Предисловие редакции

Статья историка Александра Янова, безусловно, полемична. Споры о Столыпине имеют не только дворцово-церемониальное значение, но и важны для понимания ключевых развилок истории, которые определяют и наше сегодняшнее состояние. Особенно если учитывать столь мощно сказывающийся на России эффект «колеи» (pathdependence) — зависимости от предыдущего развития.

Дискуссия о значении Столыпинских реформ и самой фигуры премьер-министра, с которым готово отождествлять себя и свою политику нынешнее первое лицо, уже де факто началась на страницах «Новой». Были голоса и против Столыпина (Денис Драгунский — «Вагон в галстуке», № 42 от 16.04.2012), и за (Михаил Давыдов — «Теорема Столыпина», № 74 от 06.07.2012).Но вот в чем Александру Львовичу Янову не откажешь, так это в способности четко выстроить систему аргументации в пользу причинной связи между некоторыми шагами Петра Аркадьевича и тем, что происходило со страной потом. Во всяком случае, в статье Янова мы видим реальную историческую фигуру, а не ее мифологический суррогат на службе нынешнего царя и того «Отечества», с которым отождествляет себя его ближний круг.

В известном смысле текст одного из крупнейших знатоков истории русского национализма — это письмо министру культуры Владимиру Мединскому. В рамках дискуссии о Столыпине «Новая газета» готова предоставить министру свои страницы для ответа Александру Янову.

Не в последнюю очередь задуманы эти празднества, конечно, как ответ на недавние волнения либеральных «новых декабристов» (они же «бандерлоги», отозвавшиеся, по мнению Путина, на призыв госдеповского удава). Нет, Столыпин, сколько я знаю, никогда не оскорблял либеральных соотечественников, хотя ему тоже приходилось им отвечать. И не раз. Но отвечал он им с большим достоинством: «Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!» И хотя разница в выражениях бьет в глаза, Путин, я думаю, уверен: именно это и бросил бы он в лицо «новым декабристам», будь он воспитан не в ленинградской подворотне, а в императорском кадетском корпусе.

Однако и в школе КГБ, где Путин продолжал свое образование, обязательно пользовались советским «Энциклопедическим словарем», в котором Столыпину дана несколько менее героическая характеристика. Там нет ничего про великую Россию, а есть вот что: «Определял правительственный курс в годы реакции 1907—1911. Организатор контреволюционного третьеиюньского переворота 1907». И даже отбросив советскую дребедень («контрреволюционность» и пр.), нам все равно не уйти от факта: антиконституционный государственный переворот (фактически путч) действительно организовал в 1907 году Столыпин. И «столыпинские галстуки» действительно вошли в народный фольклор. И едва мы все это вспомним, как образ путинского героя начинает вдруг странно двоиться. И на белых перчатках безупречного воителя за Великую Россию вдруг явственно проступают пятна крови.

Отчасти способствовал этому знаменитый рассказ Леонида Андреева о семи подозреваемых в терроризме — и повешенных — военно-полевой офицерской «тройкой» по столыпинскому указу, по странной случайности так никогда и не представленному для утверждения Государственной думе. А ведь таких, повешенных, было не семь человек, а шесть тысяч!

Я понимаю, что после массовых чекистских экзекуций тех же офицеров во времена Гражданской войны эти цифры покажутся, пожалуй, сущей мелочью.

И, можно сказать, приучали народ к бессудным массовым экзекуциям. Именно так, во всяком случае, понимал их Лев Николаевич Толстой, когда писал в своем антистолыпинском Манифесте «Не могу молчать!»: «Все эти насилия и убийства, кроме того прямого зла, которые они приносят жертвам насилия и их семьям, причиняют еще большее, величайшее зло, разнося быстро распостраняющееся, как пожар по сухой соломе, развращение всех сословий русского народа. Распостраняется же это развращение особенно быстро среди простого рабочего люда потому, что все эти преступления, превышающие в сотни раз все, что делалось ворами и разбойниками и всеми революционерами вместе, совершаются под видом чего-то нужного и хорошего, необходимого».

Выходит, если верить Толстому, что столыпинское «развращение всех сословий русского народа», его бессудные казни, совершавшися «под видом чего-то нужного и хорошего», были — хоть старый провидец и не мог этого знать — своего рода подготовкой русских умов и душ к чекистскому террору, наступившему в «развращенной» стране всего лишь десятилетие спустя.

# Отступление в современность

Могу себе представить, какое негодование вызовет эта неприкрашенная, демифологизированная, если угодно, история Столыпина (со всеми, как говорят американские историки, его «бородавками» — wartsandall) у только что назначенного министра культуры В.Р. Мединского. Его-то ведь и назначили как признанного борца с «мифами» о прошлом России, способного избавить это прошлое от всяких таких кровавых «бородавок». Он даже какой-никакой капиталец успел сколотить на этой своей борьбе (не путать с MeinKampf), миллионы, по его собственным словам, заработал. А тут скандал: кровавые «бородавки». Да еще у путинского героя! Да еще в преддверии памятника! Кому же, как не министру по борьбе с «мифами», придется за них отдуваться?

Но что он скажет? Ясно, что фирменный трюк Мединского: «А все это миф» — тут не проходит. Слишком много свидетельств, сотни газетных статей. Конечно, Столыпин, как мог, пытался погасить скандал: 206 газет были его указом закрыты, редакторы отданы под суд. Но Толстого-то «закрыть» он не мог, и толстовский вопль ужаса услышал весь мир.

Есть, правда, еще один стандартный ход. Да, революция умирала в 1906 году своей смертью, но ее террористическое «охвостье» оставалось. Как-то же нужно было его ликвидировать. Вот и вешали, куда денешься? Для нужного ведь, для хорошего дела вешали, чем не аргумент? Только Толстой уже на него ответил. Не было в России шести тысяч террористов. Вешали всех без разбора подозреваемых в терроризме. По доносам вешали. Без суда и следствия. Конечно, были среди повешенных и террористы, но кто знает, сколько попало под раздачу совершенно невинных душ? И на чьих руках кровь этих невинных?

Видит бог, один лишь аргумент остается у Мединского. И это хорошо знакомый нам — по чекистскому террору — аргумент: лес рубят — щепки летят. Столыпин-то своего добился, с «охвостьем» было покончено. Победителей не судят. Согласно древнему иезуитскому правилу, цель оправдывает средства.

Вполне возможно, что тот наследник чекистов, кто заказал памятник Столыпину в центре Москвы, и впрямь втайне исповедует эту иезуитскую мораль. Совсем другое, однако, дело, согласитесь, так публично ее, эту мораль, демонстрировать. Ведь это же означает — принародно, на весь белый свет, саморазоблачиться! Или Мединский думает иначе?

# В роли Чурова

На этом, однако, история столыпинских «бородавок» не заканчивается. С этого она только начинается.

Ну подумайте, каких вершин нужно было в этом фальсификаторском деле достичь, чтобы добиться такого результата: если в 1-й Думе было одинаковое число великороссов и представителей национальных меньшинств (что примерно соответствовало их численности в империи), то в 3-й — всего год спустя — великороссов было 377, а все национальные меньшинства, включая украинцев, поляков, белорусов, финнов, татар, кавказцев, представляли 36 (!) депутатов. Я не упоминаю народности Средней Азии только потому, что они — по причине «отсталости» — были вообще лишены права голоса.

Так или иначе, неожиданно исполнилась «придурочная», по выражению Путина, мечта сегодняшней ДПНИ — «Россия для русских» (будь я на их месте, непременно избрал бы Столыпина почетным председателем). Это правда: черносотенцев он, как и все порядочные люди в правительстве (кроме государя императора), терпеть не мог, но русификатором был перворазрядным и то, что финны все еще говорили на своем языке, долго не давало ему покоя. А вот довела ли империю до добра столыпинская «Россия для русских»? Результат хорошо известен.

Впрочем, это лишь малая часть того, что сделал Столыпин в роли царского Чурова.

Нельзя сказать, что Основной закон империи, дарованный царем своему народу 6 мая 1906 года, был Конституцией свободной страны (скорее прав был Макс Вебер, именовавший ее «квазиконституцией»).

Царь сохранил за собой полный контроль над внешней политикой и вооруженными силами, над императорским двором и государственной собственностью, даже титул самодержца сохранил. Правительство несло ответственность перед ним, а не перед Думой. Больше того, в перерывах между думскими сессиями царь имел право издавать указы, имевшие силу законов (и Столыпин этим не раз пользовался). При всем том, однако, голоса практически всего мужского населения империи были между собою равны.

Отдадим должное Столыпину: он сполна расплатился за фатальную ошибку Александра II. Мне уже приходилось писать, что, согласись царь-освободитель с тогдашними либералами и подпиши он в начале своего правления документ аналогичный тому, который подписал в конце, в роковой день 1 марта 1881-го, история России могла бы сложиться cовсем иначе. Во всяком случае, не было бы ни террора, ни цареубийства, ни революции 1905 года. (Речь идет о проекте созыва Законосовещательной комиссии, представленном утром 1 марта АлександруIIМ.Т. Лорис-Меликовым, по поводу которого царь сказал своим сыновьям: «Я дал согласие на это представление, хотя и не скрываю от себя, что мы идем по пути к Конституции». Вечером того же дня его убили. И еще несколько дней спустя Победоносцев «зарубил» проект, и правительство Лорис-Меликова подало в отставку. — Прим. авт. ) И — что для нас сейчас главное — первая же Дума, с которой столкнулся Столыпин, не была бы враждебна правительству. В 1906 году Россия проголосовала против самодержавия.

За него были лишь 45 крайне правых (из 497). Кадетов было 184, умеренных левых — 124. В то же время судьба послала Столыпину необыкновенную удачу: «непримиримые» (крайние левые), как эсеры, так и социал-демократы, бойкотировали выборы. Спора нет, работать с 1-й Думой было трудно. Но все же легче, чем Ельцину после 1993-го. С либеральным большинством можно было искать компромиссы, во всяком случае, легко было предвидеть, что, едва «непримиримые» поймут свою ошибку и примут участие в выборах, следующая Дума уж точно будет недоговороспособна. Увы, стратегом путинский герой оказался никудышным, и вместо того чтобы работать с либеральной Думой, он ее бесцеремонно распустил.

И в результате получил то, что должен был получить: Думу «непримиримую». Иначе говоря, сам загнал себя в угол. Надо сказать, Ельцин повел себя в аналогичной ситуации с большим достоинством. Он не распустил ни 1-ю, ни 2-ю Думу, хотя иметь дело с постсоветскими коммунистами и националистами, борцами против «антинародного режима» ему было, как мы помним, не проще, чем Столыпину с его «непримиримыми». И главное, не устроил Ельцин путч, внезапно изменив избирательный закон и лишив тем самым права голоса подавляющее большинство населения страны.

Царь оправдывал путч лениво и высокомерно: я, мол, самодержец, и что даровал — имею право и отнять. И вообще как помазанник Божий отвечаю лишь перед Ним. Пожалуй, нигде, кроме России, не говорила уже в ХХ веке верховная власть со своим народом на таком архаическом языке. И хотя столыпинское оправдание звучало более интеллигентно, по сути, оно было столь же нелепо: «Бывают, господа, роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостью теорий и целостью государства».

Но кто в тогдашней России угрожал целости государства, если только не отождествлять его с целостью самодержавия? Столыпин, увы, именно их и отождествлял. Он был фанатиком самодержавия.

Как бы то ни было, немедленный выигрыш был очевиден. В 3-й Думе правительство получило поддержку 310 депутатов: 160 националистов и 150 октябристов. Единственное, о чем не подумал Столыпин, так это о том, легитимна ли была такая Дума в глазах народа, практически лишенного в ней представительства? Достаточно вспомнить популярность и силу Советов в феврале 1917-го, чтобы понять, что первый камень в подрыв легитимности Временного правительства заложил своим антиконституционным путчем именно Столыпин. Просто потому, что своих представителей большинство видело в демократических Советах, а не в порождении нелегитимной Думы.

# Реформатор

Нет спора: всё, что делал тогда Столыпин, как бы ужасно или глупо это впоследствии ни выглядело, делалось «во благо». Он спасал империю царей. Он искренне верил в успех своего безнадежного дела. Другой вопрос: отсрочила его работа или ускорила неизбежный финал? Затруднила она или облегчила в 1917-м Ленину задачу сокрушить Временное правительство — и с ним свободу?

Самой важной структурной реформой Столыпина, с которой он вошел в историю, хотя Сергей Витте и оспаривал ее авторство, была попытка разрушить крестьянскую общину, доделав тем самым то, на что не решился царь-освободитель. На первый взгляд, попытка в известной степени удалась. Консенсус современных историков — и западных и советских (Огановский, Робинсон, Флоринский, Карпович, Лященко) — таков: к 1916 году 24% крестьянских домохозяйств действительно выделились из общины.

Но состоит этот консенсус также и в том, что знаменитая Столыпинская реформа представляла собой помимо всего прочего еще и отчаянную — и обреченную — попытку спасти помещичье землевладение, заставив крестьян перераспределить землю, которой они и без реформы владели. Россию без помещичьего землевладения представить себе Столыпин не мог. Что говорит нам это о реалистичности его видения Великой России?

Кто знает, посвяти он столько же внимания и ресурсов, сколько разрушению общины, заселению Сибири, реформа могла быть более успешной. Хотя едва ли. Стратегом, как мы уже говорили, Столыпин был никудышным. Ни на минуту не предвидел он, какую страшную рознь посеет его реформа в деревне. Не предвидел, что те 76% крестьян, что остались в общинах, возненавидят выделившихся «кулаков» так же, как ненавидели они помещиков, и ненависть эта грозит новой пугачевщиной, найдись только у нее подходящей лидер.

Лидер, как мы знаем, нашелся. Вся стратегия Ленина построена была на союзе пролетариата с этим беднейшим крестьянством, с теми самыми 76%, не последовавшими за Столыпиным. Положение, конечно, усугубилось тем, что царь нарядил в солдатские шинели десять миллионов крестьян и послал их в окопы ненужной России войны, дав им в руки оружие и подписав тем самым смертный приговор режиму. Столыпин даже намекал на возможность такой вооруженной пугачевщины, способной сорвать в случае войны все его начинания: «Дайте мне двадцать лет мира, — говорил он, — внутреннего и внешнего, и вы не узнаете Россию».

Намекал, но пальцем о палец не ударил, чтобы расформировать сильную «военную партию»: при дворе, в Генеральном штабе и в Думе, чтобы «развязаться» с союзниками, втягивавшими Россию в роковую для нее войну. Да и что мог бы он поделать, когда б и захотел, если во главе этой «военной партии» стоял самодержец? Нет, не умел Столыпин смотреть дальше немедленной цели, так до конца и не понял, как страшно для России любимое им самодержавие, которое он самозабвенно пытался спасти.

Суммируем в заключение все, что мы знаем о путинском герое. Он приучил страну к бессудным массовым казням, «развратил» ее, говоря словами Толстого. Он не сумел сработаться с либеральной 1-й Думой, чем загнал себя в угол. Результатом был роковой для России, как очень скоро выяснилось, путч, превративший Конституцию в фарс. Он беспощадно русифицировал империю, сделав тем самым все ее национальные меньшинства — половину населения страны! — врагами режима. Он не предвидел, что его реформа посеет в деревне жесточайшую рознь и ненависть к режиму, в конечном счете сокрушившую империю царей, и в этом смысле сделал для революции больше, чем все революционеры вместе. Он не мог представить себе Великую Россию без архаического самодержавия и помещичьего землевладения.

Так отсрочил ли этот человек или приблизил катастрофу 1917-го? Слишком уж похоже, что, спасая «прогнившую империю России», говоря словами Герцена, Столыпин ее, эту катастрофу, пусть невольно, пусть по недальновидности, готовил. И в преддверии оглушительных фанфар, что неминуемо грянут этой осенью в связи с открытием памятника путинскому герою, не мешало бы задуматься и над этой, действительной его ролью в российской трагедии.

#

Во всяком случае, если верна сумма приведенных выше фактов, едва ли многие усомнятся, что Петр Аркадьевич Столыпин, как несостоявшийся спаситель Великой России, воспетый А.И Солженицыным и даже самим министром по борьбе с «мифами» В.Р. Мединским, не говоря уже об Н.С Михалкове, — как раз и есть миф. Или все-таки усомнятся?

*Автор — российский и американский историк и политолог, специалист по истории русского национализма и политической оппозиции в России, преподавал во многих американских университетах (Техасе, Беркли, Анн Арборе, Нью-Йорке), автор многочисленных книг, в том числе трилогии «Россия и Европа, 1462—1921»