Это восстание, стремительно вспыхнувшее и погасшее, как спичка на московском ветру, оставило после себя много неясностей. Вряд ли когда-нибудь удастся выяснить, кто в ночь с 24 на 25 июля 1662 года написал и расклеил по всему городу «воровские письма». Хотя правильнее их было бы назвать обвинительными: в рукописных листовках перечислялся ряд лиц, обвиняемых — говоря языком другой эпохи — в шпионаже и вредительстве в интересах польского короля.

Доказательств тому не было, но народная молва не сомневалась: глава правительства и царский тесть Милославский, придворный финансист Ртищев вместе с купцами Шориным и Задориным суть не только главные жулики и воры, но еще и изменники. Служащие Земского приказа, тогдашней московской мэрии, пытались сорвать одну из листовок, вывешенных на Лубянке, но толпа «письмо» отбила. Возникший невесть откуда стрелец Кузьма Нагаев громко его зачитал и призвал: «За то нам всем стоять!» Кричал ли он: «Да или нет?!» — история умалчивает.

Толпа двинулась к Земскому приказу, где фамилии «изменников» были оглашены еще раз, листовку аналогичного содержания в тот же час читали прямо на Красной площади. Царя в Москве не было, а приговор «мiра» оказался скорым: одна часть восставших пошла громить богатые дворы, а другая, вооружившись обретенным «лубянским списком», — в село Коломенское к государю. И были среди них, как пишет источник, торговые люди, хлебники, мясники, пирожники, наемные солдаты, боярские слуги и просто гулящие.

Власти, конечно, во многом сами накликали бурю. Реальные причины бунта были связаны с денежной реформой, авторство которой приписывалось как раз Федору Ртищеву. Суть реформы хорошо известна: в целях экономии драгметаллов и иностранной валюты медь «государевым словом» была приравнена по стоимости к серебру. Самое интересное, что «ноу-хау» какое-то время работало. С 1655 года медные деньги ходили наряду с серебряными по всей стране за исключением Сибири. Только с иностранцами расчет велся по-прежнему серебром. Кризис рванул после того, как в 1659 году начался принудительный обмен серебряных монет на медные. Медяки стали стремительно дешеветь, и к моменту их отмены в 1663 году «черный курс» серебра к меди составил 1:15. Цены росли не менее стремительно. В выигрыше оказались те, кто, сидя на экспорте, имел выручку серебром, а вот средние городские слои в очередной раз обнищали.

Понимая, что недовольство растет, государство решило его правильно «слить».

Осенью 1661-го началась кампания по борьбе с фальшивомонетчиками. Дескать, они начеканили много порченой монеты, вот деньги и обесценились. Борьба набирала обороты: сначала похватали ремесленников на посаде, а к лету показательные процессы докатились до приказных служащих, сначала нижних, а потом и средних чинов.

Народное требование выдачи главы правительства выглядело вполне логичным продолжением этого сценария. Царь Алексей Михайлович, однако, такого сюрприза не ждал. Шла обедня, когда в ворота Коломенского постучали. Надо отдать должное государю: тестя своего он хоть и презирал, но принципа «своих не сдавать» держался жестко. Первым делом Милославского укрыли в покоях царицы. Алексей Романов вышел к толпе и «тихим обычаем» пообещал, вернувшись в Москву, во всем разобраться и кого надо наказать. Никогда верховная власть и простой народ в России не сходились так близко. Кто-то из толпы, выражая недоверие, взял царя за пуговицу, другой — когда царь поклялся своим словом — бил с ним по рукам.

Гармония самодержавия и народности длилась, впрочем, недолго. Первая волна рассерженных горожан, удовлетворенная общением с нацлидером, схлынула. Но на обратном пути домой ей повстречалась следующая. Разгоряченные погромами в Москве посадские везли царю «доказательство»: 15-летнего сына купца Шорина, который должен был подтвердить, что отец его бежал в Польшу со всей шпионской перепиской (на самом деле Шорин скрывался в Кремле). Алексей Михайлович седлал лошадь, чтобы ехать в Москву, когда в Коломенское снова пришли. На этот раз по-тихому не получилось. Народ уже грозился устроить расправу «по своему обычаю», без царя, — как с другого входа на царский двор вошли верные стрелецкие полки. Точное число убитых в результате той спецоперации неизвестно, но, по некоторым данным, только в Москве-реке утонуло не менее 100 человек. Царь передал устную просьбу остававшемуся начальником «на Москве» князю Трубецкому немедленно казнить для устрашения 10—20 «тех воров». На следующий же день было повешено 18 случайных человек. Следствию позднее не удалось установить их причастность к организации беспорядков. Потом казнили еще 13, а 1200 человек вместе с семьями сослали.

Авторов «воровских писем» так и не нашли.

Меж тем в большой государевой милости оказались стрельцы, тогдашний аналог внутренних войск. Царь щедро одарил и приблизил к себе «силовиков». Среди стрелецких полковников, вовремя подоспевших на помощь, был и Артамон Матвеев. Женатый на шотландке, большой поклонник поэзии и театра, слывший «западником», он вскоре стал одним из ближайших приближенных царя. Карьера и жизнь его, впрочем, закончились весьма трагично. Но это уже следующая история.