Ситуация изменилась с тех пор, как Филиппенко начал читать в «Практике» Солженицына, Шаламова, Домбровского, Жигулина. В 2009-м то была острая экзотика, литературный экстрим. Теперь этот вечер выплескивает в зал выточенные давними тюремными сроками сегодняшние мысли, разлитые по нынешним кухням, митингам, социальным сетям, головам. Тексты прошедших лагеря стали ближе. Понятнее. Страшнее.

Нет больше легкой театрализации: музыкантов за инструментом, соведущих. Только тексты — потоком, лавиной смыслов и боли, полные смелости признаний своих страхов и сверхчеловеческого желания их преодолеть. К уже мощно сценически освоенным Солженицыну, Шаламову, Домбровскому, Жигулину Филиппенко добавил тексты Гавела, Жванецкого, Довлатова — и ох как умно увязал в наглядную генетическую цепь прошедших сталинские лагеря, советскую зону, внутреннюю эмиграцию советского застоя, чешскую ссылку и нынешние порывы зачарованно сующих руки в огонь утопии свободы. «Один день Ивана Денисовича» вступает в перекличку с пьесой Гавела «Аудиенция», «Зона» Довлатова — с «Колымскими рассказами» Шаламова, письма Высоцкого Галичу — с внешне детскими стихами Олега Григорьева, а язвительность Жванецкого и лиризм Левитанского, рождая джазовую синкопу с Домбровским — любимый ритм Филиппенко, — укрепляются ядреным слогом Губермана: «Как жаль, что Марксово наследство/Попало в русскую купель,/Где цель оправдывает средства,/А средства о…ли цель».

Сотни советов, исповедей и заповедей, доставшихся дорого, звучат под огромным «зодиаком ГУЛАГ», сложившимся из точек больших и малых зон на карте шестой части суши. В коротких строчках, белых листках, прочитанные строго и страстно человеком, не вчера заинтересовавшимся выбранными текстами. Филиппенко давно живет с лагерными текстами на столе. Давно считает нужным их читать, читать со сцены. Много лет готовит «Крохотки» Солженицына. Он учит своих слушателей пониманию свободы не как революционер, но как поживший и повидавший человек, видевший взлет и падения революций.