15 января 2013 года у меня сразу не задалось: пришлось оправдываться перед редактором за задержку текста о хищениях в Минобороны. Дав железные, но невыполнимые по срокам обещания, уехал на встречу. Было где-то 15.00. Только свернул с Потаповского, где расположена редакция, в Архангельский переулок, как из сугроба возникли двое коренастых парней. Один козырнул красной «корочкой»: «Московский уголовный розыск. Ваши документы».
Ну, бывает… Мало ли кого могут «пасти», а я все-таки личность «подозрительная» — темноволосый, с греческим профилем, как любят зубоскалить мои друзья и коллеги. Однако эти двое явно не обознались: «Сухотин Андрей Игоревич?! Вы задержаны по подозрению в совершении преступления».
На всякий случай уточнил: «Это шутка?» Однако опер не утешил: «Нет. Вы из «Новой газеты». «Значит, какая-то провокация, и где-то за углом кто-нибудь снимает кадры для очередной «Анатомии протеста», — мелькнула мысль. Попросил предъявить документы — внутри красной «мурки» в действительности оказался документ оперуполномоченного ОУР ОВД по Басманному району Стрельченко. Значит, не розыгрыш. «Какое преступление-то?» — «Мы вам потом объясним. Пройдемся в машину».
После краткого и бесполезного диалога — за что именно меня задерживают, опер Стрельченко не сказал, — я попросил вызвать дежурную машину и немедленно позвонил в редакцию.
Совет № 1: Если есть такая возможность, вы должны тут же поставить в известность о произошедшем своих родных или друзей. Идеальный вариант, если у вас на всякий случай уже заключен договор с конкретным адвокатом. В наше время — не помешает.
Пока сотрудники «Новой газеты» бежали к месту событий, я тянул время: «Это связано с моей работой?» «Мне неизвестно. Я лишь выполняю приказ», — сообщил оперативник. «Заказ?» — спросил сам себя. «Заказ!» — ответил внутренний голос. Я ему, правда, все равно не поверил. Как оказалось, зря.
Когда прибыл автомобиль ППС, в Архангельском переулке вовсю развернулась полемика между журналистами и операми, которые ссылались не на нормы закона, а все на тот же таинственный, непонятно кем отданный «приказ». Стыдно признаться, но происходившее меня веселило — просто еще не знал, что мне действительно «шьют дело».
В дежурном автомобиле, слава богу, оказалось тесновато: помимо двух сотрудников ППС и меня там нашлось место и для сотрудницы юрслужбы «Новой». И не зря Катя поехала: пока в ОВД спешила мой адвокат Марина Андреева, опер Стрельченко вместе с коллегой из ОУР Ефимовым принялись меня обрабатывать. Сначала предложили отказаться от показаний и сослаться на 51-ю статью Конституции. «Ни-ни, — сказала Катя, — ничего подписывать не будет и даст показания, но с адвокатом». Затем возникла идея «неформальной беседы». «Ни-ни, — вступилась Катя, — не знаю такого процессуального действия», — чем воспрепятствовала попытке уволочь меня в кабинет.
Совет № 2. Не спешите ничего говорить и подписывать. Правильные советы вам даст только адвокат. А он может участвовать в вашей судьбе с первой секунды задержания.
Адвоката сначала не пускали: не помогали ни ордер, ни удостоверение. Случился скандал, в котором победили мы. «Зря улыбаешься», — первым делом сообщила мне адвокат. А я действительно улыбался, потому что все казалось странным недоразумением — ведь такое со мной просто не могло произойти.
Меж тем шел второй час задержания (без протокола самого задержания, без протокола доставления) по подозрению в совершении преступления, о существе которого мне так никто и не сообщил.
Проследовали для дачи объяснений. И ситуация наконец-то прояснилась, вернее, — запуталась окончательно. Оказывается, 26 декабря 2012 года, примерно в 23.50, я совершил «открытое хищение чужого имущества группой лиц по предварительному сговору с применением насилия, не опасного для жизни и здоровья».
С этой новостью нас с адвокатом и оставили наедине. Стал вспоминать (в свое время ведь шутил над Штирлицем, который помнил, что с ним было в четверг после Рождества двенадцать лет назад в 17.41), и окончательно понял: лажа — весь день был на виду у десятка людей, а ночь провел с друзьями, отмечая наступающий Новый год в баре.
Прошло два часа, пересказывать маршрут своего передвижения и обстоятельства той ночи уже надоело. Несмотря на то что мою свободу еще никто по закону не ограничил, выпускать на улицу категорически отказывались. «Курите там!» — махнул рукой опер Ефимов в сторону туалета. Оказалось, ждем не только мы: слышу разговор двух неизвестных: «Терпила опаздывает. Сколько можно?» — «Ждем! Тянем время».
Ну ждем. Наконец, спустя очередные «десять минут», подходит старший следователь следственного отдела ОВД Тимербулатов: «Простите, не заметил вас». (Неплохо так — продержать три с лишним часа, исчерпав все положенные законом лимиты, чтобы потом сказать: «Я вас не заметил».)
Допрос. Опознание. Очная ставка
Следователь, кстати, насторожил сразу: говорил спокойно — никаких резких движений, никаких лишних фраз, в глазах никакого сомнения и интереса… То ли слишком устал, то ли попросту знал, чем все закончится. Сейчас понимаю — скорее второе.
Для начала из подозреваемого (на что мне намекали опера) я превращаюсь в свидетеля. Что странно: свидетелей обычно не забирают на улице — их просят прийти повесткой. Да и вопросы со статусом соотносятся слабо: «Били ли вы кого-нибудь вечером 26 декабря? Похищали что-нибудь у кого-нибудь?»
В итоге — дача показаний свидетелем (мною) заканчивается опознанием свидетеля (т.е. — меня). Изящный ход…
В кабинет, где должно пройти опознание «грабителя» (меня), вбегает безымянный начальник: «Всё, все готовы? Заводите статистов и понятых». Статисты — двое парней, с которыми нас мог объединять разве что возраст: внешне мы были схожи, как негр с китайцем. Раздали номера, мне достался первый.
«Терпила» — человек лет 25—30, зовут Андрей Вишняков: среднего роста, коротко стриженный, с осунувшимся лицом и пустым взглядом. Согласно легенде — получил от кого-то взбучку и остался без кошелька. Присутствуй я на этом мероприятии в качестве стороннего наблюдателя, вряд ли бы понял, кто это — потерпевший или подозреваемый. Сопровождала «жертву» девушка-адвокат на высоких каблуках, в короткой юбке и с гигантскими серьгами. Поведением и манерой держаться очень напоминала активиста прокремлевских молодежных движений.
«Точно — опознают». К такому умозаключению меня подвел следователь Тимербулатов, который попросил перед началом следственного действия всех его участников… представиться. Чудное такое опознание! С учетом же того, что все мои анкетные данные вместе с фотографией давно выложены на официальном сайте «Новой», шансы оказаться «вне подозрений» растаяли окончательно. Так и есть: «потерпевший» стремительно называет мой номер.
Итак: этот человек — не жертва обмана, не введен в заблуждение, а изначально является частью спектакля. Но насколько масштабного? Чей сценарий? И самое главное — что написали в финале?
Очная ставка. «Потерпевший» невнятен, постоянно получает тычки от своего адвоката. Показания — изумительны. Привожу их с сокращениями (пунктуация оригинала сохранена): «26 декабря 2012 года примерно в 23.50 я проходил мимо дома № 7 по Потаповскому переулку г. Москва и увидел ранее незнакомую мне девушку, которая шла мне навстречу <…> я хотел спросить, где станция метро, но не успев договорить фразу до конца, заметил, как Сухотин А.И. подошел за спину девушки и через нее схватил меня руками за шею. Я сказал ему «Что ты творишь?», на что Сухотин ничего не ответил и нанес мне около 10 ударов в область головы, при этом я закрывал лицо руками. Рядом с Сухотиным и девушкой находилась еще одна молодая пара (по словам «потерпевшего», парень и девушка. — А. С.). <…> Когда я встал на ноги со спины на меня напрыгнула одна из девушек и схватила меня за уши, с криками «ты нам за все заплатишь!» <…> Другой молодой человек, находившийся с ними, сказал: «Посмотри, где у него деньги», кому он сказал данные слова, я не увидел. <…> После чего нападавшие на меня граждане спешно ушли в сторону неизвестного мне направления. Телефон, находящийся при мне имел разряженное состояние. Я у одного из прохожих попросил телефон и позвонил в службу «02» <…>. Приехавшие сотрудники полиции, спросили у меня о произошедшем, после чего доставили меня в ОМВД по Басманному району Москвы для дальнейшего разбирательства. В ОМВД я написал письменное заявление по факту моего избиения. <…> Выйдя из ОМВД по Басманному району Москвы, я остановил проезжающую мимо автомашину и предложил довести меня за 2000 рублей до места моего жительства. Когда мы следовали по Новорязанскому шоссе, я обнаружил отсутствие принадлежащего мне кошелька. После чего, осмотрев совместно с водителем салон автомобиля, мы не обнаружили кошелька. Я предположил, что кто-то из нападавших на меня граждан мог похитить принадлежащий мне кошелек. Кто именно утверждать я не могу, поскольку не видел самого факта хищения. <…> В нем (кошельке. — А. С.) находились денежные средства в размере 7500 рублей <…>».
«Я вначале, — объясняет Вишняков, — был на пр-те Вернадского возле цирка. После чего со станции метро «Университет» направился домой до станции метро «Кузьминки». По дороге в метро я захотел в туалет, в связи с чем вышел на станции метро «Красные ворота». <…> В итоге я дошел до Потаповского переулка и заблудился».
Как человек, ориентирующийся в столичной подземке, улыбаюсь: нечасто можно встретить москвича, который едет от «Университета» до «Кузьминок» и выходит справить нужду на «Красных Воротах».
«Примерно в 18:00 вошел на станцию метро «Университет» и в 18:20 вышел из «Красных ворот». По времени, конечно, сходится, но что мог делать человек, которому надо домой, с 18.20 до 23.50? Вишняков, предварительно переглянувшись с адвокатом и вызвав улыбку следователя, ответил так: «Гулял».
Примечаю, что к следователю «потерпевший» обращается исключительно по форме: «Товарищ майор», — а все свои действия согласует следующим образом: «Разрешите выйти?», «Разрешите войти?», «Никак нет!», «Так точно!». Ну, будто бы сам сотрудник или привык встречаться с сотрудниками при определенных обстоятельствах. Не хочу ничего утверждать, но мне показалось, что Вишнякову офицерский китель вряд ли бы подошел.
Во время очной ставки стало известно: в мою квартиру нагрянули с обыском. Ищут кошелек. Спасибо газете — на месте был еще один адвокат. Спасибо родным — в комнатах сидело по нескольку бдительных соседей. Говорят, оперативники опешили и даже подумали, что ошиблись адресом.
Совет № 3. При проведении обыска обязательно должен присутствовать адвокат. Ваши родные должны пригласить в гости соседей (чем больше, тем лучше) и рассредоточить их по всем помещениям. Лучшие кандидатуры — бабушки (они бдительнее).
Но, сидя в ОВД, я ничего этого, конечно, не знал и лихорадочно ждал: подкинули или нет? Адвокат Андреева читает sms — «все хорошо». Правда, следователь не поддержал позитивного настроя, сразу после очной ставки вновь сделав меня подозреваемым.
А вот дальше — прямо скажу — передернуло: задержание на 48 часов в порядке ст. 91 УПК. «Поедете на Петровку. А потом — Басманный суд по избранию меры пресечения». Стоп-стоп-стоп — это с недопустимым-то опознанием, без свидетелей, с потерпевшим, который не может описать свой кошелек и не знает точно, похитили его или нет, с нулевым результатом обыска, с четко обозначенным мною алиби и несмотря на то что я москвич, работаю, не привлекался, не состоял? Кто же и как должен был выкрутить руки не глупым вроде бы мужикам из ОВД: нескольким операм, следователю и его начальнику, — чтобы те так подставились?
В голове крутилось: «Кого подставляют — лично меня или всю газету разом?»
ИВС
С дежурным, оформлявшим отправку в ИВС № 1 на Петровку, разговора не получилось — молчалив. Правда, предложил переночевать в ОВД, в камере 4x4, напоминающей погреб зимой. «Шутите?» — я отказался от заманчивого предложения и стал завидовать Евгении Васильевой из Минобороны с ее домашним арестом.
С конвоем стало как-то проще: нормальные такие мужики, без подковырок и — полная информированность: «А, так ты ж у нас политический». И со мной провели ненавязчивый ликбез, описав ближайшую перспективу: «Сначала ИВС, потом тебя повезут в СИЗО № 4 в Медведково, ну а по этапу…» Правда, слушать историю до конца мне почему-то не хотелось: «Не торопитесь», — говорю. Конвоир улыбнулся: «Нет, ну если не виноват, то, может быть, и выпустят».
Угу… «Может быть».
В ИВС расстаюсь со шнурками и металлическими колодками в подошве, о существовании которых, откровенно говоря, и не подозревал. Отдаю ремень и зажигалку — в изоляторе, оказывается, можно пользоваться лишь спичками.
Моя камера — № 207. Но большой разницы нет — все «хаты» типовые: десять квадратных метров, три койки, туалет в одном углу и стол — в другом. Вскоре подселяют «соседей»: одного — за то, что сбил насмерть пешехода, другого — за то, что украл борсетку. Рассказывают все это они — то ли хотят излить душу, то ли войти в доверие. Ответить взаимным желанием не горю: на вопрос, за что меня «взяли», резонно отвечаю: «Ни за что».
Совет № 4. В камере стоит говорить лишь на общие темы.
Тюремный быт неопытному сидельцу непривычен — все эти плановые «визиты» надзирателей с предложением пройти санитарную обработку, осуществить прогулку (по такой же камере, но абсолютно пустой), почитать прессу… Надзиратели, хочется отметить, люди вполне доброжелательные и даже иногда готовы выручить — например, спичками.
Хотя были и сложности — все-таки засыпать при ярком свете и просыпаться под звуки радио неприятно. Да еще сотрудник ИВС с сочувствием предупреждает: «На «четверке» (СИЗО в Медведкове. — А. С.) будет тяжелее — готовься».
Готовиться не пришлось — вечером следующего дня, после допроса людей, которые были со мной в ту злополучную ночь, следователь ОВД (заметно, что без удовольствия) отпустил меня под подписку о невыезде. Сейчас мой процессуальный статус — подозреваемый, в течение десяти дней мне должны либо предъявить обвинение, либо «помиловать», сделав свидетелем.
Но я придумал себе иную роль — истца. Встретимся в суде. И мне почему-то кажется, что обвиняемым, например, «в заведомо ложном доносе» окажется кто-то иной, а не
Андрей Сухотин, корреспондент отдела расследований
P.S.«Записки подозреваемого» я продолжу. И непременно расскажу, кому так захотелось посадить в тюрьму журналиста «Новой газеты».
