СюжетыОбщество

Что русскому не здорово, немцу — смерть

Схожие идеи германской «Кон­сер­ва­тив­ной ре­во­лю­ции» и русского евразийства одинаково губительны, немцы это уже испытали на себе…

Этот материал вышел в номере № 144 от 19 декабря 2012
Читать
Схожие идеи германской «Кон­сер­ва­тив­ной ре­во­лю­ции» и русского евразийства одинаково губительны, немцы это уже испытали на себе…

Андрей ЗУБОВ,

«Консервативная революция» парадоксальным образом объединяла понятия, которые отрицают друг друга. Ведь консерваторы обычно пытаются защитить старое от посягательств революционеров, а революционеры стремятся к разрушению старого во имя нового. Консервативные же революционеры объединяли эти две противоположные установки — были одновременно и радикальными разрушителями, и реставраторами. Разрушить они хотели немецкую демократию, возникшую после поражения Германии в Первой мировой войне. Немецкий политолог Ханс Бухгейм пишет в этой связи: «Национальная спесь, не желающая смириться с военным поражением, пока что еще не могла двинуться на своего врага и потому ополчилась против собственного государства, как если бы ликвидация этого государства была первым условием национального возрождения»1.

Так что по отношению к возникшей в ноябре 1918 года немецкой демократии консервативные революционеры были революционно настроены. Они хотели возродить давно ушедший в небытие средневековый германский Рейх. Они тосковали по рыцарству и по иерархически построенному сословному государству с почти непроницаемыми социальными перегородками, в котором каждое сословие несло обязанности по отношению к общественному целому, а не думало только о своих правах.

Были ли консервативные революционеры обречены на неудачу? Вряд ли: ХХ столетие стало веком реализации самых фантастических утопий. Сталину, например, удалось осуществить давнюю мечту радикальных социалистов, стремившихся к полному уничтожению частной собственности. Когда Маркс и Энгельс в феврале 1848 года в «Коммунистическом манифесте» писали, что главной целью коммунизма является упразднение частной собственности, эта идея казалась всего лишь выдумкой абстрактно мыслящих молодых людей — своего рода «шигалевщиной», как назвал бы такого рода постулаты Достоевский. Однако 82 года спустя, во время коллективизации сельского хозяйства в СССР, эти «шигалевские» идеи были почти полностью осуществлены.

Гитлер, в свою очередь, почти полностью осуществил идеи радикальных антисемитов XIX века, мечтавших о «Европе без евреев». Николай Бердяев говорил, что в ХХ веке человечество столкнулось с тем, что утопии легко осуществлять, вопрос в том, как предотвратить их осуществление2.

То, что говорил Бердяев, касалось и консервативных революционеров. Их мечты о построении Третьего рейха, по образцу Рейха первого — средневековой германской империи, в немалой степени очистили путь для создания нацистского Рейха.

Заимствованный у Запада3 либерализм был объявлен консервативными революционерами смертельным врагом немцев — да и всего человечества. Для одного из ведущих идеологов «Консервативной революции», Мёллера ван ден Брука, либерализм являлся «моральным недугом народов»: он олицетворяет собой свободу от убеждений и выдает ее за убеждение. Вовлечение Германии в круг либерально-демократических государств — результат интриг коварного Запада. Западные державы не сумели одолеть немцев в честном бою — и теперь пытаются погубить Германию с помощью революционной и либерально-пацифистской пропаганды. И глупые немцы покорно глотают эту отраву4. Герман Раушнинг, в прошлом сторонник «Консервативной революции», находил позднее, что мифы и легенды, которыми было окутано поражение Германии в Первой мировой войне, довели страну до состояния, близкого к массовому помешательству5.

Критики Запада из лагеря «Консервативной революции» мечтали о новом вооруженном походе против западных держав. Война была, по их убеждению, той стихией, где немец чувствует себя вольготно. Эрнст Юнгер писал, что немец, обряженный в гражданское, буржуазное одеяние, выглядит смехотворно. Потому что он по своей натуре бесконечно далек от идеи индивидуальной свободы и, следовательно, от буржуазного общества. Существует только одна масса, которая не вызывает смеха: это армия6.

Ноябрьская революция 1918 года оказалась неспособной защитить страну, считал Эрнст Юнгер. Освальд Шпенглер с презрением пишет о «неописуемо безобразных» ноябрьских событиях 1918 года: «Никакого величия, ничего вдохновляющего».

Для блестящего правоведа Карла Шмитта Веймарская республика, по сути, не была государством. Отдельные сегменты общества (партии, союзы, связанные общими интересами, и т.п.) захватили власть в стране и злоупотребляют ею ради собственной выгоды. Государство как воплощение общего дела практически упразднено. В правовом государстве, сетует Шмитт, распоряжаются не люди и не начальство, а законы. Исконное и нерушимое понятие власти подменено абстрактными нормами7. В стане «Консервативной революции» распространилась мечта о настоящем хозяине — тоска по Цезарю. Харизматический вождь должен был заменить господство внеличных институтов владычеством воли. В лице этого сверхчеловека должен был возродиться исконно-личный характер политики. Отныне пусть снова властвуют герои, а не доктрины, классы или анемичные учреждения.

Эрнст Никиш, приверженец «Консервативной революции», впоследствии отошедший от нее, писал в 1936 году, что немецкая буржуазия насытилась безликой законностью, презирала свободу, охраняемую законом; эти массы хотели служить конкретному человеку, преклониться перед личным авторитетом, перед диктатором. Неожиданные зигзаги, прихоть и произвол «вождя» они готовы предпочесть строгой предсказуемости раз и навсегда гарантированного законного порядка8.

Мировой экономический кризис 1929 года нанес еще один удар по либеральному мировоззрению. Рухнула вера в то, что либеральная система способна к саморегуляции. Впрочем, зашаталась не только либеральная модель. Кризис испытало тогда и социалистическое мировоззрение. Блестящий русский эмигрантский историк и публицист Георгий Федотов в 1931 году писал, что идея социальной справедливости и защиты угнетенных потеряла привлекательность; вместо этого в Европе повсеместно растет самый безудержный национальный эгоизм, готовый оправдать всякое распространение собственной нации в ущерб другим народам9. Когда увядает вера в разум, в науку и прогресс, бьет час певцов культурного пессимизма и иррационализма — бьет час «Консервативной революции».

На так называемые народные массы, равно как и на массовые партии, консервативные революционеры взирали сверху вниз — эти партии были неотъемлемой частью Веймарской системы, внушавшей им отвращение. Многие представители «Консервативной революции» посмеивались над планами Гитлера совершить в Германии «легальную революцию» с помощью избирательных бюллетеней. Эрнст Юнгер считал, что, пересев на парламентского коня, Гитлер лишь демонстрирует свою ослиную глупость.

Несмотря на подобную критику, большинство консервативных революционеров с восторгом приветствовали лавинообразные победы НСДАП в начале 30-х. Для них эти победы знаменовали конец ненавистной либеральной эпохи, начало национального возрождения. Некоторые круги «Консервативной революции» — и прежде всего группа, объединившаяся вокруг журнала «Ди Тат» («Действие») и его издателя Ганса Церера, — искали сближения с нацистской партией, пытаясь подчинить ее своему влиянию. Консервативные революционеры считали себя хладнокровными политиками, их расчет был — позволить нацистам провести предварительную подготовку к последующей «подлинной» национальной революции. Решающим моментом подготовительной работы было свержение Веймарской республики. А там уж консервативные революционеры возьмут руководство в свои руки.

Однако после 30 января 1933 года они уже никому не были нужны.

Изображение

Лишь постепенно консервативные революционеры начали понимать, каких демонов они растревожили. Утрата иллюзий приняла довольно широкие масштабы. Одни из тех, кто подготовил события 30 января 1933 года, пали жертвой нацистской деспотии (Эдгар Юнг), другие ушли во внутреннюю эмиграцию (Эрнст Юнгер). Но грезы консервативных революционеров о национальной диктатуре, об упразднении либерального государства «без чести и достоинства», о Германии, готовой к войне и безграничной экспансии, вплоть до господства над миром, их тоска по сильной руке, по завершающей историю «третьей империи» — воплотились 30 января 1933 года в установленный нацистами Третий рейх. И первое время многие консервативные революционеры относились к новому государству как к собственному детищу.

Идеология консервативных революционеров во многом напоминает идейные установки их российских современников, однако не в советской России, а в эмиграции.

Большевиков, несмотря на их презрение к либерализму и парламентаризму, лишь с большими оговорками можно считать антизападниками в духе «Консервативной революции». Они вовсе не были склонны отвергать Запад как таковой. Тезис о предстоящем «закате Европы» их не убеждал. Европейская буржуазия — вот кто был обречен, а отнюдь не весь Запад. Предчувствие близящегося конца у правящих классов, утверждали большевики, лишь подтверждает коммунистический прогноз — крушение капитализма, которое стоит уже на пороге. Модная на Западе пессимистическая философия Освальда Шпенглера — верное классовое предчувствие буржуазии, не замечающей, однако, пролетариата, который должен ее заменить, писал Троцкий в 1922 году10.

Ленин еще в начале ХХ века считал нелепостью пророчества о гибели Запада. Они стимулировались победой Японии над царской Россией в 1905 году. Ленин приветствовал победу японцев, но это вовсе не означало, что он верил в некий особый азиатский путь, отличный от пути Европы. Вот что писал Ленин накануне Первой мировой войны о борьбе Азии за освобождение, усилившейся после Русско-японской войны: «Не значит ли это, что сгнил материалистический Запад и что свет светит только с мистического, религиозного Востока? Нет, как раз наоборот. Это значит, что Восток окончательно встал на дорожку Запада, что новые сотни и сотни миллионов людей примут отныне участие в борьбе за идеалы, до которых доработался Запад. Сгнила западная буржуазия, перед которой стоит уже ее могильщик-пролетариат»11.

Все это свидетельствует о том, что в традиционном русском споре западников и славянофилов большевики занимали скорее радикальную западническую позицию. Веру в особый путь России они не разделяли. Если у России и было своеобразие, то оно сводилось, по мнению большевиков, к ее отсталости.

Совершенно иначе смотрели на Запад некоторые эмигрантские течения — в особенности возникшее в 1921 году евразийское движение. Евразийцы считали, что Петр I своей прозападной реформой уничтожил тот фундамент, на котором покоилась мощь России. Ни одному из

Изображение

иностранных завоевателей еще не удавалось до такой степени разрушить национальную культуру и формировавшийся веками национальный уклад, писал один из основоположников евразийства, князь Николай Трубецкой12. Новые идеологии, писал Трубецкой, в действительности ни левые, ни правые, ибо они находятся в иной плоскости отсчета. Радикально новое есть не что иное, как обновление глубокой древности, другими словами, новая идеология ориентирована не на вчерашний день. Евразийцы отвергали петербургскую Россию во имя Святой Руси. И тут видна аналогия с «Консервативной революцией», которая отвергла Вильгельмовскую Германию во имя средневекового Рейха.

Своим радикальным отрицанием Запада и характерных для Запада идей, в особенности либерализма, евразийцы во многом напоминают консервативных революционеров. Параллелизм заметен и в политической структуре евразийского движения и немецкой «Консервативной революции». Оба течения носили подчеркнуто элитарный, «аристократический» характер; оба основывались на вере во всемогущество идей. Евразиец Петр Савицкий писал в 1923 году о том, что народы будут управляться идеями, а не учреждениями; что коммунизм можно преодолеть лишь при помощи другой, еще более высокой и всеобъемлющей идеи13. Обе группировки объединяет также стратегическая задача — овладеть изнутри тоталитарной партией с тем, чтобы привлечь ее приверженцев к осуществлению своих собственных целей.

Время расцвета евразийства — это одновременно и время расцвета идей «Консервативной революции»: 1920-е годы. Только что закончившаяся мировая война была событием, в котором консервативные революционеры видели начало новой великой эпохи. От войны они ожидали радикального обновления общества. Для евразийцев же роль мировой войны сыграла Русская революция. В 20-х национал-социалистическая диктатура еще не обозначилась на политическом горизонте, сталинская диктатура только начала вырисовываться. Ни в России, ни в Германии политическая реальность еще не успела принять отчетливый тоталитарный облик, еще казалась «экспериментальной». Это был звездный час идеократических движений, стремившихся изменить мир с помощью идей, а не громоздких и неповоротливых бюрократических механизмов или трудно контролируемых массовых движений.

Евразийцы, в противоположность консервативно-революционным группировкам, действовали вне пределов своей страны, их проповедь никак не влияла на ее развитие. Правда, евразийцы придавали большое значение тому, чтобы их не воспринимали как «обычную» эмигрантскую организацию. Они внимательно следили за развитием событий внутри Советского Союза, им даже казалось, что их идеи находят отклик. Желание участвовать в политическом развитии новой России было у некоторых евразийцев настолько сильным, что их отношение к большевицкому режиму становилось все менее критическим. По этому вопросу возникли резкие разногласия, которые в 1929 году привели к расколу движения. В Париже возникло просоветское крыло евразийцев под руководством Сергея Эфрона и князя Дмитрия Святополк-Мирского, объединившееся вокруг журнала «Евразия». Дело дошло до того, что евразиец К.Чхеидзе в 1929 году выразил надежду на превращение BKП(б) в партию евразийцев14. И он был не одинок.

Когда в начале 30-х годов в России началась большевицкая индустриализация и коллективизация, евразийцы были очарованы гигантским размахом этих преобразований. Евразиец В. Пейль писал в 1933 году о триумфе новой эпохи централизованной плановой экономики, пришедшей на смену устарелому хаотическому ведению хозяйства. Для Савицкого это означало конец подражания Западу. В России возникла грандиозная общественно-экономическая модель, которая в конце концов завоюет Запад. (Стоит сравнить с этим «тотальную мобилизацию» и грезы о государстве рабочих и воинов Эрнста Юнгера.)

Кончились 20-е годы, кончилось и время идеологических экспериментов. Кончилась юность самих евразийцев. Их претензии, как и претензии консервативных революционеров, повлиять «изнутри» на тоталитарный режим — обнаружили свою утопичность. Слепое послушание и безоговорочное принесение себя в жертву государству были принципами, на которых строились эти режимы. Таким политическим силам, как евразийцы или консервативные революционеры, там не было места. Вскоре после окончательной победы Сталина и Гитлера оба движения распались.

В послевоенной Германии идеи консервативных революционеров полностью дискредитированы, и их возрождение немыслимо. Совершенно иначе обстоят дела в постсоветской России. Здесь идеи этой группировки пользуются сейчас немалым влиянием. С особой настойчивостью пытается их популяризовать идеолог неоевразийства Александр Дугин, провозглашая их чуть ли не высшей точкой развития западной мысли.

Уже не в первый раз России пытаются навязать обанкротившуюся западную идеологию, выдавая ее за последнее достижение европейского ума. Ныне, как и в 1917 году, стране угрожает запоздалая «европеизация» с помощью вытащенных из чулана, безнадежно устаревших идей.

Леонид ЛЮКС

_
_1Buchheim Hans. Das Dritte Reich. Grundlagen und politische Entwicklung. Munchen, 1958. С. 54. 2Бердяев Николай. Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы. Берлин, 1924. С. 121—122. 3Не забудем, что немцы именуют Западом страны, расположенные к западу от Германии, в первую очередь Францию, Великобританию и США (прим. А.Б. Зубова). 4Moeller van den Bruck Arthur. Das Dritte Reich, Hamburg 1931. 5Rauschning Hermann. The Conservative Revolution. New York, 1941. 6Junger Ernst. Der Kampf als inneres Erlebnis. 5 Aufl. Berlin, 1933. 7Schmitt Carl. Legalitat und Legitimitat. 8Niekisch Ernst. Das Reich der niederen Damonen. Hamburg, 1953. С. 87. 9Федотов Георгий. Социальный вопрос и свобода // Современные записки 47 (1931). 10Троцкий Лев. Пять лет Коминтерна. М., 1924. С. 549. 11Ленин В.И. Полн. собр. соч. М. 1958—1965. Т. 21. С. 402. 12Трубецкой Николай (И.Р.). Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока. Берлин, 1925. С.35—39. 13Савицкий Петр. Подданство идеи//Евразийский временник 3, 1923. С. 9—10. 14Чхеидзе К. Евразийство и ВКП (б) // Евразийский сборник 6, 1929. С. 38—40._

Родился в 1947 г. в Екатеринбурге (тогда — Свердловске). Профессор, доктор исторических наук, с 1995 года возглавляет кафедру истории Центральной и Восточной Европы в Католическом университете г. Айхштетт (Германия). Главный редактор журнала «Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры», автор многих книг и статей на немецкие, восточноевропейские и российские сюжеты. На русском вышли в Москве «Россия между Западом и Востоком». М., 1993; «Третий Рим? Третий Рейх? Третий путь? Исторические очерки о России, Германии и Западе». М., 2002; «История России и Советского Союза. От Ленина до Ельцина». М., 2009.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow