Премьера на «Платформе» прошла в рамках фестиваля «NET» — но остается в московском репертуаре… да и попросту требует отдельного разговора. Кажется: и тут внесен весомый вклад в идею деконструкции театра, превалирующую в программе этого года, — спектакль идет в вызывающе нетеатральном (по каноническим понятиям) пространстве «Винзавода», за стеклянной дверью с лаконичной надписью: «Цех белого»; Шекспир дополнен диалогами драматурга Валерия Печейкина; комедия разделена на четыре почти независимых сюжета «Про богов», «Про людей», «Про правителей», «Про рабочих»; зрители переходят из одного грубо выбеленного «производственного помещения» в другое, сидят на списанных скамьях из школьного физкультурного зала, слушают барочные арии, рэп и истошную песню «Суицидница», а в финале вместе с актерами вращают поворотный круг.

Но деконструкции не получается. Лихорадочно-мрачный карнавал действа театрален до предела. В нем ищешь социальные смыслы, актуальные смыслы — и наконец понимаешь: «Сон в летнюю ночь» поставили ради чистого удовольствия поставить «Сон в летнюю ночь».

Боги живут не в лесу, а в выморочной бесхозной оранжерее, в рассохшейся дачной теплице с битыми и пыльными стеклами. Зрители теснятся вокруг нее, словно наблюдают за съемками в павильоне. В парнике проплывают тени рыжеволосых эльфов на острых каблучках.

Черные береты Пэка со товарищи украшены сухим плющом, мхом, рожками оленят, пугающе подлинными черепами малых лесных тварей. Оберон, царь фей и эльфов (Харальд Розенстрем), яростно ревнует свою строптивую Титанию (Светлана Мамрешева). И волей Оберона — сок магического цветка («Любовью в праздности» его зовут», — безмятежно поясняет Шекспир) дурманит Титанию, бросая ее в объятия Осла (в прежней жизни — честного ткача Основы), разбивает юные пары «афинян», гуляющих в лесу, смешивая молодых людей в немыслимые «роковые треугольники», порожденные дурманом. Или, если угодно, — любовью в праздности.

Купидон, летящий «между луной холодной и землею», имеет вид андрогина: полуобнаженный, длинноволосый, с золоченой стрелой, пронзившей горло насквозь (фокус, положим, старый — но устрашающе эффектно выполнен), на колоссальных платформах, с успехом заменяющих котурны, похожий на святого Себастьяна и на порочную карнавальную тень, — он возвышается на две головы над толпой богемных эльфов… Эта теплица богов похожа на найт-клаб, пропитанный дурманным дымом травы, на декадентский карнавал заката и распада… если не старого мира, то прежнего искусства. И яростный отказ Оберона «продолжить род» божеств приобретает горькие и терпкие смыслы: здесь одна раса вскоре сменится другой. И крепко сбитый, по-солдатски бритый ткач Основа в образе осла населит землю, оставленную стаей эльфов.

Елена, Лизандр, Гермия, Деметрий в своих буйных подростковых страстях не нуждаются в участии Купидона на золотых котурнах. Все четверо перехвачены кумачовыми лентами через плечо: это не деревенская свадьба, а московский выпускной бал. На фоне теней первой картины они отчаянно смешны, вульгарны, нелепы… Но они — живые. И кажется: их отчаянные полудетские страсти, погони на роликах, дуэли на водяных пистолетах — самое теплое и искреннее, что есть в сюжете. Тинейджеры, хипстеры, жертвы ЕГЭ-2012, явные новобранцы «креативного классы» — только они тут и вносят ноту надежды на человеческое будущее для странного многослойного пространства, воссозданного в спектакле.

Третий отсек этого пространства — диалоги на кушетках психоаналитика. Реплики Шекспира тонут в диалогах, написанных для спектакля Печейкиным (ткань не срастается… но этого как-то уж и не спрашиваешь). Превратить дворец Тезея в Рублевку—Остоженку, отяготить герцога золотой цепью и пистолетом в сейфе — ход несложный. Но — начинает работать другой мотор спектакля.

…Четыре истории. Четыре пространства. Богемно-виртуальная, безнадежно разбитая оранжерея фей, эльфов, художников. Школьный двор, где отжигают рэп и целуются за мусорным баком. Пентхауз «правителей». Бытовка с китайским телевизором, где самодеятельный театр честного бородатого плотника Пигвы в каэспэшной штормовке лепит действо о Пираме и Фисбе.

Они не замечают друг друга, вот в чем штука! Они даже не снятся друг другу в летнюю ночь, существуя в одном тесном пространстве многострадального «Цеха белого». Сюжеты их жизнейв этом едином пространстве не объединены ничем: все тут скользят мимо «чужих», аки эльфы. Четыре разноликих толпы никогда не смешаются в единую. И в этот момент, пожалуй, тесный «Цех белого» начинает что-то напоминать: этот сон навеян реальностью. Сказать, какой?

…Там хорош и финал: действо о Пираме и Фисбе сыграно на огромном поворотном круге. Он не встроен в подмостки: зрители теснятся вокруг. Эльфы и артельные начинают его вращать. Пэк вытаскивает за руку из толпы зрителей — и вот на круг налегают плечом уже ползала. А там, на кругу, — Титания в золотом буддийском уборе поет арию Монтеверди. Пигва, Миляга и прочие спят вповалку. Но бритоголовый, по-солдатски крепкий Основа таращится на волшебное видение уходящего мира… Он помнит и не помнит, как был царем и рабом в образе осла. Он верит себе и не верит. Он слушает этот голос, точно оклик из другого измерения, из уходящего навек мира.

Но в его ошарашенном взгляде, в его способности слышать фею — залог будущей музыки.

Она родится очень не скоро. После долгих Темных веков. И все-таки: тут есть надежда.