Однако же публикации посмертных записок, фотографий, в которых наше потрясенное воображение непременно находит трагическую глубину, определенно будут пробуждать опасные мыслишки: а ведь они правы, они решились, а я все тащу свой воз, хотя свобода так близко…
А если нам еще укажут причину добровольного ухода, и окажется, что страдания «освободившегося» мало чем отличаются от наших страданий… Ведь лишь умные профессионалы умеют различать скрытую причину и завершающий повод, нависшую снежную массу и последний камешек, запустивший лавину.
Когда в конце 80-х я создавал общественную организацию «Круг» для помощи людям, пытавшимся или намеревавшимся покончить с собой, одним из главных открытий для меня оказалось то, что с ними, как правило, не случалось ничего такого, чего не случалось бы и с Божьей помощью еще не раз случится с каждым из нас, ибо, как всем известно, наш мир — юдоль скорби, а утраты, неудачи, обиды — наш будничный хлеб. Но обнаружил я еще и то, что убивает не просто несчастье, но некрасивое несчастье, сочетание несчастья с унижением. И если помочь человеку почувствовать себя пусть несчастным, но красивым, если отыскать высокое, пусть даже иллюзорное (впрочем, других просто не бывает) оправдание его беде, то он сможет вынести несравненно больше. Потому-то во время войн, когда общая масса несчастий многократно возрастает, уровень самоубийств, как правило, падает.
Именно поэтому я называю систему оборонительных иллюзий, дающих нашей жизни красивое истолкование, экзистенциальной защитой: ослабление этой защиты и приводит к росту самоубийств, подобно тому, как ослабление иммунной системы приводит к росту инфекционных заболеваний. Именно поэтому «художественное» изображение самоубийств невольно работает на контркультуру, романтизирующую не жизнь, а смерть.
Зато обсуждение проблемы в предельно академической манере, с большим количеством цифр, мне кажется, снимает фигуру самоубийцы с котурнов и заставляет искать красоту в жизни, а не в смерти. Так, например, врезка к интервью директора Института социологии РАО Владимира Собкина «Не живи за меня, мама!» (см. «Новую газету» №39 от 30.05.2013), где сообщается, что уровень подростковых самоубийств у нас в России втрое выше общемирового, — сама по себе вряд ли послужит культурной подсказкой.
Прежде всего общемировой уровень — это что-то вроде средней температуры по больнице, он мало что говорит об отдельных больных, которые для нас только и важны. А если считать, что здоровее тот, у кого температура, то бишь уровень самоубийств ниже, то окажется, что у Зимбабве со здоровьем гораздо лучше, чем у Финляндии: в Зимбабве ежегодное число самоубийств на 100 тысяч жителей — около 11 мужских и около 5 женских, а в Финляндии в 90-м году эта пара была куда смертоноснее: 49 и 12. Правда, в 2009-м Финляндия, к счастью, сдвинулась в сторону Зимбабве: 29 и 10. Но им обеим еще тянуться и тянуться за Египтом, у которого обе эти цифры при всех катаклизмах стоят практически на нуле. А у нас в России и взрослые, и подростки должны брать пример с Чечни и Дагестана.
У них же должна учиться и образцово-показательная Америка, ибо и она по части подростковых самоубийств стоит гораздо ближе к нам, чем к Зимбабве. И вся Европа должна учиться равенству мужчин и женщин у Индии, где уровень мужских самоубийств колеблется около 12—13, а женских около 7—8. Правда, в Китае женщины, по крайней мере еще недавно, даже опережали мужчин, приводя на память слова наркома Семашко: «рост самоубийств среди женщин свидетельствует об их возросшей социальной активности». И, как ни смешно или грустно, он прав. Чем больше люди выходят из-под власти стереотипов, тем больше они принимают собственных решений и, следовательно, терпят больше неудач, за которые ответственны уже они сами. Чем больше состязательности, тем больше и проигравших, ибо на пьедестале почета могут разместиться лишь немногие. Как в своем романе «Так говорил Сабуров» я когда-то написал, что причина самоубийств — свобода, так и сейчас я нахожу в этом большую долю истины: неудачи, разочарования, депрессии, самоубийства — плата за свободу. Чтобы уничтожить аварии на дорогах, люди должны ходить пешком; чтобы избавиться от самоубийств, люди должны перестать жить своим умом.
Самоубийства — плата за обновления, но стабильность тоже не панацея: за идиллическое 20-летие Брежнева число самоубийств в Советском Союзе удвоилось — примерно с 40 до 80 тысяч в год. А за время перестройки упало на треть: то, что коммунисты называли бардаком, миллионам людей подарило надежду и ощущение причастности к Истории — экзистенциальную защиту создает чувство причастности к чему-то великому. Именно утратой этого чувства, а вовсе не рабским духом народа и вызвана ностальгия по Советскому Союзу. И напрасно тогдашние пропагандисты компартии пытались связать с его распадом, поражением в холодной войне и экономическими трудностями постперестроечный рост самоубийств: бисмарковская Германия ответила всплеском самоубийств на ровно обратную ситуацию — на победу во Франко-прусской войне, объединение страны и бурный экономический рост, чему способствовали солидные репарации.
Сегодня людей лишает экзистенциальной защиты отсутствие не столько личных (в личной жизни всегда есть место подвигу, любви и надежде), сколько общенациональных перспектив: то общенациональное целое, к которому мы все волей или неволей причастны, мало возвышает нас в собственных глазах, а тем более в глазах мира, без чего тоже трудно сохранить самоуважение, не впадая в агрессию и не надуваясь искусственной спесью. Подозреваю, что и нынешнее протестное движение порождено не столько надеждой на очищение нашей жизни, сколько желанием самоочищения: большинство протестует для очистки совести от унижения, в реальный же позитивный результат мало кто верит. Но я не удивлюсь, если даже и на такие не достигающие практического результата действия уровень самоубийств отреагировал снижением. Хотя, скорее всего, он их вовсе не заметил, слишком уж узкого круга все это касалось и касается.
Да, сотни миллионов людей никогда не бывают способны ни на какой рывок, разве что под давлением террора. И все-таки есть сфера, в которой рывок возможен и без насилия, и без серьезных вложений, — это производство выдающихся людей. Не ракеты, но имена Толстого, Достоевского, Менделеева, Колмогорова, Рахманинова не позволяют всерьез видеть в России Верхнюю Вольту с ракетами. Нам нужна «Аристократическая партия», делающая ставку на самых талантливых и романтичных, мечтающих оставить след в Истории. Чтобы их успехами могли бы гордиться и все остальные.
Сначала завидовать, а потом гордиться.
Именно так гении служат народу.
Защищая от экзистенциальной униженности прежде всего молодежь, ибо именно для нее психологической защитой служат не столько реальные достижения, сколько мечты о них. И ставка на будущую аристократию открывает молодежи новый, не столько социальный, сколько экзистенциальный, «лифт», позволяющий мечтать о символическом бессмертии. А именно мечта об обретении хотя бы метафорических форм бессмертия служит одним из главных сокрытых источников человеческой воли.
