СюжетыОбщество

Роман с ГУЛАГом. Часть вторая

О сталинских лагерях, о переименовании Волгограда и о нашем недостоверном прошлом

Этот материал вышел в номере № 14 от 8 февраля 2013
Читать
Роман с ГУЛАГом. Часть вторая
Фото: «Новая газета»
Часть вторая. Петр Тодоровский, Роман Романов, Ирина Галкова, Анна Редькина, Евфросинья Керсновская, Ирина Сомова – о сталинских лагерях, о переименовании Волгограда и о нашем недостоверном прошлом

Они могут показаться почти одержимыми. Но нет — абсолютно нормальные. Просто хотят перемен. Например, таких: Москва избавляется от всего, что есть в ней сталинского, мрачного, зловещего, тюремного, и превращается в помнящий, преодолевающий собственные травмы, позитивно-умный, победительный, отчетливо-радостный город. И они на это очень серьезно работают — создают устройство хранения деятельной памяти.

В тюркских языках есть такое время «недостоверное прошлое». У нас, похоже, тоже. Это я к тому, что теперь по праздникам (шесть раз в году) Волгоград будет Сталинградом. Дожили!

…а еще я в телевизоре увидела депутата Мосгордумы, который долго и упоенно говорил: все правильно, надо этот город навсегда переименовать в Сталинград, а Сталина реабилитировать, он ничего не делал из того, что делал, это Хрущев из зависти его оболгал…

Депутат нестарый, лет сорока, и я подумала, что в горбачевскую перестройку ему было от силы пятнадцать — с пользой же для времени и для себя человек провел последнюю четверть века! А депутат все говорил и говорил и почему-то беспрестанно улыбался и прямо подскакивал в кресле от радости…

Захотелось выбросить телевизор в окно.

Однако я обещала продолжить рассказ о команде Музея ГУЛАГа*.


* См. начало: «Новая» №11 2013 г.

# Не просите их забыть свои воспоминания

Ирина Галкова, 37 лет. Старший научный сотрудник. В музее с 2010 года. Об Ире в музее говорят: «Наш мозг. И — безумный перфекционист». Ира считает, что музейная работа требует профессиональной четкости, самой высокой степени точности и осознанного стремления к совершенству. Поэтому для нее так важна безукоризненная «выверенность жеста». Любимое слово Иры — «нарратив». Что в переводе означает «повествование». Не описание — а именно повествование. Коллеги смеются: «Ира нас этим нарративом ну только что по голове не бьет».

«По первому образованию я — историк. Занималась Средними веками. А потом у меня со Средними веками (улыбается) стали портиться отношения. Там мало что известно достоверно и трудно добраться до живого человека, громадная дистанция, понимаете?»

Когда Ира работала в институте Всеобщей истории, часто встречала людей, свидетелей 30–40-х годов прошлого века, они активно делились с ней своими воспоминаниями о сталинщине. Это были 1990–2000-е годы. Официальный интерес — со стороны властей — к гулаговской теме стал резко спадать, а Ире, наоборот, становилось все интереснее и интереснее. (Где, когда, как наступает та степень отчуждения, которая растаскивает в разные стороны отдельного человека и государство?)

Потом Ира — ради дополнительного заработка — попала в одно издательство. Не особенно вникая поначалу, чем именно это издательство занимается. Ее взяли на испытательный срок, и вот на второй неделе работы она с ужасом обнаружила, что занимается это издательство пересмотром истории Катыни. То есть доказательством: никакой трагедии не было, все сфальсифицировано самими поляками.

«Я такую брезгливость почувствовала, такое отторжение…»

Поэтому когда прочитала объявление Романа Романова о том, что Музею ГУЛАГа нужны научные сотрудники, все оказалось предрешено и неизбежно, плюс к тому времени у Иры было уже и музейное образование.

Пришла сначала экскурсоводом. И сразу столкнулась с такой непродуманностью во всем, с такой самодеятельностью… Музей вроде государственный, а ведет себя как странный частный — ни научной базы, ни структуры. Никто ничего не может объяснить, на экскурсиях_ что хошь_, то и рассказывай…

«На чистом энтузиазме я, как и все тут, стала работать, вела одну-две-три экскурсии в день, а через месяц ушла. С некоторым (улыбается) скандалом. Ну надо же или профессионально работать, или никак!»

Была уверена, скажут «скатертью дорога» или что-то в этом духе. Однако Роман Романов уговаривал ее вернуться долго и серьезно. Он говорил: ну да, у нас масса проблем, но давай придумаем, что можно сделать…

И они начали придумывать. И до сих пор придумывают.

Ира — автор новой концепции Музея ГУЛАГа. Написала ее быстро, за месяц, а вызревала она долго. Главное, считает Ира, относиться к человеку в музее не как к объекту, а как к собеседнику. И во всем, даже на уровне ходов, избегать пафоса.

«Музей ГУЛАГа сегодня — это уже не форма «интонации информации», не сбор фактов. А в обязательном порядке: огромная смысловая нагрузка и огромная нагрузка чувств. И никаких манифестаций, никаких декламаций».

Шаламов писал, как надо касаться страшной лагерной темы:

«Важно воскресить чувство. Чувство должно вернуться, побеждая контроль времени, изменение оценок. Только при этом условии возможно воскресить жизнь».

Кстати, о чувствах. Один мой друг сказал: «Радуйся! Первую часть ты писала о музее как о музее, а тут — бац! — Волгоград в Сталинград переименовывают, Матвиенко с Чуровым референдум предлагают, ты теперь на таком острие…»

Да не хочу я быть на таком острие! И не надо мне такой радости! Даже при Брежневе, к столетию Сталина, хоть и собирались что-то подобное совершить, но не решились, а тут смотри, как расхрабрились…

Очень мутная история. Я — не искательница подтекстов. Но вот что это? Откуда идет? Что будет дальше? И как правильно и точно на это реагировать? Подумаешь, шесть раз в году, наплевать и забыть? Или: это всего лишь инициатива местных депутатов, и в случае, если номер не пройдет, любой из них, и улыбчивый из телевизора тоже, успеет сказать: «в том, что делаю дурного, не нахожусь на своей стороне»?! Или: учитывая антисанитарные политические условия, в которых мы живем, ахнуть не успеем, как и город навсегда переименуют, и Сталина реабилитируют? И как самому(ой) не стать частью этой неконтролируемой патологии? Ведь можно, даже борясь с ней, оказаться ее частью.

Я позвонила режиссеру, фронтовику Петру Ефимовичу Тодоровскому. Очень, очень люблю Петра Ефимовича, он для меня (и не только для меня) воплощение порядочности, честности и чистоты. И я спросила Тодоровского-старшего, как относиться к переименованию Волгограда в Сталинград, пусть пока и не навсегда, а всего (!) шесть раз в год.

«Как к безобразию, — сказал мне Петр Ефимович. — Я очень возмущен. Сталинградская битва — это Сталинградская битва. Это — святое. Это начало освободительного движения в Великой Отечественной войне, начало избавления от фашистов. Но переименовывать город — зачем? Для каких таких целей опять давать городу имя того, за кем аресты, расстрелы, страх? Это же жуть как люди его боялись, просто жуть… У Сталина руки по локоть в крови. И с его именем играть в какие-то политические игры, за которыми высокие низменные тайны? То Дзержинского на свет вытаскивают, чуть было памятник ему не восстановили, теперь Сталина… Им место во тьме! И я категорически не понимаю наше руководство — к кому и к чему оно нас подталкивает? Я готов подписать любое письмо протеста против такого переименования. Я — участник войны. Я знаю войну изнутри. Да, то, что мы победили в этой войне, — это подвиг. И Сталинградская битва — подвиг. Но — нашего солдата, нашего народа. А если бы не этот «эффективный менеджер», может быть, не 28 миллионов людей погибло? Может быть, не столько было бы жертв? А сколько замечательных девушек осталось без женихов?! Повторяю: готов подписать любое письмо протеста против переименования города Волгограда в Сталинград даже на 6 дней. И на минуточку — нельзя!»

И — еще о чувствах. На днях тюремщики в городе Соликамске (Пермская область) отметили 75-летие Усольлага — одного из первых лагерей системы ГУЛАГа. Праздник проходил в местном отделе Главного управления Федеральной службы исполнения наказаний. Участники — первые лица районов, руководство краевого ГУФСИН.

А теперь — пристегните ремни! «В январе 1938 года в Усольском ИТЛ НКВД СССР были заложены традиции, которые имеют ценность и в наше время. <…> Усольлаг — это тысячи километров дорог, сотни лесных поселков, более 60 тысяч сотрудников, рабочих, служащих, трудившихся на протяжении 75 лет, это школы, детсады, клубы», — восхваляли лагерь устроители праздника.

Ах вот оно что — ГУЛАГ! Традиции, которые имеют ценность и в наше время, школы, детсады, клубы… А вы что думали? Что-то совсем другое?

В Усольлаге в разные годы содержалось от 10 до 30 тысяч заключенных. К примеру, там сидел Алексей Дикий, который дважды играл роль Сталина.

И — еще, еще о чувствах. В Перми в Доме журналистов собрались на круглом столе «ветераны силовых структур» и обратились к местному губернатору и президенту Путину с нижайшей просьбой, суть которой: лишить единственный в России лагерь-музей политических репрессий «Пермь-36» даже копейки бюджетного финансирования. Я ж говорю вам — расхрабрились!

Ира Галкова делится со мной жизненным наблюдением: «Когда записываешь лагерные воспоминания, сталкиваешься с одним и тем же: о своей долагерной жизни человек рассказывает личностно, ярко и о жизни после лагеря — так же, а вот о самом лагере почти все — одинаково, штампами. Я поначалу была в шоке. Кроме описания: «проснулись, пошли на работу», ничего, почти ничего… А потом поняла: это общность лагерного опыта. И не «огладить» его надо, а художественно исследовать. Из человека там, в лагере, выжимали все жизненные соки, то была не жизнь, и вырваться из этой обреченности и обезличенности оказалось под силу только очень редким людям, например Шаламову. Но то, что другие не смогли выскочить и рассказывают о своем опыте как не о своем, тусклым, стертым языком, — именно это и должно стать обвинительным актом. Само отсутствие лагерных подробностей — обвинительный акт, понимаете? Я знаю, что надо ставить эту задачу в нашем музее, но пока не знаю, как именно это сделать».

У Иры есть мечта: музейное пространство выстроить так, как снял свой документальный фильм о Холокосте французский режиссер Клод Ланцман. Тринадцать лет, кстати, снимал. Девять часов идет фильм. Первый раз Ира смотрела его, не отрываясь, все девять часов подряд. Потом — еще раз, и еще, и еще…

«Там просто рассказы людей. Автор не говорит от себя ни одного слова. Только свидетельства очевидцев. Невозможно откровенные. И все очень мощно смонтировано. И — сильная смысловая линия. Я хочу сделать такой музей, как этот фильм. Понимаю, фильм — это одно, а музей — другое. Но я об эффекте. И мне кажется, мы ведем наш музей к этому».

Да! Чуть не забыла! Товарищи депутаты-сталинисты, Холокоста тоже не было? Да, и еще! Не хотите сказать об этом да хоть в Германии?

# «Человек стоит столько, сколько его слово»

Анна Редькина, 28 лет. Художник. В музее ГУЛАГа — с 2008 года. Аня Редькина, по словам Романа Романова, на работе делает абсолютно все: и идеи придумывает, и рисует, и макетирует, и когда ремонт — за цементом ездит, и унитазы меняет…

«Мы с Романом давно дружим, работали вместе в оптическом театре музея Рериха. А когда он меня сюда переманил, сразу стали готовить первую Ночь в музее. Роман пригласил очень хороших актеров, и они тут у нас — на нарах и в бараках — читали Шаламова, Солженицына… В музей, помню, выстроилась тогда громадная очередь — от Генеральной прокуратуры и даже раньше… И вот — ночь, темень, а люди, в основном молодые, идут молчаливой шеренгой к нашему входу, а там их встречает конвоир (мы переодели в конвоира нашего коллегу-экскурсовода) и проводит в музей… И люди из той очереди нам потом признавались, что ждали чего-то жареного — ну, там выстрелов, собак, а заходили в музей, и им у нар и бараков читали Шаламова, Солженицына… Понимаете, они втягивались в тему через очень, очень серьезное, а не через облегченное! И именно эта чрезвычайная серьезность и талантливость — и самих текстов, и как их читали актеры — нарушала отчужденность и отдаленность этих молодых людей от гулаговской темы».

Потом в департаменте сказали, что их Ночь в музее была признана лучшей в городе, и это всех очень вдохновило!

«И мы стали готовить новые выставки. И особенно полюбили одну из них — рисунки и тексты на лагерную тему Евфросиньи Антоновны Керсновской «Сколько стоит человек».

Евфросинья Антоновна Керсновская — писатель, художник и совершенно особенный человек. С начала сороковых по конец пятидесятых годов прошлого века — узница ГУЛАГа. С 1964 года и до 1970-х годов создавала «текстово-изобразительное произведение» о перенесенных ею испытаниях в ГУЛАГе.

12 тетрадей. 2039 тетрадных полос. 703 рисунка.

Каждая полоса — рисунок и подпись к нему. По форме это часто сравнивают с комиксом или русским лубком.

Керсновская долго искала, кому можно передать свои тетрадки на хранение. И нашла такого человека — Игоря Моисеевича Чапковского. Сказала: «Я Вам доверяю». Чапковский спросил, как все это публиковать. Керсновская ответила: «Как оно есть».

Чапковский — человек, в семье которого Е.К. прожила последние годы. Он никогда не имел никакого отношения к издательскому делу, но в перестройку опубликовал первые фрагменты этих тетрадок в журналах «Огонек» (1990 г. №№3, 4) и «Знамя» (1990 г. №№3, 4, 5).

В 2006 году — к столетию Евфросиньи Антоновны Керсновской — впервые все ее тетрадки были опубликованы полностью («как оно есть»).

Музей ГУЛАГа дружит с Игорем Моисеевичем Чапковским, он очень помог в организации выставки «Сколько стоит человек».

…двенадцать деревянных грубо сколоченных длинных столов и двенадцать очень небольших тетрадок с рисунками и текстами Евфросиньи Антоновны; просто по одной тетрадке на каждом столе — и больше ничего, вот такая это была выставка… можно у тетрадок стоять или сидеть (впритык к столам — стулья, и это именно для посетителей, а не только для служительниц музея) и листать, листать; обычно на выставки люди забегают, быстро-быстро что-то смотрят — и побежали дальше, а на Керсновской часами над каждой тетрадкой сидели или, склонившись, стояли, и вглядывались, и читали, и перечитывали…

Аня и раньше читала и Шаламова, и Солженицына, но с рисунками и текстами Керсновской, по собственному признанию, работала напрямую, и это было совсем другое, чем прежде, когда читала литературу просто как литературу, теперь все стало ее собственным чувством, ее «личной литургией».

Из воспоминаний Е.К.: «Вы хотите научиться полезному? Самое полезное, чему можно научиться в лагере, — это научиться выдерживать. И — выжить. Советую вам в ваших же интересах: работая, старайтесь сберечь свои жизненные силы. Не пренебрегайте ничем, чтобы съесть лишний кусочек хлеба. Я вижу, что вы негодуете? Вас возмущает мой цинизм? Шесть лет тому назад и я бы не поверил, что буду так рассуждать! И уверяю вас, что значительно раньше, чем через шесть, вы со мной согласитесь…»

Это Керсновской говорит Вейсман, сын раввина из Гомеля, видный коммунист, а с 1937 года такой же зэк, как она.

«В другой бригаде, у Немировича, было 111 человек в прошлом году… В нынешнем их было также 111, но прошлогодним был лишь сам Немирович: остальные 111 умерли от голода. Они не могли выполнить норму — вырезать вручную 60 деревянных ложек в день — и получали штрафной паек, то есть половину».

Лето 1943 года. Истощенную Евфросинью этапировали в лаготделение номер 4 на станции Ельцовка под Новосибирском. Работала в ночной смене в шапочной мастерской — чинила шапки, привезенные с фронта. А днем — в подсобном хозяйстве, где могла подкрепиться сырыми овощами. Половину своего пайка и те овощи, что могла тайком принести с поля, Евфросинья отдавала беременной солагернице Вере Леонидовне Таньковой (из рода адмирала Невельских). В лагере было принято платить за любую услугу, в том числе за хорошее место работы. За то, что она приносила с поля овощи не своему бригадиру, а своей подопечной Таньковой, работы в тепле лишилась. Ее перевели в лагерь на строительство военного завода под Новосибирском. Зимой 1943 года на морозе Евфросинья возила тачки с раствором и материалами по трапам на пятый этаж.

Выставка «Сколько стоит человек» в Музее ГУЛАГа уже не идет. Но зайдите на сайт. Посмотрите рисунки Е.К., почитайте ее тексты. И спросите себя, можно такое выдумать?

Из воспоминаний Е.К.: «Это вид авитаминоза, известный под названием куриная слепота. У слепых вырабатывается способность ориентироваться в темноте. Но эти доходяги слепы лишь после заката солнца. Они оступаются и спотыкаются на каждом шагу, и поэтому, чтобы не пролить драгоценный черпак баланды, они спешат выпить ее через край, не отходя от раздаточного окошка.

Как раз тут чаще всего на них натыкается следующий и выбивает из рук драгоценную бурду. Потерпевший в отчаянии: он ползает по растоптанному снегу с опилками, собирает горстью и отправляет в рот опилки, пропитанные баландой».

Когда у Е.К. закончился лагерный срок, ровно в тот момент, когда она выходила, ей было сделано обычное гулаговское предложение: дать расписку, что не будет вспоминать о том, что с ней было. Все подписывают — дальше делай, что хочешь! Но Е.К. сказала: «Нет. Человек стоит столько, сколько его слово». «Ну, тогда оставайся в зоне!» — сказали ей. И она осталась.

Потом работала в Норильске на шахте взрывником и бурильщиком. И только в 1957 году впервые за восемнадцать лет разлуки встретилась со своей мамой.

После того как выставка «Сколько стоит человек» в Музее ГУЛАГа закрылась, художник Аня Редькина повезла ее в Великий Новгород. На своей машине, сама была за рулем. На обратном пути Анина машина перевернулась. Аня рассказывает мне, смеясь: «От переполненности моих чувств, наверное, это случилось. Нет, я никак не пострадала. И выставка — тоже. Она же в Новгороде осталась». Взахлеб Аня говорит о другом — о том, что там, в Новгороде, был у выставки грандиозный успех, просто фурор, никто такого вообще не ожидал, три месяца народ шел на эту выставку, безостановочно, огромными потоками…

Ну вот, а нам тут все время внушают: что волнует людей в Москве, никого не колышет в провинции, там люди заняты только выживанием и ничем больше. А кто же тогда стоял в тех огромных новгородских очередях на Керсновскую, исключительно московские олигархи?

Из воспоминаний Е.К.: «В 10 часов — поверка. Все, кто работает на данном объекте, собираются во дворе. Все. Даже те, кто успел уже умереть. Впрочем, не сам. Его привозят на тачке и пристраивают в шеренге. Знай порядок!»

# Крохотная вечность

В Музее ГУЛАГа у меня есть два самых любимых экспоната: фотография дочки, которую мама в лагере хранила под стелькой своей обуви, и обмылок, который муж жене тайком успел передать, когда они на мгновение пересеклись на этапе между своими лагерями.

Не бутафория, не стилизация, не перформанс, не игра воображения. У этих экспонатов есть имя, отчество и фамилия. (Черт! Ужасное слово «экспонат», но ничего другого не изобретено, приходится пользоваться.)

Так вот: кусочек мыла Адам Самойлович Гросблат передал своей жене Евгении Соломоновне Гросблат на этапе Москва — Томск. Точная дата: ноябрь 1937 года.

Супругов Гросблат этапировали из Москвы 3 ноября 1937-го. Каждый из них со своей партией заключенных двигался в Сибирь, абсолютно ничего не зная о другом. В частности, не знали, что едут в одном составе.

Они случайно встретились на какой-то станции. Когда садились в вагоны. Адам передал Евгении через начальника поезда (уж не знаю, за деньги или просто так) вещи. Среди них и был этот крохотный кусочек мыла. Евгения бережно хранила его в ГУЛАГе.

Представляете, у этого обмылка тоже есть свой лагерный срок — 17 лет! (В Москву супруги вернулись в 1954 году.)

После лагеря Адам Самойлович и Евгения Соломо-новна прожили еще долго. Он умер в 1981 году. Она в 1982-м.

В 2008 году их дочь Ирина Адамовна Сомова передала эту семейную реликвию в Музей ГУЛАГа.

И второй экспонат: крохотная фотография Ирины. Именно эту фотографию своей дочки Евгения прятала в лагере под стелькой обуви. Фотография, кстати, замечательно сохранилась.

Просто обмылок. Просто фотография.
Весь ужас в том, что ничего ужасного.
Просто лагерная повседневность.

P.S._ Недостоверное прошлое нехорошо прежде всего своей неопрятностью. Но не отмывать его надо, а возвращать ему достоверность. Тем более что сталинские времена ближе к нам, чем Средние века._

А тем, кто думает, что игры с переименованием Волгограда — это только слова, хочу напомнить Евфросинью Антоновну Керсновскую: «Человек стоит столько, сколько его слово».

(Продолжение следует)

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow