Я держу в руках книгу редкого (по нежности таланта) писателя, журналиста, фотографа и художника Всеволода Арсеньева. На обложке прекрасно и с любовью изготовленного издательством «Искусство ХХI век» огромного тома название: «Ностальгия. Провинциальная Россия». Автор немолод (75), снимки шестидесятых годов, а счастье открытия уникального явления отечественной словесности и светописи — свежее не бывает.
Я не знаю никого другого, кто так сочетал бы текст и изображение, обнаруживая высокое мастерство и чистый взгляд на людей и северную природу. Арсеньев — один из первых, кому удалось срастить в единый жанр слово и фотографию, и лучший из тех, кому это удалось.
Уфф! Сочинив необходимую правду о моем друге и восхитившись альбомом весьма скупо, против его художественной ценности, признаюсь в пристрастии к автору, с которым дружу с лета 1966 года и чей образ ненамеренно исказил в снимке тех же времен, испытывая отечественный широкоугольник «Руссар». Фотографию эту вы видите. Ностальгия так ностальгия.
Этого человека могу без натяжки назвать первым учителем. В журналистику он пришел из геологов и сразу стал необходим и заметен в той старой, настоящей «Комсомолке», блиставшей выдающимися именами: Грушин, Голованов, Аграновский, Песков, Руденко… Команду собирали азартные и умелые редакторы. Алексей Аджубей создал газету, дело продолжили Юрий Воронов и Борис Панкин.
Арсеньев писал очерки, снимал фотографии и рисовал карикатуры. К тому моменту, когда лет сорок пять назад я пришел на первую практику из Ленинградского университета, он уже истоптал Русский Север, написал и снабдил дивными фотографиями большинство материалов, которые сделали его очень уважаемым и отдельным персонажем в профессии.
В купленном на Невском в комиссионке американском твидовом (так они сказали) пиджаке без подкладки и единственных приличных (нет, просто единственных) штанах, без единой публикации и рекомендаций, я отправился пытать счастья в лучшую газету страны.
Робко заглянув в кабинет отдела новостей, я увидел миловидную молодую женщину (это была, как я потом узнал, Лидия Графова), которая строго говорила кому-то в телефонную трубку: «И вы как заместитель министра обязаны, вы слышите меня — обязаны! — отвечать газете на ее публикации».
«У-у», — подумал я и, тихо прикрыв дверь, направился к лифту на выход, но тут же был остановлен другой женщиной — громкой и доброжелательной (не иначе как американский пиджак без подкладки сыграл свою роль), наскоро допрошен и с поличным — роликом негативов, изображавших ели на фоне неба в Теберде, — взят за руку и этапирован в другой кабинет, где за столом у окна курил серьезный молодой человек в очках. Это и был Всеволод Михайлович Арсеньев.
(Доброжелательность он порой прикрывал ворчливой иронией, которую позволял только в отношении того, кто был достоин его симпатии. Теперь, увы, он ворчит гораздо меньше, чем прежде.)
— Значит, снимаешь, — буркнул он, не поднимая головы. — Покажи негативы.
Молча, не вынимая сигареты изо рта, долго и внимательно экзаменатор смотрел на целлулоидные полоски на фоне неба над улицей Правды… Я ждал приговора.
— Ну, Волик, что скажешь? — нетерпеливо спросила моя благодетельница Таня Агафонова, знаменитый тогда репортер газеты.
— Резко! — оценил мое творчество Арсеньев и отвернулся к окну.
В тот же вечер, 21 июня 1966 года, я отправился на задание: написать заметку про молодого архитектора и снять фото в блок информации о тех, кому не хватило самого длинного дня и кто для работы прихватил кусок самой короткой ночи. Заметку Арсеньев переписал и сократил. («Материал от сокращения выигрывает. Особенно чужой».) А из чудовищных фотографий унылого проекта он ножницами вырезал какие-то вертикали, превратив типовую застройку в современный архитектурный ансамбль, и наклеив все это многослойнее чудо на тут же снятый им фон со светящимися окнами правдинской типографии, протянул мне изделие.
— На, твою первую фотографию в газете можно читать по методу Брайля. Больше фотографии для слепых не делай.
Потом он учил меня снимать и писать, я ездил с ним в командировки, жил в его доме, выпивал с его замечательными друзьями-геологами, радовался его чудесной (тогда совсем маленькой) дочери Марине, прислушивался к его житейским советам, ловил на Селигере окуней его снастями (где нас некстати застал путч девяносто первого года), иногда придумывал темы к его рисункам и карикатурам и, восхищаясь, мечтал, чтобы хотя бы часть его работ нашла себе место под обложкой издания, достойного Всеволода Арсеньева.
Похоже, мы с тобой, читатель, дождались этого праздника.
Фотографии из альбома Всеволода Арсеньева «Ностальгия. Провинциальная Россия»
# Вот идет охотник
Вот идет охотник. На горизонте — северное море. Под ногами осохшее в отлив дно. И нет ничего лучше, чем шагать вот так, в болотных сапогах и с ружьем, в дали дальние. Никто тебя нигде не ждет. Лишь промысловая изба вовремя встанет по пути на берегу. С печью, с лежанкой под ворохом соломы. Ночлег — и снова в дорогу.
Идет себе охотник и вдруг видит — медведь! Причем не надо к нему ни красться, ни караулить его, скажем, с телеобъективом, если вы к тому же еще и фотограф. Медведь сидит на цепи. Рядом — сараюшка. А за сараем и деревня проглядывает. Зверя еще медвежонком нашли пожарники на лесном пожаре. Выкормили. Но медведь стал в конце концов предпочитать всем лакомствам… сигареты. Не было табака — хандрил. Но когда удавалось выпросить у случайных зрителей несколько сигарет, он аккуратно выплевывал бумагу, а табак, прикрыв глаза, жевал с видимым удовольствием. Потом, в благодарность, шутя боролся с дарителем. И обязательно давал повалить себя на лопатки. Понятное дело, не просто так — в расчете на будущую взятку. Добродушный зверь. Но смотрит, согласитесь, серьезно. А как еще он должен смотреть на охотника?
В деревне есть один человек, что каждый раз борется с мишкой задаром. Это пацан Ленька. Ничего он специально такого не делал, чтобы заработать расположение зверя. Просто подружились молча, и всё. Даже иногда вместе полеживают рядом после утомительной возни. Но не сегодня. Сегодня мать наказала Леньке молоко процедить. Не труд, конечно. Но ведь руки мыть прежде пришлось! А хуже наказания не бывает. Вяло плещется Ленька в тазу (только потом можно ополоснуться под рукомойником) и наблюдает, как прохожий охотник пьет молоко из банки, что мать налила. Смотрит на ружье и видит: ружье-то хорошее, двенадцатый калибр, два ствола. И думает, как бы хорошо с таким ружьем одному идти по берегу моря…
Фотографии, которые вы видите, взяты из книги. Сняты они в шестидесятых годах. А сам Всеволод Михайлович Арсеньев запечатлен недавно и, видимо, японским объективом, потому что получился похож на себя.
Всеволод АРСЕНЬЕВ
