Начнем, пожалуй, с Юры Петрова (Кокованя, Кощей, Баба-яга), которого многие в труппе называет учителем и которого в прошлом году из театра попросили. Раньше Петров жил за речкой. Он и сейчас живет за речкой. Но тогда моста через реку не было — вот как было раньше. Зато через реку, а звалась она Волга, осуществлял перевозку граждан катер «Буй». В народе катер прозвали «Люся Кособокая», поскольку тот имел сильный крен (к противоположному борту подвязывали бревно). Петров плавал на работу в театр кукол. Пришел туда после школы. Актер вспомсостава. 55 рублей. В дверях театра всякий раз дежурила Антонина Григорьевна Скрипниченко, главный режиссер. Она проверяла настроение, с которым приходили актеры на репетицию. Настроение должно было быть приподнятым. Если его не было, актера отправляли еще погулять. Григорьевну все звали Мамочка. «Она была как «квочка» над нами», — вспоминают «старики». Но вернемся к Петрову. Во время ледостава катер «Люся» уже не ходил. А по льду еще невозможно было перейти. Петров брал с собой одежду, зубную щетку и деньги на питание и две недели жил в театре, спал за кулисами. Просыпался и работал с куклой. И до репетиции, и после спектакля работал — пока не гасили свет. Временно он ушел в армию, где стал разведчиком второго класса, совершив 25 прыжков при свете дня и еще 6 — под покровом ночи. В выходные он поставил в клубе кукольный спектакль. За это разведчику Петрову вручили грамоту, где крупно было пропечатано: «Искусство принадлежит народу», а помельче: заслуги Петрова и подпись полковника Макаркина. Его оставляли там завклубом, в Лагодехи, но Петров вернулся в Кострому — работать в театре артистом и еще монтировщиком сцены. Другие монтировщики очень уважали Петрова. Он облегчал им жизнь, успевая поставить полдекорации, пока они втроем искали и несли один какой-нибудь штатив. Потому что Петров любил работу, и она получалась у него хорошо. Я спрашиваю, что он советует молодым. Петров как-то смотрит внутрь себя, потом говорит: «Труд».

Теперь ему 64 года. Год назад Петрову позвонили из отдела кадров и сказали, что закончился контракт, чтобы он приехал и забрал документы. Петров ни с кем не стал спорить — ни с директоршей, ни с новым главным, ни с отделом кадров. Приехал в театр — уже на маршрутке, по мосту — и забрал трудовую книжку. Пошел работать в Дом культуры. Ставит там с подростками пьесы Бредиса, друга своего покойного. Петрова навещает разве что Кулейкин, молодой актер*.

Петров нагружает Кулейкина картошкой и всем прочим с огорода.

Бредис был актером, а потом и главным режиссером театра. Три года как Бредис умер. CЛ.Шаровой, новым директором, он не сработался, ощущал себя ненужным.

Макарова (засл. арт. РФ) вспоминает, что Бредис был высок и слегка сутул — поскольку артист-кукольник не должен быть виден из-за ширмы. А похож он был, говорит Макарова, на Шона Коннери. Кученков же, актер и циник, уходивший из театра вслед за Бредисом, — тот говорит, что Бредис был «премудрый пескарь», который уклонялся от борьбы, вот его и «съели». Может быть, всё это верно. Однажды Бредис головой открыл дверь вагона (почтово-багажного). Это еще когда главрежем была Мамочка. Театр кукол был областной. То есть катались со спектаклями по всей области. Иногда ездили на своем автобусе. Тряслись все в пыли, повязав платками лица. А в тот раз поехали поездом. Село Брантовка, полустанок, зима, темно. Актеры сошли, надо еще успеть из багажного вагона забрать декорации и кукол. Стали стучать, а те, кто внутри, не отвечают, потому что спят. Все поняли, что долго это не будет продолжаться, а ровно одну минуту, а потом машинист уведет состав в сторону Шарьи, согласно расписанию. Бредис тогда разбежался и ударил в дверь головой. Он это сделал не расчетливо, а потому что очень переживал. От удара его головы те, кто были за дверью, проснулись, открыли дверь и выдали ящик с декорациями.

В труппе его звали Бренди. Ну это по фамилии. Пил он, действительно, коньяк или всякие, условно говоря, бренди. Водки Бредис не любил. Актерам он давал свободу полную, а потом говорил, что из роли выкинут. Сам мог поймать в сельском клубе кошку, и пристроить на плечи кукле (а играл он Тита), и бросить ей вслед реплику: «Дела… Воротник убежал». В труппе Бредиса до сих пор любят (в этом заметно отношение к новому главрежу) и пересказывают, как они с Казаковой играли в «Кожемяке». Как Собачка, в исполнении Казаковой, пукала Змею под нос, а Змей морщился и смахивал ее лапой. «Вот мы ночуем в гостинице в поселке, семь человек нас в номере, — вспоминает Петров. — Бредису ночью понадобилось выйти в коридор. А в коридоре стоял сундук, и на нем спала какая-то старушка. Бредис дверь открывает, из темноты голос той старушки: «По голове не е…ни, сука!» Мы все смеемся, а Бредис дверь захлопнул и стоит, не знает, что ему делать. Очень деликатный был человек».

Актерская. Реплики. (Искусство, главреж, директор, оплата труда…)

«Из драмы к нам пришла актриса. Месяц поработала. Не смогла. «Как вы выдерживаете?!» Говорить-то нам надо вверх, да с поднятыми руками. Да еще мы кукол водим на левой руке. Представляете, это какая нагрузка на сердце».

«Я ей (директору) говорю: «Не сравнивайте нас с бухгалтерией, мы же всё-таки душу отдаем. А она: «Вот и отдавайте».

Кученков пришел монтировщиком без всякого желания влезать в искусство, но влез. Скрипниченко его взяла. Бредис и Гена Развалов (также уже покойный) выучили работать с куклой. Кученков играл трактирщика Хина Меннерса, как никто. Он и похож теперь на трактирщика, если изъясняться в образах Грина. А если говорить просто, то Кученков похож на барыгу с авторынка. «Дети глупы, потому что они маленькие, — цедит Кученков. — Но почему взрослые глупы, как дети?»

При этом Кученков — нарушитель трудовой дисциплины и срыватель спектаклей. Этого не отнять. Но при Бредисе актеру прощалось.

«Я запивал сильно. Ширмы падали. Во всяком случае, барная стойка у Хима Мендеса, было дело, — упала. Бредис любил меня подставлять. Все время нужно было играть не репетируя… Играю я, например, Кощея. (А Юра Петров держит Кощею руки.) У них там какой-то диалог с Василисой, а я текста не помню, плету что-то своё. И ведь, как обычно, я подшофе. Увлекся импровизацией, говорю Василисе: «Сука!» В зале тишина. И за кулисами тоже. Потом ничего, доиграли. Так ведь и назывался спектакль «Любовь, деньги, фантазия».

Мы сидим в столовой «Лимпопо». В театр кукол Кученкова больше не пускают, и он работает в Никольском, в Доме культуры. Это с тех пор, как он ушел вслед за Бредисом в знак солидарности, а потом Бредис вернулся, а Кученкова обратно не взяли. Даже он с Шаровой судился, но куда там. С главрежем Логиновым они на дух друг друга не переносят. Правда, сейчас Логинов ставит «Сказание об Иване Сусанине». Там голосом Кученкова (в записи) говорит Пожарский. Другого пока нет.

«Как лиса медведя обманывала» — я до сих пор не знаю текста этой пьесы! Вся «вахта», все службы приходили слушать, что я на этот раз выдам. Бредис всё говорил: «Тебе надо авторство дать». А когда я Визиря играл, когда я своровал эту Лампу и стал вокруг нее танцевать, весь зал стал хлопать мне, отрицательному персонажу. Это был последний мой спектакль. Лебединая песня моя!»

Ёрова все в труппе называют «домовым». Он здесь уже 20 лет монтировщиком. Работает очень неспешно, а больше — сидит на ящике, задумавшись. Внешность у него самая актерская. Сирано де Бержерак или вроде того. Из благородных. Вот он и сидит на ящике с видом Сирано де Бержерака, которого занесло в Костромской театр кукол. Ёров никогда не платил за жилплощадь в бараке на окраине Костромы. Жилтоварищи его выселять решили. Макарова тогда, во-первых, ездила на окраину — переубеждать жилтоварищей. Во-вторых, регулярно стала платить за Ёрова (из его же зарплаты, конечно) и за пару лет погасила долг. Приходят актеры утром на репетицию, а Ёров уже тут, завтракает чаем и бутербродами.

Другого монтировщика зовут Стас. Дядька огромный. Раньше он работал на картонной фабрике. Там сократили, пришел на биржу труда. Ему сказали, иди в театр. И он пошел. Начинается спектакль «Утенок Тим». Звучит музыка Перфильева. Еще утенка никакого нет, а над ширмой (над лугом) бабочки летают. (Бабочки из ткани сшиты и на длинных спицах.) И вот Стас взял бабочку и стал ею неумело летать, улыбался глупо и счастливо. В антракте его поздравляют, говорят: «Молодец, хорошо сыграл…» Смутили человека.

Толя Дорн — это один из актеров. Похож на Кота в Сапогах. Без него театр был бы неполный. Непонятно почему. Вот вам монолог Толи Дорна. «27 лет я работаю. Всю живность, всех зверей переиграл. Медведь, и Еж, и Заяц, и Филин, и Дрозд, и Кот. Кроме Лисички — всех. И Кощея играл, и Змея играл, и Артура Грея играл, и Принца из «Золушки». У нас театр чем отличается? Вот мы ездим на гастроли — там у всех нормальные гримерки. А у нас — обезьянник какой-то. У всех «двадцатка в регионе», а у нас 8—10 тысяч. Подрабатываем, конечно. Потому что у человека, который занимается искусством, запросы больше, чем просто покушать. Псевдоним у меня: «Клоун Бом». Допустим, муж, бизнесмен, поссорился с женой. Заказывается лимузинчик с водителем, цветы и клоун — ждем ее после работы. Я выхожу, клоун Бом, и говорю: «Это вам сюрприз. От одного человека, которому до вас не всё равно». А что это муж, я не говорю. И вот мы катаемся по городу, я ее развлекаю шутками, прошу ее нарисовать идеал мужчины. А сам беру этот идеал, беру образ ее реального мужа, и начинаю их сближать. Приезжаем в планетарий, а там уже всё готово, стол накрыт. Я говорю: «Сейчас вы скажете магическое слово, и появится этот идеальный человек». И входит ее муж, соответственно. Всё, моя миссия выполнена. А еще я в синагоге занимаюсь лекторием. В Костроме деревянная синагога, таких мало осталось. Вот в прошлый раз читал лекцию о русском национальном характере. Как писал Бердяев, помните: «Россия пала жертвой собственных пространств». Я там работаю один час в неделю. В понедельник, с двух до трех. Мне платят 1 тысячу рублей в час. И меня это устраивает. Из того, что есть в Костроме, это одна из самых высокооплачиваемых работ. Я ведь кроме театрального еще философскую аспирантуру окончил в Сельскохозяйственной академии. Научный руководитель — Шульц Леонид Борисович. Статья выходила — в местном научном издании. Там я впервые за две с половиной тысячи лет дал определение эстетики, которого ни у Канта, ни у Гегеля, ни в «Википедии» — нигде нет. «Эстетическое — эмоционально дистанцированное временем, пространством или материалом. Всё».

В театр пришли агитировать за «Единую Россию». Год назад было, перед выборами. Актеров всех собрали, директор тоже пришла. Дама из департамента культуры говорит: «Вы посмотрите, как у нас область развивается замечательно. Оперу «Хованщина» вот поставили на Сусанинской площади. А скоро в регионе будет налажено производство мраморной говядины, которую можно есть без ножа, одной вилкой!» Кулейкин, парень простой, в театр пришел с завода «Мотордеталь», он сказал, что все подумали: «А нашей, — говорит, — зарплаты на нее хватит?» Дорн тоже подпел, голосам Кота в Сапогах: «Один кусочек хотя бы попробовать». Тогда директор обвела всех строгим взглядом. И в зале снова порядок наступил.

Юлия Филатова (35 лет) — зам. по маркетингу. Шесть лет в театре. Кабинет оклеен афишами. (Также плакат с БГ.) Все в театре готовились к фестивалю. Юля была в эпицентре: «Геннадий Алексеевич, я к вам в ноги бросаюсь, ну дайте хоть четыре стола… Спасибо, огромное… Мы к вам тоже неровно дышим…» Из разговора про столы и сколько секунд он занял, стало понятно, что Юля может отказать, но Юле никто не откажет. «Я сторонница преобразований в театре. У меня в Театре Образцова работают друзья, они там тоже всё сейчас меняют. Большинство спектаклей у нас, они старые уже. По ним же видно, что это ткань 70-х годов. Я считаю, что старое, мохнатых годов, оно, как старое пальто, — послужило и должно уйти.

— Вас в труппе, наверное, ненавидят…

— Ненавидят.

— А есть сейчас спектакли, которые вам нравятся?

— Есть три спектакля. Не скажу, какие. Это моё личное дело. Это уже кухонный разговор…»

Света Алфеева, которая теперь заслуженная РФ, приехала из Фурманова. В гримерке сидела Казакова, маленькая, играла все время на котурнах, в войну пришла в театр уборщицей, потом стала ведущая актриса, и вот Казакова сказала ей покровительственно: «Ну что, сучка, пора начинать репетицию — пошли».

«Раньше клубы были в церквях. Их зимой не протопишь. Лед на стенах. А ты — играй. А встречают нас еще за околицей — трактор с тележкой. Автобус по деревне не пройдет, вот мы перегружаем ящики в тракторную тележку — и с песнями до клуба. Где только ни ночевали. Белье, говорит, я вам, девчонки, менять не буду. Медички спали, не заразитесь. Смех один. А играть я всегда любила с Юрой Петровым. С ним играешь, и любовь, и добро от нас идет. А с другим играешь, и не идет тепло от него».

Замуж вышла за Леню — из монтировщиков. Сначала его не замечала. Пришла к ним в цех, говорит: надо гардину повесить. «Я повешу», — говорит. «И мы с ним жили-жили, жили-жили, Алешка у нас родился. Опомнились, когда Алешка в школу пошел. Леня мне предложил: пойдем распишемся, чтобы у парня было всё, как положено. А до этого нам и в голову не приходило…так мы любили».

Девяностые. «На работу ехать — мы зайдем в автобус, голодные, билета нет, нас выгонят. Мы выйдем с позором, сядем на другой автобус, так доедем спектакль играть. В бухгалтерию после спектакля придем, хоть сколько-то денег получить, там колбасой пахнет. Они полчаса эти 10 рублей считают, и почему так долго считают… Ты идешь и думаешь, какого хлеба купить, белого или черного. Я вот думаю, ты, Юль, этого не пережила. Она ведь не приболела к театру. Всё старое их раздражает. И мы-то их раздражаем. Такого можно наворочить. Потом иди-ка собери».

С Леней они ставили моноспектакль по Уайльду. «Ласточка». По школам работали. Леня шил костюмы, свет ставил и музыку подбирал. А Света была и за Ласточку, и за всех. Даже пришлось ей зарегистрироваться в виде индивидуального предпринимателя. «Всё время какие-то письма из налоговой с угрозами, мол, вы то-то не сдали, то-то не отправили. Я им звоню, ну как же — мы же всё вам отправили. Они: «Ах да, мы не посмотрели». А мне корвалол пить».

Леня умер в прошлом году. Сын уже взрослый, работает где-то в Москве. Зарплата в театре 10 600 рублей. Проводит детские Дни рождения. Есть костюм Бабы-яги, («Смешная такая Яга, современная»), а есть Ворона Клёпа с сумочкой и перчатками. Слова у Вороны: «Клёвая Клёпа, Клёпочка-Клёпа, клёвая Клёпа».

Из-за кулис это видится так: театр построен для актеров. Ну и для монтировщиков. Они в нем живут практически. А без театра — что они будут делать? Да ничего!

Потом (выбравшись на свет, на воздух) начинаешь думать, как все прохожие. Мол, Областной театр кукол предназначен для детей — прививка культуры.

Начинаешь вспоминать свое детство и как тебя водили в Театр Образцова. Витрина театрального музея — помню. «Фанта» в бумажных стаканчиках. Пирожное «колесо». Одна сцена в памяти. И одна реплика. Два зайчика. (Или всё-таки медвежонка? Спектакль-то назывался «Веселые медвежата».) В общем, два ушастых персонажа. Слышат в небе звук. Поднимают голову. Один радостно говорит: «Ту-2!» На этом воспоминания о театре кончаются.

^{* В прошлом году был в числе актеров, кто взял за кукольного «Медведя» (по А.П. Чехову) «Золотую маску». Водил марионетку Слуги.}