За Иличевским укрепилась репутация писателя сложного, чтение которого требует интеллектуальных усилий. Новый роман, напротив, кажется очень простым и доступным, сюжет развивается захватывающе и динамично. Но это обманчивая простота.

Лето 1991 года. Двадцатилетний студент-физик по имени Петр, сдав сессию, снимает угол на даче у своего приятеля и коротает лето в ожидании отъезда в США, в один из престижных университетов, где его уже ждет научный руководитель. Кажется, будущее определено, он вытащил счастливый билет посреди той разрухи, которая царит в науке, вдруг переставшей быть нужной.

И вдруг — встреча с роковой женщиной. Нет, ничто не указывает поначалу, что эта тоненькая девушка в джинсах и коротенькой блузке, встреченная героем на даче отставного генерала, куда он случайно забрел, femme fatale. И тем не менее эта женщина оказывается орудием рока.

Любовная линия в романе Иличевского вычерчена искусно и тонко. Это влечение героев друг к другу, невозможность расстаться, расцепиться; их неприкаянность и бездомность, долгие блуждания по Москве, ее закоулкам и парадным в поисках места уединения; голод любовный, заставляющий забыть все на свете, переходящий в физический, вплоть до голодного обморока, — все это описано ярко, откровенно и одновременно тактично. Все-таки меру вкуса в любовных сценах определяет не сдержанность, а само писательское мастерство.

И все же не любовная линия составляет основное содержание романа.

Вера — преданная дочь своего отца, генерала в отставке. Генерал под следствием: он спьяну подмахнул какие-то там акты приема строительных работ, теперь ему грозит тюрьма. Нужно 30 тысяч долларов для закрытия дела. Поиск героем прибыльных занятий дает автору возможность вспомнить причудливый быт перестроечной Москвы, этого карнавального, пестрого времени, когда на книжных развалах появлялись до того запретные книги, а в наскоро возведенных ларьках торговали гуманитарной помощью.

Но путь к заветной сумме не может лежать даже через макабрическую работу, вроде сбора бесхозных трупов для скульптора-патологоанатома.

На сцене возникает фигура Барина — загадочного вельможи, наделенного властным обаянием и могуществом. Это всевластие главаря преступного мира? Или трость с набалдашником в виде ржущего коня не случайно напоминает трость другого литературного персонажа, с головой в виде пуделя?

Есть определенное литературное правило. Писатель, если он выходит за границы реального, обычно заключает с читателем некую конвенцию: я придумываю свой мир, а читатель понимает прочитанное сообразно логике этого мира. Ну к примеру: в булгаковском «Мастере и Маргарите» тонко заявлены условия восприятия текста. Читатель должен верить: дьявол посетил Москву. И читатель считает недогадливыми и ограниченными персонажей, которые не верят рассказу Ивана Бездомного, а доказательством незаурядности и прозорливости Мастера, напротив, является его реакция на рассказ Ивана: «Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной».

Иличевский эту конвенцию нарушает. Читатель закрывает книгу, так до конца и не уверенный, что именно следует числить по части литературного вымысла в границах достоверного, а что является выходом за пределы реальности.

Вот русская рулетка: почему бы ей не быть в действительности? Нет ничего противоестественного в существовании подпольных казино, где на кон ставится жизнь…

Но вот кровавые мистерии в разрушенном ремонтом Пашковом доме, участники которых, могущественные и порочные старички в масках, поклоняются богине неизбежности Ананке (как приверженцы древнего эзотерического учения, орфизма) и делают сумасшедшие ставки на игрока, стреляющего себе в висок из револьвера с одним патроном, — это вымысел в границах реальности или за ее пределами? Конечно, в той перестроечной Москве можно представить себе самую фантастическую секту с мрачными ритуалами (автор недаром говорит о мистическом сломе эпохи). Но все же если есть совершенно не подходящее место для кровавых тайных сборищ — так это строительная площадка в центре Москвы, открытая случайным свидетелям. Зато в эстетике сна, эстетике сюрреализма лучше места для игры с роком, чем Пашков дом, это масонское гнездо, не случайно выбранное Воландом для прощания с Москвой, — просто не придумаешь.

А пророчица, которая исправно предсказывает будущее с точностью, которая не снилась никакой Ванге: она какому миру принадлежит? А рыбка макропод, играющая столь важную роль в судьбе героя?

Приятель рассказывает Петру о воинах африканского племени, которые перед сражением засовывали себе в рот по макроподу, веря, что рыбка поможет избежать смерти. И что же? Петр покупает в зоомагазине макропода, и, несмотря на полную профанацию ритуала, аквариумная рыбка оказывается неплохим предсказателем: пока она трепещет за щекой героя, Петр смело крутит барабан… Но вот пророчица произносит слово «Беслан», рыбка перестает подавать признаки жизни, и герой отказывается продолжать игру. Его наказывают (хорошо что не убивают). Так следует верить в способности рыбки? В безупречность предсказаний Кассандры?

Или в то, что участники мистерии не просто азартные преступники, что они играют со временем, пытаясь умилостивить богиню рока Ананке? «Кассандра называла подлинные события, те, что потом ворвутся в мир с экранов новостных выпусков и телетайпов. Лишь те предсказания, что искупались выстрелом, не находили своей кровавой реальности в будущем».

Или все же внимательнее присмотреться к тексту, где постоянно подчеркивается карнавальность времени, его зыбкая природа, где слишком часто, чтобы не быть значимым, повторяется слово «морок». То один герой скажет о «мороке, разлитом по столице»; то рассказчик сравнит состояние влюбленности с умопомрачением, с действием «морока бредового забытья»; то он упомянет о «мороке сумрачных фантазий»; то заговорит о собственной неспособности «отличить происходящее в нашей голове от действительности, и наоборот».

Но где морок, сон, кошмар, иллюзия — там и те, кто напускает морок; там колдовство; там бесы, и автор не случайно утверждает, что ему пришлось с ними встретиться и вступить в осмысленные отношения. Тоже метафора? Или следует понимать фразу буквально?

Этот флёр неопределенности и придает особое очарование роману, оставляя загадки и побуждая разгадывать их.

Финал романа, впрочем, этой неопределенности лишен. Спустя 13 лет после того, как герой услышал от пророчицы слово «Беслан», он узнает о захвате террористами школы в Осетии. Получается, что его смерть могла бы предотвратить гибель многих детей. Он бросает США, где его мучает непонятная тоска, и мчится в Беслан. Но прошлое исправить нельзя, и ему остается только сострадать жертвам, хоронить детей и прижиться на кладбище, ухаживая за могилами.

«Прошлое исправить нельзя, однако будущее зависит от нас», — утверждает автор, развивая метафору личной ответственности. Получается, что все мы творим будушее и можем даже вступить в спор с самим Провидением, с роком. Хорошая метафора. Полезная. Но уж слишком умозрительная.