СюжетыКультура

Без истерики и экстаза

Олимпийский знаменосец Даниэль Баренбойм в «Кольце нибелунга»

Этот материал вышел в номере № 42 от 17 апреля 2013
Читать
Олимпийский знаменосец Даниэль Баренбойм в «Кольце нибелунга»
Изображение

Идя почти полтора километра вдоль Берлинской стены, не столько рассматриваешь граффити, сколько мучаешься мыслями, за что люди друг другу устраивают ад. С вышками, сторожевыми собаками, смертельными выстрелами. Будь то сталинские или нацистские концлагеря или раздел по живому семей, оказавшихся 13 августа 1961 года по разные стороны колючей проволоки.

Музей «Чекпойнт Чарли», бывший КПП на Фридрихштрассе, — заведение частное, с густым собранием материальных свидетельств прорывов восточных берлинцев на «ту» сторону. Людей перевозили в чемоданах, протаскивали в люльках через подкопы; смельчаки перелетали на дельтапланах, переплывали в водолазных костюмах через каналы, замаскировавшись под лебедя…

Был выходной день, народу в «Чекпойнт Чарли» битком. В основном из других городов Германии. Для подростков здешние экспонаты — скорее развлечение: это же в кино не придумаешь. Среднее поколение откровенно недоумевает; старшее разглядывает курьезные вещдоки с непроницаемыми лицами.

Фактом падения Берлинской стены в ночь с 9 на 10 ноября 1989 года экспозиция не заканчивается. Напоминанием, что свобода не есть вещь сама собой разумеющаяся, служат залы, посвященные Ходорковскому и Лебедеву; Политковской, Маркелову, Бабуровой и Эстемировой. Довольно большой зал отведен Сергею Магнитскому — именно с личными предметами: школьный аттестат, свитер, шляпа, алюминиевая ложка, карандаш. Жутковатая картонная табличка на веревке: «Умер 007817». В музейных витринах то и дело встречается «Новая газета».

Сказать, что восточные и западные берлинцы совершенно перемешались, никак не могу. Особенно это заметно на театральных премьерах. Берлинской Государственной оперой («Штаатсопер»), где меломаны бывшей ФРГ выглядят очень чопорно, с начала 90-х руководит легендарный Даниэль Баренбойм, одновременно с 2011 года главный дирижер «Ла Скала». Для людей, далеких от музыки, скажем, что Баренбойм за свои заслуги в укреплении мира был почетным знаменосцем олимпийского флага на открытии Олимпийских игр 2012 года в Лондоне.

В мае — 200-летие Вагнера, и, несмотря на все кризисы, Баренбойм довел до конца свой проект: целиком поставить четыре оперы «Кольца нибелунга» — в копродукции с «Ла Скала». На одну из них — «Зигфрида» — «съезжалися к загсу» такие «трамваи», каких мы в Москве не видим. Публику определяют билеты от 100 с чем-нибудь под 300 евро (цены по берлинским меркам кусаются, хотя в Москве уже и 20 тысяч рублей за билет — не предел).

У входа в театр стоят гигантские живые букеты с орхидеями. Дамы в строгих вечерних платьях и черных лакированных туфлях, кавалеры благоухают. Статусное буржуазное мероприятие.

Спектакли в Берлине начинаются тютелька в тютельку, гробовая тишина перед началом. Слушать Вагнера очень сложно («Зигфрид» — четыре часа), не сказать бы скучно. Но зал сидит не шелохнувшись. Возможно, это такая форма дисциплинированного сна.

Постановка «Зигфрида» — в меру современная (режиссер Ги Кассье, художник Энрико Баньоли) и, очевидно, дорогая. Хотя на заднике проекция — будь это хоть озеро в лучах заката, хоть лес густой, где время от времени что-то едва меняется. На экране задника — вялотекущая лава, создающая причудливые очертания. Груда мертвецов? Или нет? Вот чье-то искаженное лицо… а тут запрокинутая в муках голова… Выискиваешь, как шизофреник на обоях.

Судя по этой престижной постановке, в тренде также мелкие плазменные панели (в «Зигфриде» их было семь), где бушуют водные и огненные стихии. Лампы-трубки дневного потустороннего света. Модна кровь. Модно голое тело: выгородки из сломанных клинков в «Зигфриде» как-то чудесно подсвечиваются — и в них ломаным силуэтом будто бы вырисовываются обнаженные девушки… Или это только кажется?

Почему перечисляю дотошно? Потому что через год-два все эти фишки со свистом перекочуют на наши сцены: Берлин же законодатель театральной моды.

Поют очень эмоционально. Иначе трудно было бы поверить в значимость сказочных событий. Голоса не безукоризненные — но в Вагнере важно прежде всего, чтобы у артиста достало сил допеть до конца. Зигфрид (Ланс Райан) в кожаной куртке и штанах, с длинными волосами, чуть не двухметровый, — немного смущает бесцеремонностью, физической крепостью голоса и животной энергией. Но… какой же тенор переорет и другого тенора, и стук кузнечного молота, и весь оркестр! Недаром Райан уже расписан по юбилейным спектаклям всего мира.

Баренбойм уверенно и, на мой взгляд, идеально играет Вагнера — без истерики, экстаза, не прерывая линий, нигде не мешая певцам. Пока мы в Москве ругаемся, кто главнее — дирижер или режиссер, во всех пяти увиденных мною берлинских музыкальных спектаклях разных театров (и «Зигфрид» был лучший) ясно одно: главный в спектакле — артист! Это простое открытие приводит к выводу: увы, у нас певцы лишь обслуживают амбиции постановщиков.

В гораздо более слабом спектакле «Парсифаль» в «Дойче Опер» постановщик Филипп Штёльцл (кинорежиссер) вообще избрал для себя путь живых картин, высвечиваемых в разных уголках сцены. Очень красиво. Жутко скучно. Но и здесь все — в первую очередь для певцов: деликатный оркестр, комфортные костюмы, удобные позы.

«Парсифаль» — спектакль новый, но идет не первый раз, здесь много непафосной публики, даже и в кроссовках. Рядом со мной сидели два подростка-панка, с крашеными волосами, в пирсинге, бросив свои уличные куртки прямо на пол. Досидели до конца. А это пять с половиной часов!

Есть в Берлине и театр «для народа» — это «Комише опер», «на стороне» бывшей ГДР. И не надо думать, что там сплошные оперетки. Премьера оперы Чайковского «Мазепа» заставила вспомнить о самых жгучих событиях в мире. Действие не самой веселой истории перебивается кадрами современной видеохроники — перевернутые машины, взрывы; гибель птиц в пятнах нефти, водоемы, затянутые мусором, издевательства над людьми во время войны, горы трупов, беженцы. Постановка знаменитого голландца Иво ванн Хове, конечно, осовременена. Кочубей с автоматом Калашникова — такое запоминается.

Но еще больше запомнилось, что спектакль шел на русском языке. А перед каждым зрителем на спинке кресла — экранчик с переводом на английский, немецкий, французский и турецкий. К концу оперы на титры почти никто не смотрит: так мощно побеждает музыка Чайковского в этой странной истории о любви, политике и предательствах. Причем молодой венгерский дирижер Хенрик Нанаши все свое искусство ставит на службу певцам, благодаря ему чувствующим себя уверенно в не самой популярной опере. Очень украсили спектакль Асмик Григорян (Мария) и Алексей Антонов (Кочубей).

Другое весьма серьезное впечатление — от концерта великого пианиста Маурицио Поллини, проходившего в филармонии в рамках Пасхального фестиваля «Штаатсопер».

Всегда оригинально мысливший, 70-летний Поллини свой клавирабенд из трех последних сонат Бетховена предварил музыкой из цикла «Карнавал» Сальваторе Шаррино. Этот современный композитор даже в буклете сфотографирован ударяющим один морской камушек о другой. Помните этот простой, но такой необычный звук? Так и все у Шаррино — звуки-намеки, звуки-шорохи, тихо дышащая флейта, подстанывающая виолончель. В исполнении участвовали изумительные молодые певцы Штутгартской оперы — не различишь, где инструменты, где голоса.

После такого авангардного разогрева Бетховен звучит особенно. Поллини умен необычайно и точно знает, как безболезненно, но с интригой свести один век с другим.

Выйдя из караяновской филармонии, слышу у входа «Я встретил вас» — виртуозно играет русский балалаечник, сидя на крохотном стульчике и поставив перед собой коробку для мелочи.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow