиной не сразу, а женщину — женщиной с первых дней.

Порой и у Бога не все складывается, но здесь — удача.

Осенним золотом светился астры шар, Он плыл в окне, пронизанный рассветом. Ты в белом платье, сотканном из света, Смотрела на октябрьский пожар — Там за окном пылал кленовый лист. Я на тебя смотрел и думал: странно, Жизнь необыкновенно многогранна, Но можно тем, что видишь, обойтись…

Это я к слову.