31 января 2008 г. Четверг. Сегодня в Домжуре был вечер по случаю 60-летия Юрия Данилина. Прекрасно играл Франка Дмитрий Аблогин, десятиклассник Центральной музыкальной школы при Московской консерватории, победитель юношеского конкурса на первом Международном конкурсе пианистов памяти Веры Лотар-Шевченко.

…И сам он понимал едва ли, Как свет из музыки возник. И в чёрном зеркале рояля Души отобразился лик.

1 июня 2012 г. Пятница. Впервые я узнал о ней в декабре 1965 года.Был день выборов, каких – уже и не помню. Но поскольку все мы в тогдашней «Комсомольской правде» несли общественную нагрузку агитаторов, то, прежде чем отправиться на избирательный участок, заглянули к себе на шестой этаж за свежим газетным номером. Раскрыли. А там – очерк Симы Соловейчика (он тогда придумал для себя никакими штатными расписаниями не предусмотренную роль блуждающего временного разъездного собкора по Алтаю и Южной Сибири) «Пианистка». Прочли. И тут же кинулись на почту давать Симе телеграмму-поздравление. Не с днём выборов, естественно. С Открытием Личности. А вскоре — благодаря Симе, конечно, — мы слушали её игру «вживую» в Белом зале «Комсомолки». Пианистку звали Вера Лотар-Шевченко.

И вот сейчас, чуть ли не полвека спустя, этот давний очерк стал украшением только что вышедшей в свет книги «Умри или Будь! Вспоминая Веру Лотар-Шевченко». Этот элегантно, со вкусом изданный сборник адресован участникам четвёртого Международного конкурса памяти Веры Лотар-Шевченко. Но его значение, по-моему, выходит далеко за рамки такой чисто просветительской задачи. Это новое Открытие Личности. Может быть, самое глубокое и полное, по сравнению с тем, что публиковалось на эту тему ранее, несмотря на скромный полиграфический объём и даже некоторый разнобой в воспоминаниях разных людей об одних и тех же событиях.

Когда была предпринята попытка устранить этот разнобой, обратившись к документам, она – уже в наши дни! – наткнулась на бюрократические запреты. Оказывается, доступ к архивным документам, связанным с реабилитацией репрессированных лиц (а героиня книги прошла гулаговские лагеря), «другим лицам», кроме самих реабилитированных или их наследников, может быть открыт только через … 75 лет. Вера Авустовна умерла в 1982 году. Похоронена в Новосибирском академгородке. Наследников к настоящему времени у неё не осталось. Ну как объяснить чиновникам, тупо следующим параграфным предписаниям, что в некотором роде все мы нынче – её наследники?! Что докопаться до полной правды – наш долг не только перед её памятью, но и перед собственной историей.

Эта книга — первая удачная попытка свести в единое целое многоголосье сведений о ней, накопленных в наших и зарубежных СМИ, но, к сожалению, мало известных. И первое, что поражает: сколько воистину замечательных людей – «великих» и «не великих» — пересеклись с её жизненным путём, с её судьбой; сколько знаковых зарубок сделали в этой судьбе и наша отечественная, и всемирная история.

Отец, француз Огюст Лотар – профессор физики в Сорбонне, между прочим, влюблённый во всё русское, -- не случайно детям своим он дал имена Дмитрий и Вера (полное её имя: Вера Кармен Аделаида). Мать, испанка – преподаватель литературы в той же Сорбонне. Вилла на средиземноморском берегу, в Ницце, – там проходит детство. Парижская консерватория. Окончила её в 16 лет с золотой медалью. Учитель -- блистательный пианист и педагог Альфред Корно. С 12 лет персональные публичные концерты. Да какие! Четырнадцатилетней девочкой она уже солирует в Ла Скала с оркестром под управлением Артуро Тосканини, гастролирует по всему миру. Её игрой заинтересовывается Ромен Роллан.

А потом – новая школа. Теперь в Вене. Как бунт против предопределённой ей роли музыкального вундеркинда. Как поиск своего лица, своего почерка в прочтении Бетховена и Шопена, Дебюсси и Равеля. И новые гастроли по всему миру, новая волна славы теперь уже своеобычного, не похожего на других Мастера.

И – резкий поворот в биографии. Любовь. Она становится женой эмигранта из России Владимира Шевченко, талантливого инженера-акустика, создававшего прекрасные смычковые инструменты и прослывшего в Париже «русским Страдивари». Его мечта – вернуться на родину – осуществляется. Вместе с молодой женой он переезжает из Парижа в Ленинград. В самый разгар репрессий. Попадает под их каток. Вера, со всей пылкостью своих французских и испанских генов, бросается на защиту любимого человека, доказывая следователям НКВД, что никакой он не фашистский агент, что это они сами действуют фашистскими методами. И – естественно — сама становится узником ГУЛАГа на долгие восемь лет, в которые внешними обстоятельствами было сделано, казалось бы, всё, чтобы задушить в ней и её человеческое достоинство, и её талант. Но, мысленно проигрывая по ночам свои программы, деревенеющими пальцами нажимая на нарисованные на деревянной поверхности клавиши, она делала всё, чтобы сохранить этот талант. И человеческое достоинство.

Характерный эпизод. Жившая после освобождения в Нижнем Тагиле Вера Лотар-Шевченко давала первый концерт в Свердловской филармонии. В комнату, где она готовилась к выступлению, заглянула ведущая. Окинула её недоверчивым взглядом. Когда она ушла, Вера Августовна сказала: она думает, я из Тагила, она забыла, что я из Парижа.

И, слава богу, после освобождения рядом оказалось немало людей, поддержавших её сопротивление обстоятельствам. И директор музыкальной школы в Нижнем Тагиле Мария Машкова. И сотрудница музыкальной редакции Курганского ТВ Наталья Круглова. И сёстры Ангелина и Татьяна Гуськовы – отсюда, между прочим, ниточка к Булату Окуджаве, помянувшему в романе «Упразднённый театр» Гелю Гуськову, с которой учился в одном классе, -- позднее она стала крупнейшим специалистом по лучевой болезни.

И встреча в Нижнем Тагиле с начинающим режиссёром Владимиром Мотылём – потом над кинематографическим образом Полины Геббль в его знаменитом фильме о декабристах и их жёнах «Звезда пленительного счастья» будет довлеть реальная судьба Веры Лотар-Шевченко. И над Анни Жирардо она будет довлеть. Во включённых в книгу воспоминаниях Владимира Мотыля есть такие строки: «Вспоминаю фильм «Руфь» только в связи с тем, что Анни Жирардо, которая играла главную роль (прообраз её героини – Лотар-Шевченко), точно выбрана режиссёром по типу женщины. Вера Лотар, её манера разговаривать, её физическая стать, внешность в чём-то перекликались с внешностью актрисы. В остальном фильм не имеет никакого отношения к судьбе Веры Августовны».

И авторитетное слово в её защиту выдающейся пианистки, профессора двух самых престижных наших консерваторий – Московской и Ленинградской – Марии Юдиной как раз в тот момент, когда она в такой поддержке особо нуждалась, когда, уже после её возвращения в лучшие концертные залы Советского Союза, её необычная, энергичная манера исполнения подвергалась нападкам консервативно настроенных критиков.

И, наконец, её «последняя гавань», где она обрела наконец достойные её таланта, личности, судьбы всеобщее внимание, уважение, любовь, -- Новосибирский академгородок в лучшие, «лаврентьевские» его времена. Дружба с его «фамышатами» (ребятами из физико-математической школы при НГУ). Кстати, сам академик Лаврентьев любителем музыки не был. Но рядом нашлось немало замечательных людей – и академики Будкер, Воеводский, и член-кор. Ляпунов, и профессор Новосибирского университета Тимофеев, и многие-многие другие, -- убедивших его подписать приглашение Вере Августовне переехать в академгородок и распоряжение выделить ей двухкомнатную квартиру.

Не случайно в своё время она решительно отвергла приглашение вернуться во Францию, каким-то седьмым чувством предвидя этот, сибирский венец своей жизни. «Да воздастся!..» Буквальная мотивировка отказа была другая: не могу предать тех русских женщин, с которыми вместе сидела в лагере. Но когда её хоронили, гроб был укрыт трёхцветным французским флагом.

Почти четверть века спустя, когда в 2006 году в Новосибирске проходил первый Международный конкурс пианистов памяти Веры Лотар-Шевченко, сын Симы Соловейчика Артём, главный редактор основанной отцом газеты «Первое сентября», установил новое надгробие над её могилой. Там врезанные в белый мрамор её слова: «Жизнь, в которой есть Бах, благословенна».

Да, великое множество людей оставило след в её судьбе (как и она оставила незабываемый след в их судьбах). Но всё же, если мы сегодня можем говорить об объёмном, трёхмерном образе этой великой женщины мира сего, то это заслуга прежде всего трёх известных журналистов и писателей. Симона Соловейчика с его теперь уже легендарной «Пианисткой». Дмитрия Шеварова с очерком о ней в его книге «Добрые лица». И Юрия Данилина, дружившего с Верой Августовной в бытность свою собкором «Комсомолки» по Западной Сибири. Как ни хороши сами по себе воспоминания об этой дружбе, перенесённые в «Умри или Будь!» из его книги «Портреты по памяти», но главное – он тот человек, который сделал память о великой пианистке живой, став инициатором и организатором международных конкурсов её имени.

Они уже популярны и в России, и за её рубежами, открыв немало новых исполнительских имён. Особенно большие надежды я связываю с Филиппом Копачевским и Дмитрием Аблогиным. Бога молю, чтобы не сбило их с пути истинного Служения наше жестокое время с его всё поглощающей диктатурой «модуса обладания» и внешнего успеха. Верю, что не позволит им сбиться с пути не святой – вполне земной образ замечательной женщины, давшей имя конкурсу, где они стали первыми лауреатами.

К этим трём измерениям вышедшая книга прибавляет четвёртое – ну, словно бы четвёртую координату времени в эйнштейновской физической картине мира. Это впервые собранные под одной обложкой личные впечатления знавших её людей. И читателю даётся право «овеществить», наполнить реальным содержанием это измерение по собственному разумению. Или это – потрясающий пример преодоления нечеловеческих мук и препятствий ради сохранения человеческого в человеке. Или – профессиональный подвиг: подъём со дна пропасти, откуда в принципе не поднимаются, до мировых Эверестов исполнительского мастерства. Впрочем, может быть, это одно и то же, и нет никакого «или -- или»…

Невольно возникает вопрос: а не оказывает ли необычная судьба Веры Лотар-Шевченко гипнотизирующего влияния на высокую оценку её как пианистки? Но ведь её концертные программы потрясли и Соловейчика, и Данилина, людей с чутким, профессионально «поставленным» восприятием музыки, когда они ничего ещё не знали об этой судьбе.

С. Соловейчик _: _«Афиша: в Доме политпросвещения сегодня концерт солистки Алтайской филармонии… В программе – Сезар Франк, Равель и двадцать четыре прелюдии Клода Дебюсси. Трудная, редкая программа… Редчайшая. Я подивился мужеству Алтайской филармонии – кому из пианистов под силу такой концерт? – купил билет и с любопытством стал ждать вечера. <…>.

Три раза в жизни испытал я фантастическое ощущение, будто я впервые слышу фортепьянную музыку , а всё, что было до того, -- не музыка. Первый раз – на концерте Святослава Рихтера. Второй раз – когда услышал запись бетховенской «Авроры» в исполнении Артура Шнабеля. И третий раз – здесь, в Барнауле. <…>.

Я не знал в тот вечер – конечно, невежество! – что судьба привела меня на концерт пианистки, чьей игрой наслаждался весь мир – Париж, Нью-Йорк, Сан-Франциско, Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айрес, Гавана, Вена, Рим, Берлин, Брюссель…»

_Ю. Данилин: _ «…Я впервые услышал её 23 февраля в жуткую вьюгу в командировке – податься некуда – в провинциальном городке. Уткнулся в афишу, обещавшую си-минорную сонату Листа, а кроме того, все прелюды Шопена. В обычном рядовом концерте у чёрта на куличках. Ну, думаю, исполнительница – весьма самонадеянная особа, у филармонии есть все шансы оконфузиться. <…>.

И вот она выходит на сцену. <…> Ещё мгновение – и я не помню себя до конца этого удивительного концерта. Музыка обрушилась на нас, как стихия».

В заголовок книги вынесен девиз Бетховена: «Умри или Будь!» Это и её девиз. И он вполне согласуется с ёмким словом-ключом ко всей её жизни: Преодоление . Именно так назвался показанный в те же 60-е годы в Голубом зале «Комсомолки» спектакль-пантомима о Микеланджело тоже открытого и поддержанного «Комсомольской правдой» ИАЭ-театра – по месту рождения при клубе Института атомной энергии.

Ромен Роллан, который когда-то восхитился тем, как трактовала девочка Вера Лотар Бетховена, писал о Микеланджело: «Великие души – как высокие вершины. Ветер их овевает, облака их обволакивают, но там дышится лучше и глубже, чем в других местах. Воздух там обладает чистотой, которая смывает с сердца все пятна: и когда тучи расходятся, видишь сверху весь человеческий род… Я не утверждаю, что большинство людей может жить на этих вершинах. Но пусть раз в год они восходят туда в паломничество… Там они возобновят дыхание своих лёгких и кровь своих вен. Там, на высоте, они почувствуют себя более близкими к вечности. Затем они снова спустятся на жизненную равнину, с сердцем, закалённым для каждодневных битв…».

Это, по-моему, не только о том, зачем нам сегодня нужен Микеланджело. Это и о том, зачем нам нужна великая пианистка Вера Кармен Аделаида Лотар-Шевченко. И она сама, с её трагической, мятежной судьбой. И конкурсы в её память.

**15 октября 2012 г. Понедельник. ** Поскольку у нас в «Новой» о книге «Умри или Будь!» была публикация Зои Ерошок, свои дневниковые записи предложил «Литературке». Где их опубликовали. Но в изрядно сокращённом виде. Так что, думаю, имею моральное право разместить полный текст на нашем сайте. Тем более, есть повод.

В прошлый четверг в Музее-квартире А. Гольденвейзера, что на Тверской, прошёл очередной музыкальный вечер. Он был посвящён Вере Лотар-Шевченко. Кроме выступления Дмитрия Аблогина, игравшего Баха и Шопена (он теперь дважды победитель Конкурсов памяти Лотар-Шевченко – и юношеского, и взрослого), и, как всегда, увлекательно-остоумных воспоминаний Ю. Данилина о дружбе с Верой Августовной, случилась там ещё и сенсация.

Презентовались на вечере одновременно книга «Умри или Будь!» и диск с записью 1956 года концерта Лотар-Шевченко (24 этюда Шопена) в Большом зале Уральской консерватории имени Мусоргского сразу после её освобождения из лагеря. Сенсация – в том, что до этого считалось: ни одной записи её игры не сохранилось. Всё, что было в музыкальных архивах, размагничено нашими постперестроечными рыночно-креативными культуртрегерами.

И тут один из тех, кто был на том давнем концерте, вспомнил, что, вроде бы, видел тогда рядом со сценой громоздкий магнитофон. Удалось разыскать ту запись. И – не перевелись на Руси чудо-мастера! – восстановить её. Теперь она единственная в мире.

И когда её включили в маленьком зале мемориальной квартиры Гольденвейзера, впечатление было потрясающее. Нет, не то слово. Волшебное! Впору было поверить в инкарнацию душ. Я вдруг ощутил то душевное потрясение, которое случилось много лет назад со скромными педагогами музыкального училища в Нижнем Тагиле, когда к ним с улицы пришла бедно одетая, только что вышедшая из заключения, со скрюченными подневольной работой пальцами, постаревшая женщина и попросила разрешения сесть за рояль. Они великодушно разрешили, ожидая чего-то дилетантски беспомощного.

И вдруг, после первых же звуков, — как фаворское озарение! – поняли: перед ними великая музыка и великая пианистка. Всё это есть в возрождённой записи, слава богу, не размагниченной в наши жестокие времена, когда слишком многое размагничивается и в веками складывавшейся культуре, и вообще – в окрестной жизни.