Зара АБДУЛЛАЕВА

Альберто Барбера, новый директор Венецианского фестиваля и едва ли не лучшего в мире Музея кино в Турине, резко сменил концепцию старейшей Мостры (кинопрограмм на биеннале). Он сократил число фильмов в главном конкурсе. Результат: отсутствие — немыслимый случай в фестивальной мегаломании — стыдных картин.

Неприятное удивление вызвал разве что фильм каннского лауреата Теренса Малика «К чуду», снятый в жанре импрессионистических этюдов, излишне живописных городских и сельских пейзажей, о любви и разлуке русской балерины с американским писателем. И с выспренним закадровым текстом. Барбера уничтожил программу итальянского кино, тем самым наплевав на лояльность, казавшуюся непременным атрибутом итальянской культурной политики. Реанимировал кинорынок, без которого Мостре вменялась репутация провинциального пространства, зачастую не оправдывавшего свои эстетические амбиции. Барбера предпочел жесткий отбор фильмов и деловой стиль, отказавшись от идеи «звездных войн» с Каннским фестивалем и Берлинским, статус которых определяется в масс-медиа количеством знаменитостей на красных дорожках. Отсутствие пижонства, политической ангажированности Мостры-69, — долгожданные свойства на острове Лидо, где она проходит.

При этом жюри во главе с Майклом Манном выдали, с одной стороны, предсказуемые, а с другой — странноватые призы, сообразуясь с фестивальными стереотипами. Хотя можно сказать и так: именно стереотипы освидетельствуют закономерности фестивального движения.

# Еретики

О российских фильмах, отобранных в конкурсные программы, «Новая газета» уже писала. Упомяну лишь, что высокая простота, в которую впал Алексей Балабанов в фильме «Я тоже хочу» — реалистической сказке о надежде на счастливый конец (без хеппи-энда) земного пути шести персонажей, — должна быть названа ересью, которую мечтает достичь каждый настоящий художник. Удается, конечно, не всем, как не всех «забирает» в этом фильме колокольня, оставляя страждущих _счастливой смерти _(или жизни после смерти) умирать на снежной земле, в ледниковой зоне, неподалеку от еще теплого Питера.

Еретическое начало прозвучало почти во всех конкурсных фильмах, несмотря на разную силу их идейной или художественной радикальности. Впрочем, сами критерии пресловутой радикальности приходится теперь выяснять для каждого фильма отдельно. Поясню на неочевидном примере. Израильский фильм «Заполнить пустоту» Рамы Бурштейн снят, на обычный фестивальный взгляд, столь простодушно, если не примитивно, что казалось: такого не может быть в конкурсе никогда. Никто, однако, из зала не ушел. И не потому, что зрителей увлекла этнография, знакомство с нравами, ритуалами, аксессуарами закрытого хасидского сообщества в Тель-Авиве. Такой лубок (по результату, а не замыслу), в силу своей беззастенчивости подкупившей тертых профессионалов, мог быть только на биеннале современного искусства, изношенного актуальными подделками. Красавица Хадас Ярон, сыгравшая с пугающей достоверностью борьбу долга с чувством младшей дочери ультрарелигиозных родителей на выданье, получила кубок Вольпи «За лучшую женскую роль». Тут жюри переборщило; барышне хватило бы приза Мастроянни, который авансирует молодых актеров. Этой награды удостоился Фабрицио Фалько из фильма «Это был сын» известного оператора, сценариста Даниэле Чипри, дебютировавшего в режиссуре и награжденного призом Азелло («За технические достижения»). Киноманы, впрочем, помнят его фильмы, изумлявшие в 90-е гротескной мощью, черным юмором, но снятые в соавторстве с Мореско, тоже знатоком сицилианских чудаков и заразительной для камеры фактуры этого острова. В новом фильме Чипри демонстрирует, довольно назойливо и самовлюбленно, волшебство ретрокино, посылает воздушный поцелуй неореализму, итальянским комедиям, вкусным типажам, из которых жюри выбрало мальчика-актера, единственного, кто тут не хлопочет лицом, не пучит глаза и не выглядит пародией на своих предшественников из итальянской киноклассики.

# Мастера

Никаких не было сомнений, что приз «За главную мужскую роль» улетит в Америку вместе с Хоакином Фениксом или Филиппом Сеймуром Хоффманом (они и разделяли кубок Вольпи) за фильм «Мастер» Пола Томаса Андерсона, которому достался и «Серебряный лев» — «За режиссуру». Таков вклад Майкла Манна в карьеру Андерсона, снявшего добротную картину, с идеально четким изображением, для чего была выбрана 70 мм пленка. Сюжет, еретический для Голливуда, где полно ярых сторонников сайентологии, понадобился режиссеру, похоже, для роскошной схватки-дуэта харизматичных актеров. Хотя, если честно, Феникс в роли ветерана Второй мировой, депрессивный, агрессивный, демонический и беззащитный, дает фору Хоффману в роли главаря секты, прототипом которого был Рональд Хаббард, основатель сайентологии. Хоффман играет без неожиданностей, просто здорово, обольщая своего партнера и зрителей гипнотическими уловками, шарлатанским обаянием, расчетливым голосоведением, рискованной «духовностью» грандиозного афериста. Феникс играет неровно, синкопами и с какой-то щемящей интимностью.

# Радикалы

Андерсон в этой картине уступает себе, автору чудесной «Ночи в стиле буги», разволновавшей всех на свете «Магнолии» и эпической «Нефти». Поэтому награду за режиссуру, а также за наилучшую женскую роль обязаны были получить Ульрих Зайдль и протагонистка второй части трилогии «Рай. Вера» великая, хотя малоизвестная австрийская актриса Мария Хофштеттер, сыгравшая некогда в его «Собачьей жаре» роль венской безумной. Зайдль получил всего лишь спецприз жюри. Непонятно, зачем тогда в нем заседала Марина Абрамович? Неужели, став суперзвездой перформанса, она позабыла свое радикальное прошлое?

Зайдль снял еретически «простую» картину. Но не слишком благосклонную к зрителям. Фильм о католической фанатичке Анне-Марии, она же медсестра в кабинете компьютерной томографии. Снял аскетично донельзя, но при этом со вспышками яростной чувственности. В отличие от своей сестры, уехавшей в первой части «Рая» из Вены в Кению по путевке секс-туристки, а на самом деле в поисках любви, Анна-Мария проводит каникулярное время для обращения венских обывателей к праведной жизни. Она таскается с полуметровой статуей Мадонны по квартирам, и эти истории или микрофильмы в фильме, преисполненные унижений, юмора, не отступничества, — точнейший социальный, антропологический срез европейского общества. А дома она истязает себя плетью, исполняет религиозные песнопения, принимает друзей по вере для бдений, изнуряет мужа-калеку, внезапно (после отлучки) свалившегося в ее дом, равнодушием. Но и ухаживает за ним, но и наказывает его, отнимая инвалидную коляску, когда он оскорбил — перебил ее святыни в ответ на ее жестокосердие. Но и просит прощения, пережив за два часа фильма миллион глубоких, как стигматы, терзаний. Однако молит она о прощении только после того, как оказалась свидетельницей сексуальной оргии в парке; после того, как испытала плотское влечение к распятию; после того, как пережила невыносимый по эмоциональному накалу, опасности и кротости долгий эпизод с алкоголичкой-эмигранткой из России, к которой некстати явилась со своей Мадонной. Как сделать сегодня фильм о вере, не претерпев, не усомнившись, не пройдя по кругам ада? Анна-Мария — Мария Хофштеттер плюет на Распятие, хлещет его той же плеткой, что терзала свое тело в порыве религиозного рвения. И обнимает его, и оплакивает, не ведая ни секундной артистической выгоды. Вот она, пьета современного искусства. И тут же на Зайдля подал в суд адвокат-католик по обвинению в богохульстве, хотя ему, в отличие от Pussy Riot, нары не угрожают. Но не только потому, что эссе об этом фильме написала «всего лишь» для пресс-релиза нобелевская лауреатка Эльфрида Елинек.

«Золотого льва» получила другая «Пьета» — Ким Ки Дука, обманка в стиле китч. Умышленная, вдохновенно сконструированная притча о мытаре, который выбивает деньги у бедняков, занимающих деньги в какой-то конторе под огромные проценты. Чтобы их заполучить, он калечит корейских парий, а страховка покрывает расплату. Одиозному герою встречается женщина, представляется матерью, бросившей его в младенчестве, — такова сюжетная мотивация сверхжестокости сына. Забота и уловки красивой женщины по обращению негодяя в человека — достигают результата. Но игра корейского режиссера состоит в провокации: это вовсе не мать выродка, а мстительница. Она превращает убийцу в человека, будучи на самом деле матерью одной из его жертв. Фильм хитроумной, энергичной выделки, но с отчаянием и верой неподдельной пьеты Зайдля не сравнить. Однако таков исход фестивальной конкуренции.