В редакции мне сказали: «Давай каждый год к Вериным датам печатать ее завещание»1. Я, конечно, согласилась. По очень простой причине: голод на масштабность. И — достоверность.
Дорогая Вера!
В минувшую субботу тебе исполнилось бы 70 лет. Я ненавижу эту чертову частицу «бы».
…По понедельникам утром ты много лет подряд проводила в Первом московском хосписе конференцию, где обсуждалось все: сколько больных в стационаре, кто умер, как это происходило, как пережили родственники, чем можно им помочь. И вот 20 декабря 2010 года, в очередной понедельник, как рассказывала мне твоя дочь Нюта2, вы ехали на работу и дико застряли в пробке, и ты сказала Нюте: «Ну ладно, сейчас позвоню, скажу, чтоб проводили конференцию без меня. Я написала текст. Но его нельзя комкать. В следующий раз прочту». На следующее утро ты умерла.
Через неделю Нюта нашла у тебя в сумке этот текст. Сначала не хотела никому показывать. Потом решила отдать его только мне. Сказала: «Мама вам доверяла».
Никакой мистики, Вера. Ты готовилась к конференции. Совсем не собиралась умирать. Но и сразу после твоей смерти и сегодня этот текст воспринимается как завещание. Твое, Вера, завещание — хоспису. И не только хоспису.
«Горит огонь в очах у молодых людей, Но льется свет из старческого ока». Виктор Гюго
Я хочу рассказать вам, как мне сейчас трудно с вами работать. Мне, которая создала этот хоспис и все, что его наполняет: от заповедей до их исполнения, до персонала, то есть всех вас.
Мне 68 лет, я болею, болею хроническим заболеванием, которое трудно лечится. Мне очень трудно дается осознание того, что я не прежняя: не могу слазить на чердак и выйти на крышу, не могу взбежать или стремглав спуститься с лестницы, не могу неожиданно нагрянуть в любое время суток в хоспис, не могу сделать обход, чтобы показать вам, у кого из больных неудобно для него стоит тумбочка, что лежит больной неудобно, что конъюнктивит у него, стоматит, что кожа сухая и нужно не только его долить3, но и два-три раза в день обработать кожу кремом для тела, которого нет в карманах халата каждого из вас, что вы забываете причесывать больных по утрам и в течение дня и что небритый мужчина — ваша промашка, что вот здесь надо снять невротические массы с пролежня больше, а что здесь лапароцентез4 или торакоцентез5 делать еще рано, что вот это выслушиваемое ослабленное дыхание в нижних отделах — это завтра пневмония, и надо срочно, длительно (весь день) поворачивать больного, делать с ним дыхательную гимнастику; что необработанные ногти на руках и ногах — это ваша лень, что запах от тела — это не от болезни и старости, а от того, что вы не помыли больного; что сидящий рядом родственник пациента не используется вами как помощник, вы не смогли занять его трудом полезным, и т. д. На выездной службе — я не иду на контрольный визит, не отзваниваю родственникам. Я рефлексирую, я физически не могу этого сделать и по возрасту, и по болезни. И выходит, что в работе меня видели ну 10—12 человек из персонала, а все позже пришедшие должны или верить «старикам» на слово про былую Веру, или думать, что она просто «карась-идеалист», которая на конференциях только читает морали. Справедливо? Нет. Потому что среди вас есть достаточно людей, которые все это знают, но все ждут, что я стану прежней. Не стану. У меня другой этап жизни. Я не могу гореть — это противоестественно. Я могу светить мягким долгим светом, зная, что у меня в хосписе есть ученики, помощники. И, когда мои помощники осознают это, как, кажется, осознаю я, — хоспис останется на должной высоте. А если не осознают — придут люди, которые не верят словам, не подкрепленным делами, — и хоспис преобразится: персонал будет все циничнее, лицемернее, лживее, корыстнее. Ну какое-то время еще поживет по инерции на былой репутации и… кончится. Этого не должно произойти. Ничто в хосписе не должно кануть в Лету, уйти в никуда. Вы должны понять, что моя роль теперь иная — я должна быть, а вы должны нести. Любовь и добро. Что все, что сделано в хосписе, — не слова, это действие, дело. И дело должно продолжаться. Продолжаться естественно, искренне, с любовью, дружелюбно, с пониманием того, что все там будем и что в служении больному — наше будущее. Как мы с ними, так и с нами будет. Я приношу вам глубокую благодарность за радость сотрудничества, приношу всем, с кем работаю десятилетие или чуть меньше. Я приношу свои извинения тем, кто не видел меня в работе раньше, а слышит только обращенные слова, не подкрепляемые делом. Я хочу, чтобы вы на работу ходили с удовольствием, какой бы тяжелой она ни была. Я хочу, чтобы с работы ушли все те (надеюсь, что их нет или их ничтожно мало), кто не верит хосписным заповедям и у кого слова расходятся с делом, кто циничен и считает, что все провозглашаемое мною в хосписе — пустые слова.
Я верю, что все сказанное мною сегодня не воспринимается вами как прощание или, не дай бог, принятие моего поражения. Я верю, что все мною сказанное — призыв к действию, к тому, чтобы в хоспис никогда не входили незваные гости — ложь, цинизм, лицемерие.
Вера! Твоя дочь Маша на днях рассказала мне, что это твое детство (больничное, санаторное) определило твою жизнь. С ранних лет ты много болела: и менингит был, и туберкулез, и когда родила Машу, опять туберкулез открылся, потом инфаркт. Нюхнув по полной программе всей мерзости совковых больниц, ты захотела стать совсем другим врачом.
Ты знала, что пациенту не нужно, чтобы мы ощутили его боль, как свою, — ему нужна наша творческая отзывчивость на его страдание. И здесь ты была наотмашь гением.
Как же я восхищаюсь твоим хосписом, который ты создавала на ощупь, сама, лично, на собственном усилии! Никакого больничного запаха. Абсолютно домашняя обстановка. Всегда свежие цветы в палатах. Горячие обеды для родственников, у которых нет ни сил, ни времени готовить дома. Комнаты для детей посетителей, где они играют, пока их мамы общаются с их умирающими бабушками. Родных и близких можно проведывать круглосуточно. Или приводить с собой собак и кошек. Как говорит Нюта, без всего этого хоспис превращается в морг.
С двух лет ты жила в Вильнюсе, и оттуда, наверное, родом твои стильность, вкус и уровень. Мне рассказывали, что, когда ты, юная, заходила в автобусы, те резко и радостно меняли свои маршруты и ехали туда, куда надо тебе, а не куда им положено. И ты навсегда осталась такой — красавицей, яркой, бурной, эмоциональной, неожиданной, легкой, радостной, веселой, прикольной, шкодной! С тобой в кайф было часами обсуждать модные кохточки или безнаказанно рассказывать что-то смешное и хохотать. Но тебе можно было доверить любую тайну, и ты, как католический священник, не выдала бы ее никому и никогда.
Вера! Главврачом в Первом московском хосписе сейчас твоя ученица — чудесная Диана Невзорова. Диана с Нютой работают в хосписе вместе, душа в душу, но в конце каждого рабочего дня в тихом изумлении спрашивают друг друга о тебе: «Господи, когда она все это делала, как успевала? И каким образом удавалось сохранить отношение к людям всегда сострадательным, нежным, теплым?»
Мне кажется, я знаю, в чем дело. И ты — знала.
Это все — сильные чувства. Твои — к мужу. Его — к тебе. Без этих чувств и твоего хосписа не было бы. Или он был бы другим. Одной работоспособностью или высокой духовностью тут не возьмешь. Могло быть торжество тщеславного успеха. Но глубокого, внятного опыта без сильных позитивных чувств не бывает.
Мы пьем чай с Константином Матвеевичем Федермессером в хосписе, и он говорит: «Если бы меня попросили сказать о Вере всего два слова, я бы сказал: деятельный альтруист». И еще сказал: «Когда мы с Верой в роддоме работали, придумал для нее тему диссертации: «Медикаментозная подготовка к операции». Ну о том, какие лекарства надо давать, чтобы снять страх, переживания перед родами. Но присмотрелся, как Вера с роженицами общается, как берет их за руки, какие слова говорит, как по головке гладит, и подумал: е-мое, когда есть Вера, ничего уже не надо».
Вера! Я тебя видела в разных ситуациях. Ты могла рабочих, которые затягивали ремонт крыши хосписа, такими «ху..ками» обложить, что они после этого шелковыми становились, более того: души в тебе не чаяли. Но и когда ты общалась со своими близкими друзьями или с высокими покровителями — будь то Юрий Левитанский или Наина Ельцина, Анатолий Чубайс или Юрий Лужков, или Мстислав Ростропович, или Юрий Башмет, или Наталья Трауберг, или Томас Венцлова, — ты оставалась равной себе. Не делила людей на нужных и ненужных. Восхищаться могла — преклоняться не умела. Важность качественного общения была для тебя превыше всего.
На прошлой неделе в хоспис приходил Юрий Норштейн. И по ощущению: это ты вновь здесь побывала. Слушать Норштейна в течение часа — чудо и счастье! Норштейн был не просто так: финансовая корпорация «Открытие» и фонд «Вера» запускают новый благотворительный проект «Добрые дела» с персонажами сказки «Ежик в тумане». Здорово, да?
С днем рождения тебя, Вера! И спасибо тебе за все.
Твоя Зоя Ерошок
1См. «Новую» от 31 января 2011 г. 2Нюта (Анна) Федермессер — младшая дочь Веры Миллионщиковой, президент фонда помощи хосписам «Вера». 3Долить — когда не хватает жидкости, ставить капельницу. 4Лапароцентез — удаление жидкости из брюшной полости. 5Торакоцентез — удаление жидкости из плевральной полости.
