Судебное следствие по делу о гибели в Лондоне в 2006 году бывшего офицера ФСБ Александра Литвиненко зашло в тупик. И не потому, что с доказательствами худо. Доказательства как раз есть. Они всему и причина. На сегодняшний день британские власти окончательно запретили судье-коронеру Роберту Оуэну рассматривать ключевые материалы по делу — о возможной причастности российского государства к отравлению Литвиненко радиоактивным полонием. Причем запретили рассматривать этот вопрос даже за закрытыми от прессы дверями. Признав: определенную роль в этом сыграл фактор международных отношений.
Впервые версию о российском следе официально озвучил сам судья Оуэн в ходе предварительных слушаний, после чего власти и попросили его эти материалы засекретить и из рассмотрения исключить. Все объяснения Оуэна о том, что без них он не сможет вынести объективный вердикт, власти как бы не слышали. Тогда сэр Оуэн направил властям письмо с просьбой изменить нынешний формат дознания — инквест* — на «публичное расследование», которое позволяет рассматривать засекреченные документы в закрытом режиме.
Но и менять формат процесса власти отказались. Как говорится в обнародованном 19 июля письме министра внутренних дел Великобритании Терезы Мэй в адрес судьи-коронера, «международные отношения действительно были одним из факторов в принятии правительством данного решения. Некоторым из наших зарубежных партнеров проще объяснить факт расследования под руководством независимого коронера, чем если бы о расследовании распорядилось правительство, а руководил им назначенный правительством председатель».
Является ли этим зарубежным партнером Россия, глава британского МВД в письме не уточнила, но заверила, что международный фактор не был ключевым, и привела еще пять доводов против публичного расследования. Общий смысл четырех сводится к тому, что все несекретные обстоятельства смерти Литвиненко можно выяснить и в порядке инквеста, а все секретные все равно останутся таковыми. Ну а пятый довод — публичное расследование почти наверняка потребовало бы гораздо больше времени и денег, чем коронерское.
В общем, судья Оуэн сделал все, что мог. Теперь ему оставалось только публично выразить сочувствие вдове Литвиненко Марине и в очередной раз извиниться перед ней за затягивание процесса. Поскольку предстоит долгая череда апелляций — адвокаты Марины собираются обжаловать решение властей.
Сама же она не исключает, что просто выйдет из инквеста, и все. О том, как начиналось судебное следствие, что ему предшествовало и почему его так боятся российские власти, — Марина Литвиненко в интервью «Новой».
* Инквест предполагает специальное судебное расследование, которое проводит судья-коронер с целью установить причину смерти и причастных к убийству лиц (если это было убийство). Однако коронер не может признать кого бы то ни было виновным и вынести приговор, только — передать свое решение для дальнейшего рассмотрения в обычный уголовный суд.
— Какими будут теперь ваши действия и действия судьи-коронера? Ранее вы оба заявляли, что если власти не дадут добро на Public inquiry (публичное следствие), то вы выйдите из процесса.
— Правительство ее величества не может просто запретить или просто закрыть дело — все происходит в рамках закона. Мы можем обжаловать их решение — над этим работают мои адвокаты. Сложность заключается в том, что в случае проигрыша нам придется оплатить все судебные расходы, а сумма может быть немалая. В любом случае мы всегда можем вернуться от публичного следствия к обычному инквесту. Ведь даже при моем выходе из процесса он будет продолжаться — не в моих силах его остановить. Я могла его только инициировать.
— Почему британские власти не дают ход публичному слушанию — ваша версия?
— Мне очень сложно пока дать какую-либо оценку этому. Еще в январе-феврале 2007 года у нас была дискуссия с моими друзьями: пойдет ли Англия против России или не пойдет и будет ли объявлен подозреваемый вообще. У некоторых было твердое убеждение, что британцы никогда не назовут имя убийцы. И вдруг Лугового объявляют подозреваемым.
— Как шло первоначальное расследование?
— Достаточно быстро: сначала Скотленд-Ярд провел свое, затем сразу же передал дело в Королевскую прокурорскую службу Великобритании, и те начали уже рассматривать собранные доказательства, а 22 мая 2007 года официально объявили Лугового подозреваемым и потребовали его экстрадиции. А потом также объявили подозреваемым и Ковтуна.
В общем, британцы повели себя вопреки всем нашим сомнениям. Дэвид Милибэнд (с 2007 по 2010 г. — глава британского МИД. — В. Ч.) вступил в открытую дискуссию с Лавровым, даже так резко сказал: «Если ваша Конституция не позволяет выдавать преступников, то вам надо менять эту Конституцию». Что вызвало жуткую реакцию у Путина, ответившего: «Это вам мозги надо менять». Потом начались высылки дипломатов. В России стали закрывать британские учебные центры…
Мы с Милибэндом встречались дважды. Он все время говорил мне, как важно ему это дело, что они все держат на контроле, что, когда он встречается с Лавровым, он все время поднимает об этом вопрос. Я чувствовала постоянное внимание и желание довести все до конца. Хотя мне и нашим с Сашей друзьям было сразу ясно, что Лугового Лондон не получит.
— Но правительство сменилось. И у теперешнего главы МИДа Уильяма Хейга совсем другая позиция относительно вашего дела, нежели у Милибэнда?
— Да, мы начинали инквест, когда у власти были лейбористы. Сейчас — консерваторы. Их позиция — налаживать отношения с Россией. Но знаете, мне меньше всего хотелось бы думать, что цена вопроса в налаживании этих отношений — дело моего мужа. Я не люблю заниматься конспирологией, но очень много последовательных событий, каких-то странных совпадений произошло. Например, за неделю до того, как коронеру пришлось сделать заявление о том, что он не может рассматривать вопрос причастности российского государства к убийству, премьер-министр Кэмерон летит в Сочи, встречается с Путиным, они решают вопросы безопасности олимпийцев в Сочи, вопросы Сирии… А мне происходит телефонный звонок из Форинофиса (британский МИД. — В. Ч.) с объяснениями о том, что эта встреча никоим образом не повлияет на расследование гибели моего мужа. Но через неделю появляется письмо, в котором коронер говорит, что не в состоянии рассматривать это дело. А теперь вот правительство отказалось сделать процесс публичным. Ранее же, в то время когда Уильям Хейг встречался с Лавровым в Лондоне по вопросам опять же Сирии, Луговой шумно вышел из процесса.
— Я видела его на пресс-конференции, где он об этом говорил, — какая-то нервозность в нем чувствовалась.
— Я тоже смотрела по ТВ. Он не был таким бравурным, как раньше, — действительно нервяк. У меня на этот счет свои предположения. Дело в том, что в инквесте, если ты становишься заинтересованной стороной, то ты на равных получаешь материалы дела. То есть Луговой, возможно, успел прочитать полицейское досье на себя, увидел что-то, какие-то доказательства… А может, и другая причина была — ведь за него никто бороться бесплатно в инквесте не собирался, а все адвокаты в Англии высокооплачиваемые. Но так как еще и Следственный комитет вошел заинтересованной стороной в инквест, то платить за двоих российской казне, думаю, очень накладно. Решили: зачем им теперь Луговой, материалы они все равно получают. Видимо, он переживает, что не самостоятелен, что его просто устранили.
— А где вы сами берете деньги на адвокатов?
— У нас с ними договоренность о том, что мы сможем получить так называемую легальную помощь от правительства. Есть такая форма, когда люди, участвующие в судебном процессе, могут подать заявление на получение определенной суммы. В моем случае это реально, потому что я не подаю материальных исков, не стремлюсь получить выгоду. И адвокаты согласились пока работать бесплатно. Плюс — мы с друзьями создали фонд, куда все желающие могут перечислять деньги на адвокатов, и я искренне благодарна каждой сумме.
— Если вернуться к СК и к российским властям в целом, то какова их позиция по отношению к инквесту?
— Мне кажется, они боятся этого процесса. Они не знают, что вылезет на поверхность, они понимают, что не могут его КОНТРОЛИРОВАТЬ. И поэтому стараются по-всякому дискредитировать процесс. Это видно даже по тому количеству денег, которое они вбухали в контрпропаганду, — все эти ужасные телевизионные программы, начиная с «Человека и закона» и заканчивая фильмом о Березовском. Сам Борис мне звонил, посмотрев, и говорил: «Марин, ты представляешь, вот почти два часа фильм шел, все два часа они льют на меня грязь, но фильм-то не обо мне все равно. Фильм-то об инквесте. Как они боятся этого инквеста».
И история с Сашиным папой — из этой же серии. После Сашиной смерти Вальтер очень много выступал: клеймил всех вокруг, в том числе Путина. Потом посчитал, что ему опасно оставаться в России, и уехал в Италию вместе с женой. Причем незадолго до этого его дочь с мужем, которые работали в кабардинском ФСБ, тоже отпустили. Я тогда не придала этому значения: кто им разрешил так легко выехать? А сейчас думаю, что они были под контролем. Потом у Вальтера умерла жена. А вскоре его дочь пригласила телевизионную группу в Италию — снять Вальтера. И этот репортаж для меня стал как ушат воды (в репортаже Литвиненко-старший просил прощения у Путина, называл своего сына предателем и жаловался на бедственное положение. — В. Ч.). Я ничего не могла понять. Потом появились другие аналогичные репортажи. Но зачем вот так? В первый момент хотелось позвонить ему, а потом мне его просто стало жалко. Сейчас мы не общаемся.
Это-то и страшно — затянувшийся инквест не все выдерживают: ломка какая-то с людьми происходит.
«Объясните мне, откуда взялся полоний?»
— Как вообще начинался этот инквест, кто был его инициатором?
— Когда Саши не стало, Березовский спросил меня: «А ты хочешь знать, кто убил Сашу? Ты готова?» Я ответила: «Да». И в тот момент я подписалась под тем, что я буду инициировать инквест. И я готова была запросить его в первый же год, но полицейские просили меня не торопиться. Объясняли, что им требуется собрать дополнительные доказательства, что они хотят сделать этот кейс очень сильным, чтобы ничто не могло его развалить. И я очень им доверяла и доверяю, они действительно прорабатывали каждую мелочь, каждую деталь от начала до конца. Но два года назад, когда уже 5 лет исполнилось с того момента, как не стало Саши, я решила, что пора. Незадолго до этого меня представили барристеру (который и представляет меня сейчас в суде) Бену Эммерсону — очень сильному адвокату с колоссальным опытом. И при встрече с ним я поняла: вот сейчас настал момент, с этим адвокатом я могу пойти на процесс.
На первой встрече он привел такие доводы: даже если кого-то выдадут и приведут на суд, то это ничего не изменит, потому что разбирательство ограничится только криминальной составляющей — установят исключительно причину смерти, но никак не накажут виновного. На самом деле так всегда коронерское следствие проходит. Поэтому когда с российской стороны звучало что-то о политически мотивированном уголовном деле, это было абсолютно неправильно. У полиции не было НИКАКИХ политических мотивов. Для них Луговой был только человек, который подозревается в убийстве. И подозревался не потому, что это был именно Луговой, не потому, что вскоре после произошедшего он по каким-то вдруг причинам стал членом парламента… Нет, для полиции это все не имело значения.
Но при этом всем было понятно, что лично у условного Лугового, — даже назовем подозреваемого господином X, — не было мотивов убивать моего мужа, используя радиоактивный материал. Я готова выслушать все версии убийства, но у меня всегда остается последний вопрос: «А полоний откуда взялся? Вот объясните мне, откуда взялся полоний?» И тогда все версии сразу же начинают рушиться. Полоний — основная точка отсчета, благодаря которой можно понять, кто стоит за этим преступлением. Отдельно взятый человек сам по себе полоний достать не может. Ему кто-то должен этот полоний достать. Естественно, возникает вопрос: кто стоит за Х? В том ракурсе расследования, которое проводил Скотленд-Ярд, мы полного ответа не получили.
— Почему, тоже вмешалась полиция?
— Нет, полиция просто не может заходить дальше установления причин смерти. Я думаю, что какие-то дополнительные файлы, конечно, существуют, но они недоступны для нас. Мы надеялись, что их получится раскрыть в ходе инквеста. Но с самого начала, как только прошло первое заседание в 2010 году, стало понятно, что правительство будет сопротивляться, — они сразу настаивали на узком рассмотрении. А узкое рассмотрение — это опять же когда устанавливается только смерть человека, причины смерти и все. Но первый коронер, который принял это дело, — Эндрю Лид сразу же сказал, что инквест будет рассматриваться в широком формате и будет открытым для прессы. Это была наша первая победа.
— Но потом этот судья-коронер вышел из дела. Почему?
— Да. К сожалению. Было видно, что для него это дело важно. Но он совершил одну профессиональную бестактность — устроил свою жену адвокатом в одно из дел. Оказалась, что она работала в процессе без лицензии. Судью снимают. И назначают следующего коронера — сэра Роберта Оуэна.
Мировой судья
— Было видно с самого начала, что отношение Оуэна к этому делу тоже очень серьезное. И в декабре 2012 года мы слышим от него, — впервые официально в зале суда, — что рассмотренные материалы позволяют ему говорить: в деле об убийстве моего мужа есть след российского государства.
А спустя пару месяцев — в феврале 2013 года — появляется письмо Уильяма Хейга о том, что он бы хотел засекретить в суде все материалы, связанные со спецслужбами, «в целях национальной безопасности». Меня многие спрашивают: «Ну что же, тогда получается, в Англии все тоже политически подконтрольны?» Я говорю: нет, но есть такие юридические правила, согласно которым правительство может обозначить свой интерес. И благодаря им власти поставили судью в неудобное положение. 17 мая этого года ему пришлось сказать: в силу того, что мне запрещают рассматривать некоторые документы, я не буду изучать вопрос участия российского государства в этом преступлении, потому что я не могу это доказывать без материалов.
То есть они судью обложили рогатками. И до какой степени нужно быть сильным, опытным, мужественным, чтобы суметь продвигаться через все это… Он даже в этой ситуации нашел выход, сказав в итоге, что сам будет решать, какие секретные документы рассматривать, какие нет. В ответ Уильям Хейг написал на коронера жалобу. Проходило надзорное разбирательство. Шла борьба титанов. Это вот не просто так — один надавил, а другой побежал. Вот я хочу сказать вам, Вера, здесь НИКАКОГО ТЕЛЕФОННОГО ПРАВА. Никакого.
— Прям идеальный какой-то судья Сэр Оуэн… Признаться, я не очень в это верила, привыкнув к российским судьям, пока сама не побывала на заседании.
— Он очень сильный. Не то чтобы я доверчивая, но я верю в искренность людей, несмотря ни на что. Искренность Оуэна была в том, что он дважды, когда еще не было давления со стороны властей, обращался лично ко мне: «Я буду сам решать, какие секретные документы мы будем рассматривать, какие нет. Но в данном случае вы мне должны поверить». Вот он на меня смотрит и говорит: «Вы мне просто должны будете поверить». Я говорю: «У меня нет выбора». А потом он передо мной извинялся. Просто суд по существу должен был начаться 1 мая, но в связи с тем, что сначала в дело вошел Следственный комитет России и принес с собой полторы тысячи страниц русскоязычного текста, который нужно для всех еще переводить…
— А что это за текст?
— Ну — их «расследование»… И вот Оуэн ко мне обращается — суд полон народа, — а он говорит: «Я очень сожалею, что вам приходится опять ждать». Он пытался выстроить все так, чтобы все равно добиться правосудия. Так, он сразу же дал нам понять, что надо подавать на Public inquiry, и сам написал об этом прошение правительству (в чем ему теперь отказали). А ведь в Public inquiry можно было рассматривать документы, которые сегодня нам не разрешают делать публичными.
«Я думаю, Луговой сам испугался, когда узнал, что полоний перевозил»
— И все-таки: что так пытаются засекретить британский власти, что это за такие секретные документы?
— Мы только предполагаем, что это могут быть документы, связанные с полонием и секретными службами MI-5, MI-6. В частности, речь может идти о Сашиной работе по Испании: он консультировал местные спецслужбы по поводу организованной преступности из России, которая занималась там отмыванием денег (это члены тамбовской группировки и из Санкт-Петербурга, по некоторым данным, имевшие контакты с некоторыми российскими чиновниками). Саша объяснял, откуда уши растут. Консультировать он начал ближе к 2006 году. Кстати, в тот момент они как раз сошлись с Луговым. Они встретились при мне — на 60-летии Березовского в Лондоне. Я не знала, кто это такой. Потом Саша мне рассказал: Лугового он знал, когда тот еще был начальником службы безопасности ОРТ, но в России у них не было никаких дружеских контактов. Ну а здесь пообщались, обменялись телефонами, у Лугового вроде был интерес в выходе на Запад. Они пару раз созванивались, Саша пытался его познакомить с людьми, с которыми он работал в Англии в частном охранном бизнесе. Луговой летом 2006-го приезжал в Лондон. Потом Луговой появился в октябре, а 1 ноября как раз эта встреча произошла в отеле «Миллениум».
— И все-таки — какая ваша версия? Исполнитель убийства, кто бы он ни был, — просто пешка?
— Я согласна с тем, что условный Луговой был слишком не подготовлен для того, чтобы провести операцию с радиоактивным материалом. Ну как человеку сказать: «Вот у тебя в руках радиоактивный материал», — да у него руки затрясутся. Естественно, его как носитель использовали, как болванку. То есть он понимал, что делает что-то против Саши, но не понимал, что ему передали радиоактивный материал. Могли лишь сказать про что-то ядовитое, что надо быть аккуратным… Но то что это не было целиком осознанным и личным желанием условного Лугового, позволяет ему отрицать, что он к этому причастен. Я думаю, он сам испугался, когда стало известно, что это полоний. Он в посольство побежал сначала, говорят, стул, на котором он сидел, фонил незнамо как. Потом они с Ковтуном побежали на «Эхо Москвы», дали пресс-конференцию. Потом их прятали, когда полицейские приехали в Москву. Лугового вообще не нашли, а с Ковтуном они в больнице разговаривали, как в фильме «Человек без лица» — он был весь забинтованный, только одни глаза. Полицейские говорят, даже смешно было.
«Полоний обнаружили за несколько часов до Сашиной смерти»
— Неужели те, кто придумал это преступление, не понимали, что полоний рано или поздно обнаружится?
— Они рассчитывали, что полоний не обнаружат, что Саша быстро умрет необъяснимой смертью. Полоний на самом деле и англичане не искали. Это сейчас говорят о том, до чего Россия себя довела, что при любой необъяснимой смерти в Англии британцы сразу же ищут полоний, первым делом проводят дезактивацию территории. А тогда вообще не могли ничего понять.
Сначала лечили Сашу от «иколик» — бактерии, вызывающей расстройство пищеварительной системы. Когда поставили этот диагноз, я сразу полезла в интернет — выяснилось, что чаще всего эта бактерия появляется либо у маленьких детей, либо у престарелых и заразиться ей можно только в госпиталях. Я ничего не понимала. И никто не понимал. Но его лечат антибиотиками от этой бактерии. Затем врачи начали говорить, что как раз антибиотик мог вызвать побочный эффект. Я говорю: «А вы не хотите проверить его на отравление?» Они на меня так странно смотрят и… продолжают выяснять что-то про антибиотик. Потом решают проверить Сашу на СПИД. А Саша начал весь желтеть — печень отказывала, но врачи все равно не видят отравления. Уже волосы выпадают — я провожу по его голове, а у меня на руке все остается. Плюс — рот и горло обложены: не просто гланды, а все — начиная от языка, нёба, весь пищевод и слизистая.
Помню, в тот момент я вышла из палаты и просто заорала: «Вы понимаете, что вы делаете?! Я вчера ушла, у меня муж был в одном состоянии, а сейчас совсем в другом… Кто-то собирается ему помогать?» И они только тогда собрали консилиум, наконец-то начали проверять кровь на отравление. Притащили прибор по обнаружению гамма-излучения, по Саше провели — ничего нет. Ужас был в том, что признаки радиации есть, но понять происхождение источника невозможно. А Саше все хуже и хуже…
Врачи предположили, что это могло быть отравление таллием, но вскоре возникли сомнения, потому что в этом случае в первую очередь страдает нервная система. Саша, конечно, ослабел очень сильно, потерял в весе, но у него нервные окончания и реакция были нормальными. Врачи заставили Сашу пить антидот. Мы уже обрадовались: значит, все уже миновало, да, может быть инвалидность, но он будет жить. Но Саше становится хуже и хуже. Его помещают в онкологическое отделение, через два дня — в интенсивную терапию.
Тогда у нашего друга Алика Гольдфарба возникает идея привезти доктора Генри, тот приезжает, осматривает Сашу и спрашивает: «А почему его проверяют на гамма-излучение? Почему не рассматривают версию, что это могло быть альфа-излучение?» И в последний день, уже после того, как Сашу ночью реанимировали (у него произошла остановка сердца), врачи протестировали анализы и буквально в последние часы его жизни определили, что это был полоний.
Поэтому я и говорю: те, кто это делал, не подразумевали, чтобы этот полоний был найден. Убить хотели быстро, чтобы никто ничего не понял.
— Огромное количество версий высказывалось по поводу того, за что именнно убили вашего мужа. А каковы ваши предположения?
— Я, конечно, не живу в России очень давно, но мне кажется, причиной стала Сашина деятельность по расследованию отмывания денег российской мафией в Испании. Саша наступил на интересы чьей-то корпорации, думаю, очень серьезно наступил. Ну и вторая версия… Многие обращают внимание на то, что из всех тех, кто занимался расследованием взрывов домов в Москве, уже никого нет в живых.
— У него у самого были какие-то версии, он успел вам что-то сказать?
— Он старался дать максимально полные показания полиции. В этом смысле — уникальная ситуация: полиция расследует убийство, получая информацию от самого убитого. Последние 4—5 дней полицейские со слезами на глазах выходили из его палаты и говорили мне: «Марин, мы не знаем, как он это может. Потому что у него уже все… У него даже губы не работают. А он старается говорить». Что он им сказал — это, естественно, останется в полицейском досье. Одно могу сказать: он не очень-то хотел сразу же указывать на Лугового. Мне он только в самом начале сказал, что был чай и ему он не понравился. А потом он резко перестал об этом говорить. Он не думал, что это отравление смертельно, он думал, что он сам потом все выяснит.
В СМИ тема Лугового возникла тогда, когда Саше уже было совсем плохо. Я сказала бывшему советскому разведчику Гордеевскому, что Саша встречался с Луговым, что они пили чай, что он ему не понравился. И тот сразу же дал интервью, в котором впервые и прозвучало имя Лугового. И Саша — он еще был жив — эту статью прочитал и расстроился, потому что не хотел, чтобы эта информация выходила раньше времени.
О Березовском
—Вы были тесно знакомы с Борисом Березовским. Вам его смерть кажется странной?
— Я не могла поверить в то, что Бориса не стало. Мне казалось, он понимал, что он должен, как заинтересованная сторона в инквесте, довести Сашино дело до конца. На фоне всех его последних неудач складывалось впечатление, что именно этот инквест очень сильно его держал. И его смерть для меня была сильным ударом. Мне не было страшно. Мне было очень некомфортно, потому что вокруг меня началась какая-то мышиная возня: например, слухи по поводу встреч Березовского с Жириновским в Израиле, на которой они, со слов Жириновского, якобы говорили обо мне и якобы Березовский «обещал дать Марине инструкции, как остановить инквест»… Я когда это все читала, то понимала, что на меня переключается какая-то нездоровая сила. И в очередной раз убедилась, что инквест для кого-то — это очень больная мозоль. Ну Борис просто не мог это обещать! Я уже не могу остановить инквест, все, что я могу теперь, так это сказать: «Я устала, я выхожу». Но инквест будет продолжаться без меня. Машину не остановить. Таковы правила.
По поводу Березовского я вообще не давала интервью. У меня к Борису свое отношение. Наша семья с этим человеком прожила часть своей жизни. В какой-то степени он изменил нашу жизнь. Не знаю, в лучшую или в худшую сторону. Но это часть истории нашей семьи. Он остается в нашей жизни таким, каким он был.
Мне лично очень тяжело поверить в то, что он покончил с собой. Я могу согласиться, что это могло быть доведением до самоубийства. Может, сыграли свою роль антидепрессанты. Мы с ним после его проигрыша Абрамовичу не виделись. Я говорила регулярно с ним по телефону, и мне казалось, что после депрессии был все-таки какой-то прогресс, был интерес к жизни. Я виню себя, что не настояла на встрече, — все откладывала, откладывала. В последний наш разговор я ему сказала: «Борис Абрамович, ну я же выстояла». Я и правда сейчас вспоминаю: такое количество раз могла утонуть в депрессии и стать овощем. Но я просто не могла себе это позволить.
О муже и о себе
— В свое время, когда Сашу посадили (по обвинению в превышении служебных полномочий. — В. Ч.), мама, которая, естественно, за меня очень переживала, говорила: «Марин, ну как же так? У тебя так хорошо все складывалось…» Я отвечала: «Мама, Саша посидит и выйдет. Посмотри, какое количество женщин при мужьях, но они несчастны по разным причинам… Я себя несчастной не считаю. Да, мне очень обидно, что его посадили. Но я знаю, что Саша выйдет и с ним ничего не изменится. Вот он такой, какой он есть. И я с ним буду».
Просто получилось так, что, встретив Сашу, я обрела настоящий семейный очаг. Наступил правильный период в моей жизни. Саша знал, что у него есть тыл, — и когда он работал в системе, и когда он пошел против нее. Он знал, что я это пойму и не буду устраивать никаких скандалов. То есть я, конечно, не буду рада, но я это приму.
Я не могу сказать, что я по жизни тихая. Я не тургеневская девушка. Но я никогда не была в активистках, никогда не была борцом за что-то. Когда мы уже жили здесь и Саша ездил в разные места выступать, это мне не было интересно. Когда Саша заболел и ко мне стали обращаться за интервью, я тоже отказывалась. А потом уже сам Саша сказал: «Марин, ты теперь будешь давать интервью». И я согласилась.
…Мы с Сашей вместе прожили до того, как уехали из России, 7 лет. Когда уехали, вместе преодолевали трудности — язык другой, совершенно другой менталитет, обустраиваться надо было. И это сплотило еще больше. Когда мы уехали, Саше было очень сложно переключиться на какой-то новый вид деятельности. Ведь человек с 17 лет был в системе.
Говорят, Березовский перестал нас в какой-то момент финансировать, и это как-то могло морально повлиять на Сашу. Нет. Сокращение бюджета со стороны офиса Березовского было. Но это было таким толчком к тому, что ты сам чего-то должен делать. Пока у тебя не будет уменьшения помощи, ты все время себя чувствуешь расслабленно. Это с Сашей и произошло. Он стал думать, как работать самостоятельно. А у него был опыт, знания, память уникальная. Он смотрел, как работают английские фирмы по безопасности, понимал, что может то же самое сам потихонечку делать, со временем у него появилась какая-то клиентура.
Вообще, здесь в Саше произошли изменения, которые никогда бы не смогли произойти в России. Я ему так и говорила: «Хоть мы и уехали, но ты нашел себя по-другому, у тебя другое общение, у тебя другие друзья, у тебя другое отношение к жизни».
О сыне
Я всегда понимала, что бы ни случилось в жизни, приоритетом для меня будет оставаться наш сын. Когда Саша уходил, он сказал, что я должна сделать все, чтобы Толя вырос, и все было бы хорошо.
На момент смерти отца Толе было 12 лет, он меня сам тогда спросил: «Мам, а у тебя депрессия не начнется?» Я ответила, что не имею на это права. Сам же он переживал случившееся очень тяжело. Мне его было безумно жалко, что за его такую маленькую жизнь такое количество кризисов произошло. В 4 года у него отца сажают в тюрьму, год я ему полоскаю мозги, что папа в командировке, позже он мне сказал: «Мам, а я знал». То есть ребенок сам нас год обманывал… Потом в 6 лет его выдергивают и вывозят в другую страну, в 12 лет происходит жуткая смерть отца…
Сегодня он мне говорит: «Мам, ты знаешь, я гораздо взрослее своих сверстников, я гораздо больше понимаю, что в жизни действительно ценно». В этом году он подал документы в вуз по специальности «политическая наука» и «восточно-европейская экономика». Может, если бы таких страшных вещей в его жизни не произошло, он бы выбрал другие предметы.
Во всем том, что со мной случилось, есть совершенно сумасшедший плюс. Я встречаю ТАКИХ людей. Только из-за этого я не имею права говорить, что я устала, что я не могу, что мне все надоело. Это просто невозможно. Бен Эммерсон — это вообще отдельная песня. На момент начала процесса у меня вообще не было никаких финансов на адвокатов, хотя, по правилам, ты должен четко давать адвокатам гарантию, что у них будет заработок. Эммерсон и другие согласились пойти на инквест без этой гарантии. Причем Эммерсон сказал, что я должна быть уверена: он меня не бросит.
С полицейскими у нас прекрасные отношения сложились. Они меня поддерживают. Говорят: «Марина, если что-то случилось, ты всегда можешь позвонить». Потому что они помнят Сашу. Они все видели, КАК он уходил.
Еще в наш фонд сбора денег на адвокатов как-то перечислил сумму один очень известный английский исполнитель на органе. Он настолько искренне проникся к этой истории, что всех своих учеников по всему миру зарядил на то, чтобы они помогали. Недавно он отмечал свое 70-летие в Венеции, я ездила к нему. И оказалась в совершенно другом мире.
Мое дело трогает людей совершенно разных направлений и в какой-то степени объединяет. Кстати, после этого дня рождения музыкант всем своим гостям послал e-mail о том, что такого-то числа у Марины очередное заседание инквеста, для нее это важный день, и все мы должны за нее в этот день переживать.
Это удивительно…
Справка «Новой»
Бывший сотрудник ФСБ Александр Литвиненко, получивший политическое убежище в Великобритании, скончался в Лондоне 23 ноября 2006 года. Он почувствовал себя плохо 1 ноября. С такими симптомами, как пожелтение кожных покровов, выпадение волос и поражение костного мозга, он был госпитализирован. Специалисты британского Агентства по охране здоровья заявили уже после его смерти, что в его теле обнаружено значительное количество радиоактивного элемента полоний-210. Согласно расследованию Скотленд-Ярда, в убийстве Литвиненко подозреваются граждане России Андрей Луговой, бывший сотрудник ФСБ, а ныне депутат Госдумы, и Дмитрий Ковтун. В течение нескольких лет Великобритания добивается выдачи Лугового. Москва выступает категорически против, сам он настаивает на своей невиновности.
