В то время как актив протестного движения, и в целом либеральная публика и элиты, пребывают в настроении мрачном и подавленном, в Кремле вовсе не празднуют победу, но продолжают истерично плодить запретительные и карательные инициативы, как бы боясь остановиться. Так ведь и осталось непонятным, какой политический смысл был в «антисиротском законе». Так ли он насолил американцам? Да и подлый его псевдопатриотизм («не продадим наших сирот!») — какое-то крайне сомнительное средство национальной консолидации в смысле эффективности даже, а не только морали. Укрепляется ощущение, что власть в стране действительно захвачена какими-то «плохишами», которые вредят всему и вся просто по призванию.

Дело, видимо, заключается в том, что администрация нового путинского президентства в принципе сконфигурирована так, что никакой другой повестки, кроме агрессивного оскала и борьбы с «внутренним врагом» у нее нет. Просто не придумано. Кроме того, перманентная внутриполитическая истерика приносила Кремлю определенные дивиденды. Во-первых, она, как уже было сказано, гипнотически действует на элиты и повергает в депрессию протестующих. Это как загримированный Леонов в «Джентльменах удачи» кричит зэкам-сокамерникам: «Пасть порву, моргала выколю!» Но главное, эта истерика позволяла Кремлю на протяжении большей части года довольно успешно подменять повестку недовольных.

Кризис прошлой зимы обнажил распад пропутинского большинства, своеобразного проавторитарного консенсуса, сложившегося в первой половине 2000-х годов. Стало очевидно, что старая парадигма трещит по швам, не устраивает продвинутые и наиболее динамичные слои населения, а в условиях снижения темпов роста экономики теряет к тому же поддержку обывателей и регионов. Хуже того: зимние протесты не только обнаружили процесс распада пропутинского консенсуса, но и выдвинули вполне консенсусную альтернативную повестку – повестку более справедливого распределения политической власти (тема «честных выборов») и более справедливого распределения благ от экономического роста (тема коррупции).

Реакционная экзальтация путинской администрации имела целью сформировать или, по крайней мере, создать иллюзию формирования нового, гораздо более консервативного путинского большинства. В политике большинство не совсем арифметическое понятие. Для того, чтобы сформировать большинство, необходимо убедить конкурирующие идеологические группы, что они маргинальны, а обывателя – в том, что ему с этими группами явно не по пути. Необходимо было нащупать такие темы, которые, с одной стороны, возбуждают и возмущают продвинутую публику, а, с другой – чужды и малопонятны обывателю. Длительные и ожесточенные полемики о митингах и демонстрациях, о роли церкви в жизни общества и государства, о гомосексуализме и его природе, наконец, даже о сиротах – отдавать их заграницу или нет? – вполне успешно выполняли главную задачу: все глубже в тень уходил основной и вполне консенсусный (объединяющий продвинутую публику и обывателя) лозунг «против жуликов и воров», столь удачно интегрировавший тему политического неравноправия («жулики») и коррупции («воры»).

Эта стратегия в то же время оказалась для Кремля ловушкой. Консервативное большинство никак не формируется, а истерику приходится продолжать и продолжать. Неудачи с формированием консервативного большинства проявляют себя не только в продолжающемся снижении путинских рейтингов, но и, например, в неудачах такого важнейшего элемента реакционной стратегии Кремля как клерикализация общественной жизни.

Патриарх Кирилл (представитель так называемого «силового» крыла путинской администрации) не зря так негодовал на днях по поводу того, что модуль «Основы православия» не пользуется популярностью у родителей школьников (в Петербурге его выбрали 9%, в Москве – 23%, а в среднем по России – 32%). Патриарх, впрочем, в духе модного нынче чекистского мировидения поспешил объяснить это обстоятельство заговором министерства образования. На самом деле данные социологов показывают, что примерно так оно и должно быть.

С одной стороны, можно найти подтверждения тому, что статус религии и церкви в общественной жизни повысился. Например, на вопрос «согласны ли вы, что только в обращении к религии, к церкви общество может найти силу для духовного возрождения страны?» в 1997 году утвердительно отвечали 33%, а в 2012 – 48% (здесь и далее – данные «Левада-центра»). Однако ответы на другие вопросы свидетельствуют, что это совсем не означает согласия на клерикализацию общественной и политической жизни. Так, мнения по поводу того, нужно ли вводить в школе изучение основ религии, разделились ровно пополам - 44% «за», а 43% - против (в начале 2000-х, кстати, идея эта имела большую поддержку).

Спрос на религию есть, однако этот спрос носит скорее гуманитарный, а не тоталитарный характер. Население осторожно и даже настороженно относится к претензиям церкви на политическую роль. В ответах на вопрос «Должна ли церковь оказывать влияние на принятие государственных решений?» наблюдаем выразительную динамику: в 2005 году утвердительно ответили 42% опрошенных (50% высказались против), в 2007-м - 29% (61% – против), в 2012-м доля сторонников политического влияния церкви – на фоне яростной проповеди этой идеи – сократилась до 26%, а 65% высказываются против. Заметно изменилось и другое соотношение: в 2008 году (при прежнем патриархе) примерно равные группы (по 18%) выражали мнение, что влияние церкви на государственную политику слишком велико и что оно недостаточно, в 2012-м группа полагающих, что политическое влияние церкви чрезмерно, увеличилась до 28%, а противоположная группа уменьшилась до 15%.

Спрос на клерикализацию низок, скорее нарастает недовольство ею. Вот, к примеру, в начале 2000-х церкви как институту доверяли немногим более 40%, с 2009 году доверие к церкви подскочило до 50%. Однако за последний год с 30% (это устойчивое значение для предыдущих 15 лет) до почти 40% выросло число тех, кто заявляет о своем полном или частичном недоверии церкви. А это уже слишком много для того, чтобы претендовать на консолидирующую роль. Кстати, и сам патриарх, включенный социологами в список политиков, которым доверяют, опустился с уровня 10% в начале 2010 года до устойчиво маргинальных 5% в 2012-м.

Дело тут не в религии, а в понимании общественного устройства. Несколько дезориентированное думско-кремлевским кликушеством, общество между тем склонно вернуться к гражданской повестке, формировавшейся в посткризисные годы. На вопрос, что следует сделать властям - «закрутить гайки и жестче относится к любым вольностям» или «предоставить людям свободу заниматься своими делами» в 2012 году 35% выбирали первый вариант и около 50% второй, меж тем как в середине 2000-х соотношение было обратным. Общество по-прежнему хочет умеренной децентрализации, постепенной модернизации социальной жизни и большей правовой защищенности. И чтобы оно не вспомнило об этом, приходится до умопомрачения обсуждать пропаганду гомосексуализма и имеет ли право правительство портить жизнь детям только потому, что они родились на подведомственной ему территории. В общем: «Пасть порву, моргала выколю, рога поотшибаю!»