Cамый большой лагерь волонтеров в Крымске — «Добрый лагерь». Возник 8 июля, на следующий день после трагедии. Палатки стоят на самой окраине Крымска. Дальше — лагерь внутренних войск. В другую сторону — палатки МЧС. Через объездную — поле подсолнухов.

Был и второй большой лагерь — «Волонтер», в самом центре Крымска, в парке имени Тельмана. В парке стояли активисты «Наших» и МГЕР, националисты, неполитические добровольцы. На прошлой неделе постановлением администрации парк был очищен, а лагерь насильно «объединили» с «Добрым».

Сейчас в Добром лагере живут 140 человек. Лагерь просыпается в восемь — через мегафон играют подъем. Но первые пострадавшие начинают подходить к шести. По правую руку — горы коробок. К одежде и обуви проход свободен, подходи и бери, остальное — огорожено, охраняется МЧС.

— В первые дни мы работали в чрезвычайном режиме — бесконтрольно раздавали всё всем, кто попросит, люди сами брали всё, что им нужно, — рассказывает координатор Алена Попова. — Мы понимали, что 10% достанется мародерам, но зато получится быстро раздать всё остальное. Теперь сразу выдаются только вода, еда, одежда, обувь, детское питание и памперсы.

Всё остальное — посуда, туалетная бумага, порошки, шампуни и самый дефицит — матрасы и кровати — нужно сначала указать в заявке, которая заполняется девчонками в штабной палатке. Регистрационные номера, всё серьезно. Заявка составляется в двух экземплярах, один отдается срочникам МЧС. По идее они и должны собирать пакеты, но срочники возятся «до вечера» — пакеты собирают сами волонтеры. Сейчас в тестовом режиме внедряется компьютерная система учета – для адресной помощи.

«Бюрократия, конечно, но лучше, чем на госскладах, — говорит Митя Алешковский. — Вот вчера забирали воду с государственного склада — куда мы ее же и разгружали. Сначала нашу машину вообще не пустили на территорию. Потом, после долгих созвонов, через три часа оформили шесть накладных…»

На приеме заявок работает 16-летняя Алена. Во время наводнения она была в Новороссийске, а мама осталась дома. «Вода приперла дверь, и до потолка оставалась ладонь», — говорит Алена и показывает и свою ладонь, и как мама стояла на стуле, задрав голову, а потом взяла и открыла дверь, а как — Алена показать уже не может. Многие сильные не могли открыть в ту ночь двери и окна — и остались внутри, а мама Алены выбралась. «2, 27, — говорит, — уровень воды по дому». Сейчас они спят на чердаке, дом идет под снос. И мама Алены, когда чуть-чуть разгребли пропитанные илом вещи, отправила свою дочь помогать в лагерь. Вот Алена и делает самую скучную и неблагодарную работу — сортирует гуманитарку, переписывает заявки. Сегодня открыт новый фронт работ – волонтеры хотят обеспечить школьными принадлежностями и учебниками всех детей из пострадавших семей: четыре школы.

Новеньких волонтеров регистрирует Оля — и отправляет к психологам, работающим в лагере. Психологи предупреждают: пострадавшие сейчас проходят стадию агрессии, вам может достаться, будьте готовы. Разъясняют правила лагеря: запрет на алкоголь в любое время суток, абсолютный запрет на разговоры о политике и на советы «старым» волонтерам в самый первый день — «разберитесь, что к чему сначала».

По левую руку, за шатром с лекарствами, выстроилась эволюция душей. Сначала — выкопанная волонтерами траншея, над которой поставили самодельные кабинки с насосами, которые приводились в действие движениями ног. Потом закупили и привезли кабинки. Сейчас удалось договориться с солдатами, и вечером в лагере будет баня. В помывке волонтеров, третью неделю разгребающих завалы и ил, администрация Крымска не участвовала ни на каком этапе.

Толя Хуцишвили, методично обдирая облезающую кожу на груди (обгорели почти все. — Е. К.), раздает работу по разбору завалов и очистке домов. С начала работы лагеря волонтеры очистили около 200 зданий. Никакого учета не ведется — всё пишется на тетрадных листках. Потрясая этими листками, Толя шумно ссорится с Богданом, фельдшером лагеря, — он, для сохранения хороших отношений с администрацией, просит 30 человек для очистки подвала больницы перед визитом Минздрава. «Нет у меня столько людей, пусть солдаты чистят, — ругается Толя. — У меня три листа заявок от домов, понимаешь?» Богдан обижается, отбирает мегафон и кричит: «Кто хочет быть моим рабом, а не рабом Хуцишвили – пошли в больницу!»

Кашеварят три кухни, одна – вегетарианская. С тарелкой каши борется 20 летняя Даша – георазведчик, работает в НИИ в Германии. Приехала в Россию, чтобы сходить в поход с младшим братом Сашей. Котелок купили, спальник. А оказались оба здесь, пашут вторую неделю. Даше кажется, что она неправильный волонтер:

— Может, я недостаточно хорошая, чтобы им сочувствовать, помогать? Знаешь, вот мы вчера линолеум вскрывали. А хозяин этой сараюшки на крыльце стоял, курил. И тут я поняла, как я устала.

Между горами одежды ходят люди. Две женщины громко ссорятся из-за дубленки.

Психологи рекомендуют уезжать волонтерам на пятый день. Но таких, как Даша, много — волонтеры отказываются уезжать, пока не приедет смена, а новых добровольцев все меньше – Крымск уходит из информационных топов.

Алешковский и Попова уезжают на встречу с замглавы МЧС — начальником штаба. Возвращаются злые. «Ну он говорил: надо нам координироваться. Давайте вот встретимся в октябре… В понедельник МЧС снимается отсюда, остаются солдаты. У нас было три вопроса — координация, отправка волонтеров бортами МЧС, список необходимых стройматериалов и склад под них. Ни один не решен. Пока договорились только, что Хуцишвили будет в 9 утра ходить на их планерки…»

Через полчаса выясняется, что нужны большие тенты: солнце печет, +36, на сортировке вещей — солнечные удары. Алешковский созванивается с замминистра, выслушивает, долго благодарит. Качает головой — отказ.

Днем в лагерь с инспекцией приехал главный санитарный врач страны — Онищенко. Голубая рубашка, голубой галстук. Поел в вегетарианской кухне, посмотрел на продукты в ящиках, пожевал перец, походил по бане. Шутил и улыбался. На следующий день служащие Роспотребнадзора приходит снова – и пытаются выписать предупреждение за неправильное хранение продуктов.

Еще в лагерь по три раза на дню приходит полиция — требуют от координаторов списки волонтеров: «для упорядочения». Координаторы отказывают, полицейские невнятно угрожают «переписать всех вас другим путем».

Волонтеры уверены, что их лагерь крымские чиновники давно бы разогнали – но боятся резонанса в СМИ.

Станица Нижняя Баканка первая стояла на пути волны. Сейчас здесь действует огромный лагерь волонтеров, организованный питерской командой. Первую фуру гуманитарки привезла из Питера в Нижнюю Баканку Инга. Она же — один из главных координаторов лагеря. Ей 21 год, она учится на отделении гостиничного сервиса.

Инга рассказывает историю, знакомую мне по московской Смотровой, — как три человека на Литейном, 31 решили собрать пару пакетов гуманитарки и завязли по уши. В итоге привезли 80 тонн и организовали лагерь, который кроме Баканки охватывает малые, не избалованные вниманием населенные пункты — Неберджаевскую, Горный, Жемчужный.

В лагере — 150 человек. Очень строгая дисциплина: подъем в 7.30, планерка, распределение работ, отбой в 23.00. Кормит волонтеров хозяйка местного ресторана Галя Романова. Днем в лагере остается не больше 10 человек – на хозяйстве. Неработающих отсюда выгоняют в буквальном смысле слова — отправляют по домам.

Гуманитарная помощь в Баканке — адресная и выдается только после предварительной проверки адреса волонтерами: очень много мошенников. С утра до ночи по станице ходит группа мониторинга — проверяют жилье, составляют заявки. Еще есть «банда грязи» — убирают ил и мусор, два прекрасно организованных склада, сангруппа — три бригады волонтеров убирают трупы животных, которых много. Трупы волонтеры называют «цветочками» — «местные нервно реагируют на это слово».

11 дней – я проверяла, и это, к сожалению, подтвердилось — волонтеры были фактически единственной помощью в разрушенной станице. «МЧС? Рядовые сотрудники — отличные, пахали круглые сутки, — говорит Инга. — Но руководство! У них же не было ни мотопомп, ни сапог, ни лопат — мы обеспечивали. Приходят из администрации Баканки, говорят: у нас сломался принтер. И мы покупаем им принтер, иначе они прекращают принимать заявки на компенсацию, а пострадавшие и так совсем на грани».

18 июля, аккурат к визиту губернатора Ткачева, в Баканке появились чиновники из Новороссийска – и поставили белые шатры перед станичной администрацией. Днем новоприбывшие зашли познакомиться, были вежливы, а на вечернем совещании волонтерам сообщили, что их склады переходят государству, выдача гуманитарки будет централизованной, а их помощь больше не нужна. В ответ волонтеры выставили у складов охрану — казаков и Центроспас. Боялись захвата.

Другой склад — в нижнебаканском ДК, созданный саратовским бизнесменом Романом, в это время выгоняли по постановлению администрации города — освобождали под новороссийских коллег. Убрали из Баканки и поисково-спасательный отряд «Лиза Алерт», с самого начала работавший вместе с Центроспасом на разборе завалов.

На следующий день новороссийские чиновники выпустили бюллетень, где белые палатки в Баканке называлась «своевременным решением, которое принял губернатор Кубани Ткачев». Еще новоприбывшие благодарили волонтеров «за помощь».

После переговоров волонтерам удалось добиться разрешения на дальнейшую работу и даже соглашения о некотором сотрудничестве. Новороссийск даже разрешил волонтерам продолжить восстановление моста на улице Шевченко, разрушенного волной. Мост волонтеры построили сами под руководством гендиректора сочинской строительной компании Петра, который, оставив свой объект, рванул с бригадой в Баканку — и ни за что не скажет свою фамилию.

…У белых палаток Новороссийска – несколько десятков усталых женщин, несколько тихих мужчин. Стоят под солнцем, мочат виски водой из бутылок. При передаче Новороссийску были потеряны акты обследования домов – и теперь для получения 150 тысяч рублей за полную потерю имущества нужно заново сдавать документы.

— Вчера — до трех ночи стояла, ушла потом. Сегодня буду до упора, — говорит Надежда.

Ее дочь Олеся топчется рядом с 4 летней девочкой — извиняется, «не с кем оставить». В доме Олеси вода дошла до 1,20. Потом три раза была комиссия — из города, района и края. А сейчас выясняется, что ни одного акта нет.

Проход к палаткам перегорожен лавкой, у лавки стоят два казака – охраняют. Из-за их спин выглядывает худенькая стриженая женщина, выкрикивает:

— Если я вас не назвала, значит, ваш акт найден! На руки акт и его копия не выдается! Говорила же, сложно запомнить?

Толпа гудит, казаки поводят плечами. Им неловко и, кажется, стыдно.

Монотонно причитает женщина: ее акт, вероятно, тоже потерян, а она «дура, дебилка, догадалась вымыть квартиру»: «Не смогла я в глине спать!» «Вы Вера, да? – оборачивается другая. – А я Жанна, Жанна Саркисова, Ленина 51. Не надо было мыть! У меня вода с часу до пяти стояла, запах. Я линолеум-то протерла. А они входят и говорят – ой, как чисто у вас!»

Деловито делятся цифрами и именами – у кого до какой отметки подошла вода, кому выдали ли первоначальную компенсацию и почему. Знакомятся от нечего делать. Шуша Сейтмеметова, Надежда Ванникова – тоже три раза комиссия приходила. Девушка в черной юбке в пол укачивает младенца. Ребенок орет. Ее уговаривают пройти вперед очереди, она отказывается.

После Наталья Майорова из новороссийской администрации, отвечающая за выдачу компенсаций, объяснит мне, что, действительно, часть актов утеряна, но косяки местной власти комментировать она не может. «И, кроме того, есть случаи, когда люди сами раз за разом комиссию вызывают, чтобы добиться нужного заключения. Вы всем не верьте».

В день им удается переписывать по 500 человек. В Баканке — 6000 пострадавших.

Максиму Голубничему 31 год. Глава крымского районного отдела по делам молодежи, член «Единой России» с 2005 года, вид очень несолидный – спортивный красный костюм, обгорелый нос. Фактически он координирует официальную работу по помощи пострадавшим на местах, а также объезжает «дикие» лагеря волонтеров. В Добром лагере его за глаза называют крымским Якеменко. Два ночи, а он никак не уедет домой, и волонтеры вполголоса делятся версиями – наблюдает? Пытается подружиться?

— Они мне правда очень нравятся, — говорит Максим. — Я знаю, что многие тут видят во мне только логотип, что когда я по телефону разговариваю, думают, что я в администрацию доклады делаю.

Впрочем, чувства у молодого чиновника все-таки противоречивые.

— С одной стороны, меня радует их самостоятельность. Не общаются к нам по многим вопросам, не просят помощи. Но с другой стороны, было бы круто использовать их потенциал более эффективно. Вот был бы единый орган, который координирует и распределяет общие силы, общий утренний развод по точкам… Система, понимаете? Но они хотят помогать независимо.

Для оказания помощи власти разделили Крымск на 40 частей – по числу районов края. Делегации волонтеров из районов – госслужащие, в основном — отвечают за все, что происходит на нескольких подотчетных им улицах, обходят дома, организуют разбор завалов. «То есть силы одного района сконцентрированы на 6 улицах в среднем. Техника, люди. Но не все районы эффективно работают, с некоторых очень много повторных заявок поступает. А Добрый лагерь делает то, что пропускают они».

Официальные склады находятся на Торговой улице – продовольственные товары, химия, стройматериалы. Со складов получить помощь могут только районные штабы. В Славинске еще собирают бытовую технику — ее сейчас чаще всего сейчас пишут в заявках пострадавшие. «Но ее пока по решению краевого штаба не выдают – потому что на всех ее не хватит. Надо посчитать технику, посчитать нуждающихся в них людей, разработать алгоритм. Может быть, социально незащищенным семьям?» Пытаюсь объяснить, что сейчас, когда еще не выданы компенсации, одна стиральная машина на три семьи лучше, чем ни одной. «Тогда будут тяжелые социальные последствия, — возражает Максим. — Вот 10 тысяч не всем еще выдали. И люди уже пытаются привязать это по национальности. Такая злоба у людей будет, если… И они не захотят друг с другом делиться. Скорее сломают эти машины».

Последние волонтеры опрыскиваются репеллентами и разбредаются по палаткам. Я не понимаю, почему не уходит этот молодой чиновник. Что он делает в три часа ночи в спящем лагере, почему не идет домой? Может, правда – отбывает дежурство?

— Да, некоторые люди приехали волонтерить, потому что они не доверяют власти. Но общая идеология для людей здесь – это честность, — говорит Максим. — Мы в департаменте работаем над успешностью, над здоровьем, над патриотизмом. Но круче честности нет ничего. Для молодого особенно. Сложно быть честным, понимаете?

И вдруг говорит: «Мы были бы честными с людьми, если бы утопили в наводнении машины администрации».

— У моей сотрудницы пропал ребенок. Девочка ехала из Новороссийска с мужем и ребенком. Плавать не умела. На выезде из Новороссийска встретила вода. Ее мужа уже нашли – труп нашли, а ребенка — нет. У другой сотрудницы – трое: тетя, племянник и бабушка.

Моя мама чуть не утонула. Она пошла спасать собаку на другой конец города. Звонит мне: Максим, я по пояс в воде, что мне нужно делать? А я на другой стороне реки, и уже не перебраться, я не могу ее спасти, не могу послать машину. Я мог только надеяться. А через минуту по ее улице пошел КАМАЗ, подобрал ее и собаку… Я ходил по краю воды, а на том берегу кричали люди. Я слышал, как они кричали, и ничего не мог сделать, пробраться к ним. Вода несла в себе обломки, резиновые лодки тут же пробивались, приходили в негодность.

Мы организовали эвакопункт, к 8 утра — горячий завтрак для людей. Потом — 8 штабов выдачи гуманитарки, потом – 40. В Добром лагере работают четыре моих девочки. Я тоже стоят на приеме заявок. Я никому ни разу не отказал в помощи. Я брал тут распечатку с телефона – 3222 звонка с 7 по 16ое… Я теперь знаю, как мужчина дождался, когда вода достанет до потолка, а потом открыл дверь, переплыл улицу и вытащил сначала отца, а потом они вдвоем вытащили маму. И стояли всю ночь на крыше, голые, согревая друг о друга.

Я видел, как чокались за упокой четыре парня, которые в ту ночь входили в воду, спасали людей. Я не мог рядом с ними сесть. Я перед ними стоял как перед президентами.

Все это однозначно изменило меня. Я пока не понял как, мне некогда.

Я не знаю, вывез ли глава семью из города. Он спокойный человек, он живет на возвышенности, вряд ли. Я не знаю, не знаю. Но почему он уехал сейчас, когда его уволили? Я не понимаю, почему он не вышел разбирать завалы? Пусть бы его побили – он должен был, понимаете? Почему никто не извиняется?

Дом был залит по верхнюю планку окна – серая полоса. Мужик лет 40 оставлял заявку — разгрести огород: сын диабетик, а «жена недавно перенесла операцию, по-женски». Наши имена он знать не хочет — его интересует только имя старшего. Бывший мент, теперь — бизнесмен, он радеет за организацию труда. Обещает 25%, если мы отдадим ему найденные ценные вещи, спрашивает, нравится ли нам Сталин. Жена тихо полощет белье в тазах. То и дело предлагает холодную воду, но небутилированную воду волонтерам пить запрещено, и яблоки, свесившиеся с веток, есть тоже нельзя – в городе сохраняется опасность эпидемий.

Во время наводнения его не было в городе, зато был его сын. Сын спас жильцов, которые арендовали угол, и их бабушку, и все они успели забежать на горку в начале улицы, пока поднималась вода. Зато вода затопила его машину, нисан, и теперь нисан продан на переборку за 30 тысяч рублей, ну хоть так, как считаете? «Спасал бабушку, вошел в убыток», — серьезно говорит наш пострадавший. Он уверен, что новые дома получат только алкоголики и тунеядцы, кто же еще живет в саманках, вот его соседка – явная наркоманка – готовится к переезду. «Повезло тем, у кого дом рухнул, получат квартиры, вознесутся над нами, хозяйственными».

Я пытаюсь не слушать и крепче работать лопатой — это же шок, попытка рационализировать страшное, он мог потерять сына, уймись. Но тут он достает из кармана грязные часы, найденные на участке, — их, видимо, сорвало с чьей-то руки — и застегивает браслет на моем запястье. Часы стоят, но хозяин доволен: отблагодарил, «трофей».

Муляка — это серо-зеленая масса, жирная, похожая на глину. Муляка пахнет рекой и еще чем-то, в чем не хочется разбираться. Очень тяжелая и вязкая, липнет на лопату, на сапоги, на руки. 20-сантиметровый слой полностью покрывает двор. Из нее торчат пожелтевшие стебли кукурузы, подгнившие стебли огурцов, помидоры. Помидоры лопаются под лопатой. Мы работаем четыре часа, и на месте муляки возникает чистая черная земля.