Одни злобствуют: протест сдулся, побузили и слили. Другие разоблачают происки Кремля и призывают к аскезе революционного постоянства. Третьи, не совсем разобравшись в цифрах опросов Левада-центра, говорят о полевении и покоричневении протеста.

Что бросилось в глаза на шествии? Народу меньше, примерно — 50—60% от обычного (чисто интуитивное ощущение). И — сразу понятно, кого нет. Нет того задорного, буржуазного московского офисного планктона, который и создавал чудную атмосферу прошлых митингов. Того планктона, который щеголял друг перед другом остроумными плакатами, чтобы тут же сфотографировать их, отправить в «ВКонтакте» или «Фейсбук» и считать потом полученные лайки. Который щеголял этим чудесным новым остроумием сетевых хомячков — незлобным, емким, моментально «отражающим» и неизменно превращающим идеологическую рутину в фан.

Их не было или почти не было, моих любимых героев прошлого сезона.

Соответственно, в сократившейся толпе выросла доля традиционно идеологизированных групп. Именно поэтому в левадовской статистике возросла доля левых и резко упала доля «либералов» и «демократов». Это не новое качество протеста, не его изменение — это статистический трюк, возникающий вследствие ухода с площади определенной группы.

На самом деле — и теперь это стало видно наглядно и статистически — идеологизированные группы всегда составляли на митингах если не маргинальный сектор, то глубокую периферию. Их всегда было мало — националистов, ярых левых, противников вступления в ВТО и проч. Просто у них была символика, были флаги, было это стремление поднять знамена над толпой. Раньше — на прошлых митингах — они были погружены в плотную гущу обстоящих людей, отчего возникало ощущение, что 15 националистических флагов высятся над небольшой армией. А вот теперь, когда толпа поредела и пространства стало больше, чем людей, стало как на ладони видно, насколько их мало. Флагоносцев окружают горстки.

Да, проблема в том, что у них нет и не может быть флагов — у моих любимых веселых горожан. Сама идея флага им глубоко, органически чужда. Ибо что такое флаг? Это когда ты передаешь кому-то там длинному с древком право на выражение твоих эмоций и взглядов. В общем, старорежимная чушь. Для веселых горожан сам смысл участия в протесте, сам смысл социальной активности — в выражении себя, а не в передоверии своих чувств начальнику колонны.

Политикам старой волны кажется, что они, эти креативные хомячки, просто еще не созрели. Что вот они походят два, три, четыре года на митинги, приучат себя к аскезе сопротивления и — повзрослевши — поймут, наконец, что им нужен флаг, чтобы вручить его политикам, столь терпеливо все то время ждавшим этого момента.

Но нет. Этого не будет. Веселые горожане просто уйдут с площади. Кстати, о «выражении себя», которое политикам старой волны кажется по преимуществу несерьезным делом по сравнению с гневными речами и призывами к единению. Одна весьма популярная и влиятельная доктрина сравнительной политологии утверждает, что готовность общества к институциональной демократии надежно предсказывается расширением доли граждан, ориентированных на «ценности самовыражения» и вытесняющих ориентированное на «ценности выживания» большинство, характерное для авторитарных и полуавторитарных режимов.

Призывы к аскезе сопротивления, к походам на митинги «через не хочу» благородны и, наверное, тоже нужны. Но они не вернут нам веселых горожан на площадь. Не вернут их и попытки политиков «выпустить» молодежь на сцену: чтобы как положено — мальчик и девочка, с микрофонами, нарядно одетые, попеременно. Что-то среднее между церемонией награждения и комсомольским собранием. И странно было, конечно, слышать от Навального: «Я буду приходить, даже если останусь один». Зачем это пораженчество? И как — наоборот — было круто, когда тот же Навальный, произносивший свою речь под звуки постоянно барражирующего над ним вертолета, на словах: «Нам много еще предстоит сделать, — вдруг поднял взгляд и добавил: — Например, сбить этот вертолет (шутка)».

Тут важно понять одну поколенческую вещь. Для политиков и политически мотивированных граждан более старшего возраста свобода и демократия — это идеал, который они, воспитанные долгим опытом несвободы, в глубине души считают недостижимым, хотя и не признаются в этом, конечно, на митинге. Стремление к этому идеалу, борьба за него для них в известной мере противопоставлены обывательскому, мирскому, требуют отказа и аскезы (как всякая безнадежная борьба за идеал). Для хипстеров и веселых горожан поход за демократией и свободой — это некая практическая задача по приведению внешних условий жизни в соответствие с их внутренним мироощущением. И она, разумеется, ни в коем случае не предполагает отказа от привычного им modus vivendi. Это нонсенс.

Собственно, эти размышления постепенно совершенно изгнали из сердца моего осадок неудачи и разочарования, как бы общий тем, кто возвращался с субботнего митинга. Мне вдруг ясно представилось, что никакой протест никуда не делся и не стух. Что веселые горожане не растаяли в воздухе и не улетели на луну. Они просто не пришли.

И — также ясно стало, что они — все еще есть. И они придут еще.