Борис Стругацкий рассказывал, из какой безделицы родился один из самых знаменитых романов братьев Стругацких «Пикник на обочине». Они с Аркадием гуляли по Комарову и вдруг заметили у тропинки следы пикника: консервные банки, догоревший костер, машинное масло натекло. А как воспринимают лесные жители эти останки пиршества богов? Муравьи растаскивают крошки, жук увяз в машинном масле… В книге люди селятся вокруг «зоны» - опасного для жизни и загадочного места, где побывали пришельцы из космоса; они оставили после себя массу странных предметов, которые интересуют ученых, но еще больше – мародеров, спекулянтов, «сталкеров» - отчаянных смельчаков, в одиночку по ночам пробирающихся в зону и выносящих оттуда добычу для подпольной продажи. Лихие сталкеры гибнут или их арестовывают власти или у них рождаются дети-мутанты…

Нет в литературе героя привлекательнее, чем благородный бандит: от Робин Гуда до Дубровского, от героев Мериме до героев Борхеса; «Крестный отец» - тиран и покоритель сердец. В грубоватого сталкера Стругацких – грабителя зоны - влюблялись не только на родине, но и в десятках стран, где переводилась книга. В финале, как и положено благородному разбойнику, он достигал просветления: оказавшись перед светящимся шаром, выполняющим любое желание, прокричал: «Счастья всем! И пусть никто не уйдет обиженным!»

Андрей Тарковский по сценарию Стругацких снял фильм о сталкере Рэдрике Шухарте.

• Мы с братом,- рассказывал Борис Стругацкий,- переделывали, уточняли сценарий, постепенно все больше удаляясь от своей первоосновы. Сталкер Тарковского – современный Христос, совершающий жертвенный подвиг во имя людей, во имя того, чтобы в них сохранилась вера. Не во всем мы с Тарковским поняли друг друга, не совсем совпали в трактовке его людей-символов, выросших из наших персонажей.

Мы были слишком верующими большевиками, верующими коммунистами, чтобы прийти к Богу. Отсюда и суперменство иных наших героев, дидактизм и даже оттенок фанатизма.

Представление о существовании Бога – самая всеобъемлющая научная гипотеза. Высокая экономичность, краткость формулировки: Бог – нравственность. Но всякий рационалистичный человек прекрасно понимает, что нравственность свою можно содержать в полном порядке и без веры в Бога, опираясь на Друга, Работу, Любовь.

Ведь для большинства Бог – надежда на помощь, надежда на спасение, когда жить стало невыносимо. Костыль для тех, кого не держит позвоночник. Но с другой стороны, безумно трудно жить, рассчитывая только на самого себя, своих друзей, удачу…

- Не обидно ли было вам называться фантастами, как бы представителями литературы не совсем высшего сорта?

• Тридцать пять лет мы с братом пытались доказать, что фантастика, как и всякая литература, строится по тем же законам художественной достоверности, так же размышляет о жизни и смерти, о судьбе человека. Водораздел определяется не термином, а качеством. Французская ассоциация фантастов считает Гоголя своим патроном. При всем желании не назовешь реалистами ни Гофмана, ни Кафку, ни Булгакова. Можно говорить о гиперболе или эстетике сна, о метафоре или гротеске, сюрреализме или утопии, но если обобщить, то всякое произведение, в котором есть элемент маловероятного, невозможного, относится к жанру фантастики.

И исторический роман – двоюродный брат фантастики, поскольку строится на невозможности – невозможности прошлого.

А цензура, кстати, по отношению к фантастике была всегда еще строже, чем к реалистическому произведению. До сих пор стоит перед глазами какое-нибудь цензурное мурло, которое нам объясняет, что если в фантастическом романе профессор приобрел сапоги с нестирающимися подошвами, то это можно, а вот если появляются в том же романе черти и змеи, то этого нельзя ни в коем случае…

- Слава мешает писать, помогает?

• Так нельзя ставить вопрос. Просто у писателя есть обязанности. Писатель обязан писать так, чтобы его читали. Это привычный, естественный, нравственный долг. Как заповеди «не убий», «не укради» - обосновать логически невозможно, их нужно просто соблюдать. По утрам нужно чистить зубы, нужно уважать родителей, нужно, чтобы тебя читали. Писатель не тот, кто пишет. В свое удовольствие пишет графоман. Писатель – тот, кого читают, чьи книги ждут.

Всякий писатель уверен, что свою самую главную книгу он еще не написал. Мы с братом всю жизнь мечтали написать не просто реалистическую, а даже документальную книгу о своей семье, о своем отце. У Фейхтвангера есть роман «Еврей Зюсс»; мы хотели написать «Еврей Натан». У нашего деда, адвоката, было три сына, и все ушли в революцию. Младший погиб на гражданской войне, старший был расстрелян в 1937-ом, отец, средний, искусствовед по образованию, вступил в партию большевиков в 1916-м и был предан ей до конца своей жизни. Он был из тех «комиссаров в пыльных шлемах», о которых поется в песне Окуджавы и о которых снимали романтические фильмы. Он прожил страшную прекрасную жизнь. Когда началась ленинградская блокада, он, больной, с пороком сердца, записался добровольцем в ополчение. Потом отец и мой старший брат Аркадий пытались уехать из блокады. Но до Вологды, куда шел состав, никто не доехал, все погибли в дороге. Выжил один только человек – Аркадий. Мы с мамой остались в Ленинграде, и две лишние продуктовые карточки – отца и брата спасли нам жизнь. Я боготворил старшего брата, и писать начал ему в подражание. Мы жили в разных городах – один в Питере, другой в Москве, но писали вместе, съезжаясь, оговаривали каждое слово. И так и не написали документальный роман… Когда Аркадий умер, у меня возникло ощущение, что я всю жизнь работал двуручной пилой, рассчитанной на двоих, и больше уже ничего написать не смогу…

Постепенно это чувство Борис Стругацкий преодолел, но в одиночестве он стал совсем другим писателем…

Не знаю, успел ли он увидеть фильм Алексея Германа, снятый по моему любимому роману братьев Стругацких «Трудно быть богом», но мне почему-то кажется, что успел, и что фильм ему понравился, и что фильм равен роману. Так было бы правильно.