Первый номер «Новой газеты» вышел 1 апреля 1993 года. В тот день французские газеты обсуждали свежую модель Renault и состав нового правительства. В Нагорном Карабахе шла война, в воюющей Боснии во время эвакуации жителей насмерть затоптали шесть человек, а в кинотеатрах показывали фильм «Ужин» о Талейране и Фуше.
Сообщение из России было всего одно: история успеха российской бизнес-леди Раисы Павловой. В газете France-Soir статья о ней вышла под заголовком: «Не все в Москве просят милостыню на улицах».
Все эти новости 20-летней выдержки можно узнать в единственном месте на земле — парижском магазине La Galcante, где собрано 8 миллионов старых журналов и газет.
Основатель La Galcante, в прошлом журналист Кристиан Байи, вовсе не предполагал торговать. В 1975 году он задумал La Galcante как Музей прессы с небольшим магазином, где бы продавались лишние экземпляры газет. Но за все следующие 38 лет открыть музей так и не удалось: не было помещений, не хватало денег, отказывалась помогать парижская мэрия. В результате в музей превратился сам магазин. Самые старые газеты коллекции выпущены в 1789 году, когда началась Великая французская революция (у Байи были газеты древнее, но он решил ограничить рамки коллекции искусственно). Самые новые изданы вчера.
Каждое утро нынешний владелец магазина, выходец из Польши Яцек Кужма, пролистывает свежую прессу, отбирая то, что может представлять какой-либо интерес в будущем. К примеру, после теракта 9/11 он скупил по сотне экземпляров всех свежих газет.
Коллекционирование газет — хобби очень французское. По словам Яцека, основные покупатели La Galcante — парижане, часто немолодые, большинство он помнит по именам. Иногда проданные газеты возвращаются в магазин: молодые голоса в телефонной трубке предлагают выкупить коллекцию старья, оставшуюся от усопшего родственника, и Яцек узнает на газетах свои старые ценники.
Кроме коллекционеров в магазин заходят фанаты знаменитостей, которые собирают о них каждую строчку; историки и журналисты, которым газеты нужны для работы. Реквизиторы используют их для съемок или спектаклей, модельеры скупают журналы Vogue с модой прошлого века, превращая ее в моду нынешнего.
Для остальных газеты становятся подарком на день рождения или воспоминанием о юности. На днях пожилой мужчина купил газету Le Monde за апрель 1968-го, открыл на фотографиях студенческой демонстрации, нашел там себя — и расплакался.
Я прошу показать старые журналы мод, и Яцек машет рукой куда-то вглубь.
За кассой прячется маленькая винтовая лестница. Внизу начинается огромный сводчатый подвал. Стеллажи тянутся далеко в темноту, взгляд выхватывает девушку в купальнике на обложке Cosmopolitan 1985 года и пожелтевший газетный лист с карикатурой на Черчилля.
Кроме этого подвала архив La Galcante занимает два огромных склада в пригороде Парижа — всего 1 тысяча квадратных метров для 8 миллионов экземпляров газет.
Компьютеров в магазине нет. Нужные статьи ищут вручную, просто листая кипы газет. Копипаст заменяют ножницы, теги проставляют черным маркером на белых коробках. Всем этим Яцек и двое его ассистентов занимаются сами. Они же читают и отбирают свежую прессу, работают с покупателями и пополняют коллекцию.
В поиске старых газет Яцек на старом микроавтобусе колесит по всей Франции, объезжает коллекционеров, провинциальные библиотеки, склады издательств…
— Вот это мы привезли вчера, — Яцек поднимает из-за прилавка ящик с комиксами 80-х, бережно перелистывает. — Еще какие-то газеты принесли в выходные… Хотя прошлая неделя была неудачная, всего-то 200 изданий нашли…
Коробки с журналами, газетами, архивными фотографиями и вырезками тянутся до высокого стеклянного потолка. В главном зале они рассортированы по годам, в соседнем — по темам.
— Приходит ко мне однажды клиент, спрашивает: «А у вас есть что-нибудь про смерть?» — вспоминает Яцек. — Спрашиваю: «Что?!» — «Ну самоубийства, там, убийства…»
Заметок о смерти с тех пор накопилось на две коробки: криминальная хроника, объявления о самоубийствах, рассуждения о роли смерти в культуре и т.д.
Из других популярных тем: Эфиопия, Германия, феминизм (две коробки), порнография (три), монархия, дело Дрейфуса, социальные науки, коммунизм, палестино-израильский конфликт…
На отдельном стенде около входа — папки со статьями о знаменитостях. Самые популярные у посетителей: из актеров — Ален Делон, Жерар Филип, Роберт Редфорд; из музыкантов — The Beatles, Майкл Джексон, Эдит Пиаф, Мария Каллас. Политиков всего два: Барак Обама и Шарль де Голль. На вершине популярности — Брижит Бардо: целых три коробки газетных обложек, которые продаются чаще, чем любые другие.
Товар, который востребован всегда, — выпуск газеты L’Aurore от 13 января 1898 года со статьей Эмиля Золя J’accuse («Я обвиняю»), в которой он обвиняет французское правительство в антисемитизме, предвзятости и незаконном заключении в тюрьму Альфреда Дрейфуса. После выхода газеты Золя был обвинен в клевете, осужден и бежал в Англию, откуда вернулся, только когда невиновность Дрейфуса сделалась очевидна. Статью до сих пор изучают в институтах как пример влияния элиты на власть. В La Galcante продали уже два десятка экземпляров L’Aurore. Нынешняя цена — 3 тысячи евро. Для La Galcante это максимум, цены на остальные газеты начинаются от 10 евро, и магазин едва окупает себя.
— Если бы я хотел делать бизнес — я бы делал бизнес на чем-то еще, — меланхолично говорит Яцек. — Это ведь не бизнес. Это… — он задумывается. — Это секта.
Днем в субботу в La Galcante людно. Коллекционер осторожно перебирает пожелтевшие подшивки, человек в мотоциклетном шлеме забирает стопку журналов, корейский турист восторженно мечется между стеллажами, фотографируя все подряд. Американка ищет статьи для научного исследования, продавец Поль консультирует ее на свободном английском.
Пожилой француз методично обыскивает один стеллаж за другим, выбирая сборники комиксов 70-х годов. «Он по три раза в неделю к нам ходит», — шепчет мне Поль.
Яцек закуривает (вообще-то курить в общественных местах в Париже нельзя), стряхивает пепел со стопки газет, отмахивается от моего вопроса: «Это не общественное место, это мой магазин».
Американка прощается, многословно благодарит, обнимает увесистый пакет с газетами, уходит.
— Она к нам вернется, — спокойно бросает Поль.
— Вы говорите, как продавец наркотиков.
— Так оно и есть, — усмехается Поль. — Так и есть…
Сам Поль много лет работал управляющим рестораном. В La Galcante пришел на неделю, подменить друга. Остался на 10 лет.
России посвящены две плотно набитые коробки. Внутри — только обложки французских изданий с конца XIX века. Я листаю их часа три, и история становится зримой, проступает деталями и бытовыми подробностями, оживает, затягивает в себя сильнее, чем в любом музее.
XIX век. Le Patriote Illustr печатает портрет императора Александра III, Journal des Voyages — Николая II с супругой, вокруг них — картинки с императорских балов. Развлекательный Le Petit Parisien выпускает два десятка обложек с цветными рисунками серии «Их нравы»: «Солдатка провожает в армию le moujik», «Вербовка русских добровольцев на Мадагаскар», «Император Николай II принимает парад гвардии», фотография L’Illustration «Писатель Лев Толстой в Yasnaia-Poliana»… Медведи, купола, дамы в мехах — Россия кажется страной праздничной, беззаботной и крайне экзотичной.
Сентябрь 1917 года: газета Excelsior выходит с заголовком «Гражданская война в России: Корнилов против Керенского». Взятие Зимнего, матросы в Кронштадте, критика действий Милюкова… Теперь новости из России приносят не иллюстрированные журналы, а ежедневники, паника нарастает, и кажется, что французы гораздо лучше русских понимают, как страшно и плохо сложится все потом.
После 20-х годов новостей из России становится меньше. СССР становится мифом. Левые французские либералы утверждают, что именно оттуда придет надежда на обновление, а газеты печатают фотографию Анри Барбюса, снявшегося в Москве с российской короной в руках и мечтательным выражением на лице. По этой же причине статей про Большой террор практически нет, вместо них — отчеты Ромена Роллана о красотах Москвы.
Статей о Второй мировой в La Galcante я не нахожу, только бельгийскую коллаборационистскую газету La Legia. В 1942 году, в разгар Сталинградской битвы, она выходит с заголовком «Сталинград пал»: «Несмотря на бои, занявшие много недель, сопротивление советских войск подавлено».
Затем миру становится не до нас. В собрании La Galcante — только плохо сверстанные пропагандистские брошюры на французском «Советская индустрия» и «Проведите ваши каникулы в СССР».
Франция вспоминает об СССР во времена диссидентов. Таблоид Minute 1974 года печатает на обложке фото высланного Солженицына и огромный заголовок Le Banni («Изгой»). Неведомо откуда в собрании Яцека оказывается пачка фотографий диссидента Андрея Амальрика в первые дни после эмиграции: на пресс-конференции, с женой, с котом…
Следующие фото — уже 90-х: баррикады в Прибалтике, танк с портретом Ельцина на боку, живая цепь женщин, загородивших дорогу БТРам, уличный рынок со старухами в валенках, торгующими связками сушеных грибов, — сюжет словно закольцевался, вернувшись к эпохе, когда солдатка провожала в армию мужика.
Больше на обложки Россия не попадала.
Я замечаю Яцеку, что мы, журналисты, обычно думаем, что делаем продукт, живущий не дольше пары дней. Он отмахивается: «Да ладно, я иногда часами над ними зависаю».
Его любимые — экземпляры Le Rire («Смех»), сатирического еженедельника времен belle poque: «Для него рисовали Тулуз-Лотрек и Шарль Леандр. К тому же там смешно писали о самых серьезных политических вещах, такая публицистика актуальна и сейчас».
Еще Яцек любит сравнивать оккупационные газеты времен Второй мировой войны и подпольные издания движения Сопротивления: L’Humanite, La Terre, L’Avant Garde… Если разложить их по датам, можно увидеть, как авторы делали противоположные выводы из одного и того же факта, и — вот она, информационная война, ее механизмы понятны и очевидны, словно силы противника обозначены флажками на карте.
Яцек лезет под полоток, достает пыльную коробку с надписью: «Цензура». Из нее внезапно высыпается ворох пустых газетных листов. Когда какое-либо из французских правительств заставляло снять из номера статью, редакции оставляли ее место на полосе пустым, и читатели понимали, что там должно было быть.
— Знаете, я читал французские газеты за последние два века, — задумавшись, говорит Яцек. — И понял, что все это время, не считая периода оккупации, они всегда были объективны. Французы привыкли слышать мнение обеих сторон, они генетически чувствуют ложь и тенденциозность, поэтому цензура во французских СМИ невозможна. Мы долго работали на то, чтобы это было так.
Фото Василия ПОПОВА
