Русская история и культура устроены так, что Запад занимает в них место извечного предмета любви-ненависти. Россия то «себя под Западом чистит», то отталкивается от него как от чего-то враждебного. Сравнения делаются почти исключительно с Европой и США. Но сравнивать следует подобное с подобным. Поэтому удивительно, насколько мало присутствует в российских политических дискуссиях осмысление опыта Турции — страны, которая уже почти век решает задачи, весьма схожие с нашими. Да и по отношению к Западу Турция занимает такое же положение — соседки, столетиями связанной с ним конфликтами, заимствованиями, очарованием.
Постимперский период турецкой истории начался в 1922 году, когда Кемаль Ататюрк провозгласил республику и начал радикальную модернизацию и европеизацию. Как и всякое постимперское государство, Турция решала проблемы, связанные, с одной стороны, с политическим, а с другой — с национальным устройством. В первом случае на вооружение была взята, как сказали бы мы сегодня, концепция «управляемой демократии», во втором — турецкий национализм как противовес имперской и панисламистской идее рухнувшей Османской империи.
До недавнего времени Турция была де-факто военной диктатурой, замаскированной под демократическую республику. Власть была сосредоточена в руках военных, осознававших себя наследниками Ататюрка и хранителями основ светского республиканского строя. Демократические институты действовали в рамках, обозначенных армией. Попытки перейти эти рамки жестко пресекались. Армия не раз разгоняла неугодные правительства и запрещала партии, враждебные, по ее мнению, наследию Ататюрка. В 1960 году жертвой переворота стал популярный премьер Аднан Мендерес, которого военные повесили. В 1980-м после переворота в тюрьмы были брошены тысячи оппонентов режима. В 1997-м всё протекало мягче. Лидера умеренных исламистов Неджметтина Эрбакана «убедили» уйти в отставку, а его партию запретили. Правда, она вскоре возродилась — под другим названием и лидерством Реджепа Эрдогана, который в качестве премьера правит Турцией уже почти 10 лет.
Эти годы стали переломными в новейшей истории страны, а Эрдоган — возможно, крупнейшим турецким политиком со времен Ататюрка. Он балансирует между республиканскими принципами и умеренным исламизмом, опираясь на средний класс, в первую очередь провинциальный. Другая его опора — турецкий «плебс», настроенный консервативно и благодарный премьеру за экономические успехи и легализацию политического ислама.
Эрдоган ведет наступление на нескольких фронтах. Против военных, политическое влияние которых при нем резко упало: недавно перед судом предстали престарелые лидеры переворота 1980 года. Против курдских сепаратистов. Против оппозиции, которую он трижды победил на парламентских выборах. Он вступил в жесткий дипломатический конфликт с Израилем, сохранил стабильные отношения с США и Россией, продолжает стучаться в двери ЕС и поддерживает «арабскую весну», усилив турецкое влияние на Ближнем Востоке. В Египте и Тунисе его встречали «как султана».
На первый взгляд Эрдоган напоминает Владимира Путина — вплоть до грубоватого юмора. Его тоже не любит интеллигенция, в крупных городах и на более развитом западе страны оппозиция добивается наибольших успехов на выборах, то и дело всплывает информация о коррупции в верхах, журналисты и меньшинства заявляют о нарушениях их прав… Но внешнее сходство обманчиво. В действительности Реджеп Эрдоган — своего рода постПутин, создатель демократического режима, который при этом не является либеральным в европейском смысле слова. Опора Путина — созданная им замкнутая корпорация. В Турции такая корпорация в лице военных оказалась отодвинута на задний план. Социальная база турецкого лидера действительно широка и политически активна, в то время как Путин опирается скорее на пассивность «молчаливого большинства».
Путь Турции от архаичной империи к современному национальному государству и от жесткой «управляемой демократии» к демократии реальной длится 90 лет. У России нет этого времени, однако и стартовые позиции Турции когда-то были худшими, чем у нынешней России. «Турецкий гамбит», при котором мнимая стабильность авторитаризма приносится в жертву развитию, кажется интересным и перспективным вариантом.
