Как говорил философ Пятигорский, «иногда мистификация становится не выражением политики, а ее основой». В России основой политики стала имитация. Глава экспертного совета «Слова года», филолог Михаил Эпштейн называет подобные слова «пустышками», однако еще год назад без них было не обойтись. Мы все, жившие в том обществе (притом что было уже и 5 декабря, и 10-е), еще соблюдали правила игры.
В разговорной речи властные инвективы, как правило, употребляются с противоположным знаком; с их помощью не описывают процессы, происходящие в обществе, а характеризуют тех, кто придумал эти слова. Их давно сопровождал «внутренний смех» и «понимание наоборот» — но даже насмешка свидетельствовала о своеобразном признании: ведь смеются над живым, а не над мертвым. То, что они попадали в номинации «Слова года», — также и дань техническим возможностям государственной агитмашины, которая умела засадить огромное пространство искусственными растениями.
Таким образом, результаты прежних голосований подтверждали, что монополия на порождение слов года принадлежит власти. Рокировка — первое из «не назначенных сверху» слов. Это, если угодно, слово междугодия: его придумала уже не власть, а народ. Масштабная рокировка произошла за этот год в самом языке.
Пока спорят о победе или поражении протестного движения, результаты «Слова года»-2012 говорят о фундаментальных изменениях в психологии общества: в новой линейке номинаций (слово, выражение, фраза 2012 года) почти нет слов, порожденных властью. Словом года предсказуемо стала Болотная, за ним следуют оккупай, религархия, панк-молебен, карусель/карусельщик, митинг, кривосудие. Только седьмым по счету идет «идеологическое» слово — кощунницы.В номинации «Выражение года» эта тенденция еще заметнее: Белый круг/ Белая лента/ Белая революция/ Белое кольцо, белоленточник, рассерженные горожане/ партия рассерженных горожан, снежная революция, список Магнитского. В этой линейке только два слова из государственного запаса, в хвосте — иностранный агент и внесистемная оппозиция.
Фраза года: «Богородица, Путина прогони!», «Мы придем еще», «История поставила на нас и положила на них», «Вы нас даже не представляете», «За честные выборы!» — ни одной, опять же, из властного лексикона. Выражение Светланы Курицыной (Светы из Иванова) «Мы стали более лучше одеваться»,попавшее в эту номинацию,по-своему интересно. О нем много шутили, но никто, кажется, не исследовал его этимологию. Это нелепое, как будто случайное удвоение смысла, тавтология — закономерно для общества с двойной моралью. Двойная мораль — это по сути антимораль (что-то вроде плюс на плюс). В обществе, где почти каждое слово скомпрометировано (разницей между смыслом и реальным положением дел), подобное удвоение неизбежно. Это заметно по общеупотребительным фразам: «Он — по-настоящему верующий человек» или «Это реально большие деньги». Грубо говоря, общество настолько привыкло обманывать себя и других, что в случае, если кто вдруг хочет сказать правду, он вынужден делать акцент, ставить своеобразную метку («Это не просто писатель, это такой писатель-писатель!»). «Более лучше» строится по той же схеме: взнаменитом спонтанном интервью Света силится привести собственный опыт в соответствие с позитивной программой («…Засеивать больше земель: овощи там, рожь — вот это всё»), но чувствует, что официальная версия нуждается в постоянном усилении.
Любая грамматическая или лексическая ошибка не случайна, учит психоанализ. Если считать, что на месте ошибки открывается некая дверь в подсознание, можно попытаться понять скрытое. Вероятно, здесь мы имеем дело с самоперебивом. Так бывает, когда человек в момент речи вспоминает, чему его учили другие (например, на тренингах): желая поначалу употребить нейтрально-оценочное, в духе «более-менее» — говорящий спохватывается, обрывает себя, и тут же вслед посылает установочное «лучше».
Язык власти становится «антиязыком» (эта номинация редко появляется в «Слове года»): «Антиязык — это пропагандистский язык, направленный на передергивание реальности и подтасовку ее в интересах языкового субъекта» (Михаил Эпштейн). На первом месте — Оскорбление чувств верующих,формулировка, которая открывает возможности для бескрайней правоприменительной практики. Далее:Ложные ценности агрессивного либерализма, Народный фронт, Не раскачивайте лодку, Оранжевая угроза. Наиболее интересной представляется фраза «Ложные ценности агрессивного либерализма»: нейтральное слово «либерализм» окружено негативными — «агрессивного», «ложные». Легко реконструировать это выражение: достаточно заменить слово «либерализм» на «капитализм» — и получится ровно то, чему автора выражения, вероятно, учили еще в Высшей партийной школе. Властные языковые конструкции высмеиваются с помощью издевательских народных подобий — «Ненасильственное неподчинение незаконным действиям властей».
Народное словотворчество (а значит, и сознание) бродит вокруг проблемы обезличивания человека: бессмыслец(тот, кто живет без смысла), комфорточкаи комфортодОкс (неуклонный приверженец комфорта), мелкомУченик(человек, погрязший в многочисленных мелких неприятностях). В пару ему — всуецИд (бесполезное самоубийство), и нервотОчина (подсознательная сосредоточенность на чем-то). Современный человек даже помучаться не может по-крупному — и погрязает в мелочности, суетности. В этом же ряду, по сути, и слово-победитель в номинации «Неологизм»: молчевИдец(очевидец, молчащий об увиденном; автор — Отар Бежанов). И как альтернатива этому молчевидению — ропщественность (часть общественности, которая уже не может жить молча; автор — Владимир Ерошин).
В этом году почти нет фетишизации гаджетов: разве только кайфон. Сколково — символ очередной модернизации — породило неологизмы Нискольково(2011 г.), Скольково и Дефолтово(2012 г.)—как закономерный итог эпохи Сырьевековья. В этом году среди неологизмов целая линейка слов, высмеивающих насильственное насаждение духовности: святобесие, чужебесие, кровославные, оскорбинка для чувств. (На этом фоне забавно смотрится неологизм блогиня — вера в блог как альтернативная религия). Своеобразное уточнение (специализация) широкого понятия «народ»: народло; открепилы (вспомним выражение «терпилы») и решальщики(пособники в коррупционных схемах).
В обществе в этом году кроме политических трансформаций происходила еще и масштабная этическая перезагрузка. Год заставил многих вернуться к новой искренности и сентиментализму. Михаил Эпштейн отмечает появление в этом году обилие «прямых» слов: «кривосудие», «достали!», «мыборы», «Не забудем, не простим», «За честные выборы!», «Оккупай!» Примером сентиментализма является фраза «Мы здесь гуляем».
Главная сенсация — пересмотр отношения к понятию участия/неучастия. Уклонение от действия, от активности в русском языке никогда не вызывало осуждающей оценки: к этому было традиционно-нейтральное, скорее даже позитивное отношение. В 2000-е неучастие (в политике, общественной жизни) стало квазиидеологией («Менять ничего не надо, будет только хуже»). Поэтому удивительно появление в 2012 году выражения агрессивное неучастие/агрессия неучастия. Отныне неучастие рассматривается как антиэтичное поведение, означает отказ от истории, выпадение из жизни. Не имея собственного мнения или позиции, ты неизбежно вынужден будешь выражать чужое. Если молчащих большинство, неучастие превращается в агрессию. Бездействие, безволие, безмыслие становится моральной ущербностью.
Можно констатировать, что российское общество в этом году породило, по сути, новый язык, язык Болотной, который, кроме прочего, еще и возвращает подлинное значение затертым словам — как митинг. В советской реальности митинг — симуляция чувств, скучное мероприятие, по разнарядке. Теперь же митинг стал чем-то своевольным, опасным, но живым мероприятием. По итогам 2012 года мы можем говорить о рождении языка, альтернативного языку власти. Пока в мире физическом собравшихся на очередную акцию вытесняют с площади, в мире слов все ровно наоборот. Языковой «оккупай» торжествует.
