Было нечего надеть, стало некуда носить

Если у вас нет счетов на Кипре и родственников в Госдуме, то надо чем-то жить другим.

Сеять хлеб, выносить мусор, сдавать анализы после сезонного гриппа и смотреть передачи про Славика Чебаркульского, предсказавшего падение метеорита в Челябинске.

Человек есть мера вещей, сказал классик: оглядел я свой шкаф, а там одних ботинок десять пар, две новые и восемь пар почти не ношенных. Сколько же дорог нужно мне истоптать, чтобы оправдать их приобретение?

Я знавал другие времена, когда обувь была предметом культа и вожделения, особенно австрийские сапоги и итальянские туфли.

Свои первые туфли я погубил на демонстрации в честь 7 ноября: снес весь верх, когда наставник мой по слесарному делу налил мне стакан водки как новообращенному пролетарию. Я упал, и двое крепких парней несли меня на руках до местного «мавзолея», я бредил, заклинал своих товарищей бросить меня и просил пить.

Мой папа работал на обувной фабрике, и до его пенсии я носил исключительно обувь, сработанную членами возглавляемого им трудового коллектива. До сих пор мои ноги помнят эти каторжные колодки фасона «испанский башмачок».

Когда в 1985 году мне удалось обольстить девушку-товароведа из Дома обуви на Ленинском проспекте, предав несколько нравственных законов (не лгать и не прелюбодействовать), она, с легким отвращением к моей небескорыстной страсти, отпустила пару итальянских туфель. И я понял в тот день, что живу не зря: оказывается, в мире были вещи, которые создавались для человека, а не для развития производительных сил в легкой промышленности.

В ногах правды нет, говорит народная пословица, но правда есть в обуви, если она не жмет, не стоит колом и при переходе из пункта А в пункт Б не меняет ваше лицо от боли, как на картине Эдварда Мунка «Крик».

Но кроме ботинок человеку нужно пальто, без него человек не человек.

Я всегда мечтал о дубленке. Первую дубленку мне справила теща, прокурор области, ей полагался тулуп для выездов на место преступлений. И она сшила мне из тулупа зипун, который гордо назвала дубленкой. Когда я разошелся с ее дочкой, зипун уехал с нею к маме. Вторую попытку построить мне дубленку совершила вторая жена, купив в Литве нечто козлообразное, которое я носил до перестройки.

А когда я купил себе югославскую дубленку, ондатровую шапку фасона «юрта» и мохеровый шарф индийского производства, все это уже носили вместо спецодежды работники Ленинградского рынка.

В русской литературе тема шубы, теплой шинели — одна из магистральных. Вот маленький пример из настоящего времени.

Когда-то популярный сатирик Лион Измайлов подарил с барского плеча моему другу Льву Новоженову — начинающему литератору, свое зимнее пальто, а сам купил себе дубленку. Потом Новоженов слегка разбогател и подарил это пальто своему однокласснику Александру Минкину, известному ныне журналисту. Вот такой круговорот вещей в природе. Наши оппоненты говорят, что все мы вышли из гоголевско-сталинской шинели, нет, врете, господа, мы выросли из пальто Измайлова.

И немного о роковой шапке.

У нас в семье была одна шапка, ондатровая, кстати, и использовалась она как переходящее знамя.

Сперва ее носил папа, потом мой старший брат, а когда я достиг половой зрелости, шапка перешла ко мне — для усиления моей привлекательности.

На школьном балу я пригласил девушку на танец, и она под легким давлением согласилась прийти на встречу к академическому театру. Я мерз, она не приходила. А потом подлым ударом ее дружка в скулу я был сражен и упал, шапка улетела в другое измерение — так я узнал, что такое коварство и любовь.

Я считал, что шапка придаст мне силы, но этого не случилось, с тех пор приходится рассчитывать только на себя.

…А вчера я собрал лишнюю обувь и завтра отвезу Доктору Лизе, там она кормит, лечит и одевает обездоленных людей.

Им есть куда ходить, но нечего надеть.