Сегодняшний взгляд на события 19—21 августа 1991 года требует ретроспективной картинки, поскольку далеко не всякие исторические события революционного накала провоцируют — по мере течения времени — столь противоречивое отношение к себе стоявших плечом к плечу по одну сторону баррикад. Речь не о коммунистах, которые тоже там присутствовали — по неведомым мне соображениям: смена знака их последующего отношения к тем событиям естественна. Речь о тех, кто встал тогда на защиту свободы и независимости: независимости только народившейся демократической России от предсмертного коммунистического Советского Союза. И как раз одна из причин сегодняшнего разброда мнений и суждений в том, что казавшееся тогда предсмертным оказалось бессмертным, как Кощей.
Не в последнюю очередь оттого, что свобода, которую страна получила в результате победы народа во главе с Ельциным над ГКЧП, показалась ей сначала не такой привлекательной, как в мечтах, а очень скоро и вовсе начала вызывать рвотное отвращение: и рынок, мгновенно создавший социальное неравенство, и Ельцин, всем все позволивший, в том числе многое себе, и сама атмосфера свободы. Вроде как население вытолкнули из хлева на свежий воздух и сказали: вы теперь не быдло, а свободные люди и граждане. Ступайте куда хотите, сами в поте лица добывайте себе пропитание, в муках рожайте чего хотите, за кого хотите голосуйте, словом, становитесь хозяевами своей судьбы и кузнецами своего счастья. И большинству населения предложение самим ковать свое счастье в поте лица своего не понравилось. Единственно, оно воспользовалось правом голоса и при первой возможности бросилось голосовать за Жириновского и Зюганова, поскольку большинству счастьем — утерянным раем — тут же привиделся хлев, из которого его только что турнули: там тепло, регулярно корм — какой-никакой; ни о чем не надо думать и ничего — различать; да еще обильные пахучие кучи идеалов кругом — где они теперь? Словом, ну его, свежий воздух и зеленую травку; ну ее, свободу. Какой от нее прок? На кой она нам, если другие — во-он, поглядите — живут лучше нас. Давайте поднимем их на рога, все у них отнимем и поделим — вот будет кайф! И так далее. И никто не защищал свободу. Все только пользовали ее, включая вечно оппозиционную интеллигенцию, что взялась усиленно поощрять народную тоску по хлеву, на чем свет костеря Ельцина, разоблачая реформы и хватая за руки гайдаров-чубайсов, что бы те ни пытались сделать, пока те пытались оттащить страну подальше от совкового рая.
На фундаменте таких чувствований и радений — после прихода к власти гэбиста, включившего на полную мощность пропагандистскую машину, что пела про «лихие» 90-е и рисовала образ злодея Ельцина, развалившего великую державу и «расстрелявшего парламент», — на этом фундаменте и выросло в начале нулевых царство тотальной невменяемости. Зазеркалье, где «либерастом» стал считаться всякий нормальный, адекватный человек; где слово «свобода» стало неприличным и неупотребляемым, а сражение с ГКЧП за эту свободу потеряло в глазах людей, тогда рвавшихся на волю, всякий смысл. Более того, досадно стало, что победили, и стыдно — за свое участие в сражении: мол, за что боролись-то? Одурачили нас. Так что Путин — тяп-ляп сварганив на нефтедоллары огромный хлев для всех желающих под сикось-накось вывеской «Великая держава», — осуществил мечту внушительного большинства. Но, во-первых, не осуществил другую мечту: отнять-поделить — вместо этого со своей бандой все нахальнее греб под себя. Во-вторых, тем временем подросла молодежь, подышавшая воздухом хоть какой свободы, и нарос социальный слой людей, определенно не желающих жить в хлеву и ясно видящих, что власть не только дурачит их и всех остальных, но и вытирает о них ноги. Совокупность во-первых и во-вторых и подняла нынешнюю протестную волну, с гребня которой рисуется еще более многослойная и неоднозначная картинка событий конца лета 91-го — и последовавших: взять хотя бы отношение к Ельцину даже некогда ярых его сторонников, которые, отдавая ему должное как устроителю и защитнику русской свободы, все же не могут не брать во внимание, что он привел к власти ее погубителя. Тем не менее у граждан России, не желающих отнимать-делить и позволять вытирать о себя властные ноги, слово «свобода» вновь вошло в обиход. У тех, кто опять (или на новенького — случай молодежи) гордо именует себя либералами, события тех дней вызывают повышенный интерес и респект, а всякие связанные с ними смыслы актуализировались.
Как бы ни усложнились и ни напряглись наши отношения со свободой — или если даже разорвались — мы с тех пор имеем опыт ее чувствования. А это чувствование-чувство сродни любви. Раз испытав его, ты можешь потом — сразу или постепенно — в нем разочароваться. Остыть. Разувериться в нем, изменить ему, поменяв его знак на противоположный или просто презрев его. Оно может погаснуть в твоем сердце, а если даже повезет пронести его через всю жизнь, то все равно — за редчайшими исключениями — не без ущерба для него и себя: слабеет оно, привыкаешь к нему, страдаешь от него; травмирует оно тебя, разочаровывает… Но все равно — несмотря на то что случилось между августом 91-го и сегодняшним днем — мы теперь точно в курсе, что свобода есть. Еще мы знаем — узнали за последнюю дюжину лет, что без нее жизнь — не жизнь: убога, блекла, тосклива, унизительна. А еще — кто недопонял в девяностые, тот понял в нулевые, — что за свободу надо быть готовым платить: столько, сколько жизнь потребует с каждого и со всех. А еще за свободу, как и за любовь, надо бороться — даже если ты прошел через суровые испытания этого чувства и разочарования в нем. И еще свободу обязательно надо защищать. Во-первых, потому, что борьба за свободу и защита свободы и есть самые эмоционально яркие выражения, проявления и способы ее бытования. Во-вторых — если перейти от тонких материй к грубым реалиям, — потому что в России у нее особенно много недоброжелателей и врагов. Не говоря уже о тех, кому она по барабану: кто не имеет ни малейшего понятия о ней и о том, кому и зачем она нужна.
А власть сегодня у тех, которые «во-вторых», так что борьба за свободу неизбежно означает борьбу за власть. Это без вариантов, но дальше как раз начинаются варианты. Потому что среди лидеров протеста, которые на эту власть претендуют, последовательных убежденных сторонников свободы меньше, чем хотелось бы — и больше, чем хотелось бы, апологетов оригинальной затеи отнять-поделить или какой-нибудь очередной фундаментализм забацать — снова коммунистический, или новаторский православный, или «национальный». Или из них всех зараз что-то такое слепить в постмодернистском вкусе и духе просвещенного мракобесия. И по мере роста народной поддержки новых затейников в атмосфере нашей жизни опять начнут расти презрение и ненависть к свободе и ее носителям.
Я к тому, что вновь проснувшееся сегодня и поднявшее голову чувство свободы не должно быть слепым, абстрактным, примитивным и витающим в облаках — на чем мы погорели в 90-е. Представления о свободе должны постоянно развиваться, анализироваться и максимально широко транслироваться: буквально вдалбливаться в головы сограждан. То, например, представление, что свобода не только подарок — дар божий, но и человеческое бремя — долг, исполнение которого сопряжено с обязательствами и обязанностями — с ответственностью, короче. Только при нашем дружном обихаживании свобода сможет постепенно укорениться и дать всходы в нашем мире, в наших головах и сердцах. Ведь — как показали 90-е — если не предпринимать сознательных, последовательных и часто непопулярных усилий по защите свободы, она быстро самопроизвольно скукоживается и загибается. Похоже, ее деградация — естественный процесс ее здешнего бытования. Вот этому процессу и надо противостоять самым решительным образом — иначе никак.
