«7 марта 1963 года. Я жду в ЦДЛ, — вспоминает писатель Анатолий Гладилин. — Наши ребята — на встрече Партии и Правительства с творческой интеллигенцией. Затягивается встреча…

Наконец, в Пестрый зал входит Аксенов. Лицо белое, безжизненное.

Я… медленно вливаю в Аксенова коньяк. Он бормочет: «Толька, полный разгром. Теперь все закроют. Всех передушат…»

А что еще он — сын сидевших родителей — мог сказать? Зря, что ли, писал потом, что, выходя из Кремля, он и Вознесенский всерьез боялись: арестуют. И фургон «Хлеб» на углу — для них.

Но что же случилось?

— Сложилось понятие о какой-то «оттепели»… Никто за этим не следит, и этот участок фронта неуправляем, — заявил Никита Хрущев на президиуме ЦК 25 апреля 1963 года.

Развенчание Сталина разделило культурную среду: одни, подняв как флаг повесть Эренбурга «Оттепель», поплыли по ее ручьям, другие взялись строить дамбы. Фронт прошел между ждавшими «морозов» и желавшими «потеплений». Но были и третьи — идущие вперед, в весну! Аксенов, Гладилин, Вознесенский, их друзья. Евтушенко звал: «Давайте, мальчики!»

Романтики грезили: идем в «социализм с человеческим лицом». Прагматики знали: все непросто. Евтушенко писал:

Покуда наследники Сталина живы еще на земле, мне будет казаться, что Сталин еще в Мавзолее.

У «наследников» были козыри: «вражий Запад» и «антисоветчина». Они ревновали молодых к их успеху. К силе. К мировой культуре. К несоветскости, за которую не карают. Не-ет, мальчики. Не пустим! Укротим.

Кличем «укротителей» стал стих-окрик Грибачева: «Нет, мальчики!» Про власть, что терпелива, но коли вмажет — хрен очухаетесь. И если б только стих. А то ведь письма писали. Туда, где хватало скучающих по дымку из сталинской трубочки…

Меж тем в «Юности» вышли аксеновские «Апельсины из Марокко». Только что в «Новом мире» — «Один день Ивана Денисовича» и «По обе стороны океана» Некрасова. А вскоре и «Первый день нового года» Гладилина. Казалось, либералы атакуют…

Но на исходе 1962-го грянул ответный залп.

Хрущев посетил Манеж. Выставку авангардистов.

Его впечатления «Правда» описала так: «Нельзя без возмущения смотреть на мазню, лишенную смысла, содержания и формы. …Жалкое подражание растленному искусству буржуазного Запада». Вождь не понял — что на полотнах! И пришел в ярость.

— Такое «творчество» чуждо нашему народу, он отвергает его! Над этим должны задуматься люди, которые именуются художниками, а сами создают «картины», что не поймешь, нарисованы ли они рукой человека или хвостом осла.

Доставалось и литераторам — Аксенову с Вознесенским. Они, мол, описывают незрелых людей, а надо — верных делу Ленина строителей коммунизма. Меж тем шла оттепель — близилось 8 Марта. Аксенов думал: что дарить жене. Не знал, какой подарок готовит партия.

И вот Свердловский зал — сбор людей искусства. Выступает секретарь ЦК Ильичев: «…Когда формалисты пытаются присвоить себе славу «правдолюбцев», «новаторов»… — их заявления воспринимаются как… попытка захватить что-то, им не принадлежащее… Лишь искусство социалистического реализма… является правдивым видением мира…» И дальше — девиз реакции: «Все становится на свои места».

Вознесенскому предлагают «околачивать свои треугольные груши». Твердят, что, мол, если нравится Америка, а живешь в СССР, не смей писать хорошо об обеих.

Говорит Хрущев. У него и впрямь всё на местах.

Картина, текст, фильм хороши, коль несут нашу идею. А фильм Хуциева и Шпаликова «Застава Ильича» — попытка «восстановить молодежь против старших поколений, внести разлад в дружную семью». Эй, формалисты, слушать сюда: «Если мы вас критикуем… противники начинают вас хвалить. Что для вас лучше подходит?»

Досталось Рождественскому. За отповедь Грибачеву, за стих «Да, мальчики!». А Грибачеву — слава как «поэту… бьющему по идейным врагам».

А где ж враги-то? А вот! Как звать? Вознесенский и Аксенов. На трибуну их!

Первым — Вознесенского.

Как и мой великий учитель Маяковский, я — не коммунист…

И тут зарычал Хрущев…

— Почему вы афишируете, что вы не член партии? «Я не член партии» — вызов дает. Сотрем всех на пути, кто стоит против Коммунистической партии! Мы создали свободные условия не для пропаганды антисоветчины. Ишь… — «Я не член партии!» Нет, вы член партии, только не той партии!.. Здесь либерализму места нет, господин Вознесенский!..

В тюрьму мы вас сажать не будем, но если вам нравится Запад — граница открыта…

Крича это, он обращался ко всем.

Следом вызвали Аксенова. Так оба они стали мишенями. Обоим грозят кулачища.

Думаю, потому-то Аксенов и объединил их в одном герое — писателе Пантелее — в эпизоде романа «Ожог», где речь об этой мерзкой сцене.

«— Пантелея на трибуну!

Вот этот… словоблуд, вскрывающий сердца нашей молодежи декадентской отмычкой…

—…Дорогие товарищи, дорогой Кукита Кусеевич, с этой высокой трибуны… истинно прекрасные образы современников… Я не коммунист, но…

— И вы этим гордитесь, Пантелей? Видали гуся — он не коммунист! А я вот коммунист… Распустились!.. Пишут черт-те что! Снимают дрисню из помойной ямы! На именины придешь — ни выпить, ни закусить, сплошное ехидство! Паспорт отберем и под жопу коленкой! К тем, кто вас кормит! В Бонн! (Возгласы: «Психи, шизоиды, за границу их, в Анадырь!»; с акцентом: «Хватит демократии, пора наказывать!»; смех: ох, мол, эти кавказцы.)

Пантелей:

— Разрешите мне спеть, дорогие товарищи!

— Пойте, Пантелей!

Незадачливый ревизионист… медовым баритоном завел «Песню варяжского гостя».

— Поете недурно, Пантелей. Будете петь с нами, разовьете талант. Запоете с ними… в порошок сотрем. С кем хотите петь?

— …С вами, Кукита Кусеевич! — спел Пантелей…

— Ну что ж, поверим вам, товарищ — ТОВАРИЩ! — Пантелей. Репетируйте, шлифуйте грани, трудитесь. Вот вам моя рука!

…Крики либералов приветствовали это спасительное и для них рукопожатие…»

На самом деле, выслушав «песню» Вознесенского (как сказано в книге «Дайте мне договорить!» — стихотворение «Я в Шушенском…»), Хрущев лишь буркнул: «Работайте».

Вождь обещал мороз. И он затрещал.

«Зарвавшимся одиночкам… коллектив советских писателей заявляет: «Советский народ терпелив. Но всему есть предел», — писала «Правда». Не отставала и «Литгазета»…

— По старым меркам, — говорит Гладилин, — двух статей… хватило бы на 10 лет лагерей, а «Литературка» плевалась полгода…

Гражданин Аксенов, молчать! Это и вас касается, товарищ Хуциев. Смирно перед горкомом партии! И автор «Заставы Ильича» заверяет: «Приложу все силы, чтобы преодолеть ошибки картины…» «…Марксистско-ленинское мировоззрение — самое целостное из всех… Надо работать лучше, идейнее…». Это — Неизвестный. На IV пленуме правления Союза писателей СССР шельмуют Евтушенко. За публикации за границей. А он: «Считаю себя понятым неверно».

Неверно? А щас Гагарин разъяснит. И Юрий Алексеевич публикует «Слово к писателям»: «Что можно сказать об автобиографии Евгения Евтушенко, переданной им буржуазному еженедельнику? Позор!»

Да за такое!.. Всё. Ноль публикаций. Ноль вечеров. Ноль заграниц. В Анадырь!

Кнуты разгулялись. Пряники будут потом. Потом хитрый ход Твардовского и редактора «Известий» Аджубея с публикацией поэмы «Теркин на том свете» поставит гонителей на место и вновь даст дорогу «шестидесятникам». А пока… Пока…

Все встало на места.

(Фрагмент из книги «Василий Аксенов. сентиментальное путешествие»)