Премьера «Табакерки» прошла в рамках фестиваля «Черешневый лес». «Год, когда я не родился» поставлен Константином Богомоловым по пьесе Виктора Розова «Гнездо глухаря» (1978). Пьеса сокращена и подсушена, но главное — прочитана в оптике нового времени. И оказалась в этой оптике весьма проницательной. Чуть ли не пророческой: все мы родом из 1978-го. От правозащитников до олигархов.

Степана Алексеевича Судакова, отца семейства в штатском, высокого (но не высшего — это важно для сюжета!) начальника в некоей такой конторе, ведающей контактами с иностранцами, — сыграл Олег Табаков. Жену его Наталью Гавриловну — Наталья Тенякова.

Их дочь Искру играет Дарья Мороз, а младшего сына Прова — 17-летний студент театральной школы Павел Табаков. (Тут, конечно, есть ностальгическая отсылка к «оттепельному» розовскому спектаклю «В поисках радости», где мещанскую мебель саблей рубил 17-летний Олег Савин, сыгранный двадцатилетним Олегом Табаковым.)

Но Пров, критически мыслящий юноша образца 1978 года, в премьере «Табакерки» родительскую мебель не рубит. Не готов-с. Хотя мебели предостаточно: на сцене — очень точно воспроизведенная роскошь позднесоветской шестикомнатной квартиры. Стенка на стенке! Всё полированное. Иконы, африканские маски, вымпелы из братской Болгарии.

И люди очень точно стилизованы под советских. На таких энергичных бабушках в растянутом трикотаже, как Судакова-старшая, — держались сотни семей… и были за ними, разумными и надежными, как за каменной стеной. Генеральша не вальяжна… так и все кругом таковы. И Искра, бледная, под гребенку стриженая 28-летняя генеральская дочь, — в деловом костюмчике «Москвошвея». Он наотмашь, как фронтовая шинель ремнем, перетянут поясом… на гламур-1978 без слез не взглянешь.

Хотя менее всего Искра озабочена гламуром. Тихая советская праведница, разгребающая мешки почты в большой советской газете, чтобы сорваться в командировку «по тревожному письму», — словно без слов искупает этим вальяжность и службу отца.

А ведь они совсем неплохие люди — Судаковы-старшие, старосветские помещики от КГБ… Они любят друг друга и детей. Оба были на фронте (и явно не в «первом отделе»). Оба наделены здоровым, пленительным, очень русским простодушием — хотя бы до поры.

И собственно: какие пути предлагала эпоха здоровому и толковому юноше Степану Судакову — такими пошел… В каких целях могла держава использовать его энергию — в таких, значицца, и использовала. Личной рефлексии и хоть какого «несоветского» опыта, хоть тени его — у Степана Алексеевича нет и не было. Да и где ж его было взять?

Как образ и пример закапсулированного советским опытом сознания, сознания, которому и не надобно ничего иного — не сомневается, не ищет, не примет, — обаятельный Степан Алексеевич в спектакле «Табакерки» очень убедителен… И надо ли говорить, что сознание это до сих пор живо в стране? По сути — оно и есть сознание большинства. Ежели его и меняли на какую мораль — то на полублатную, затравленную мораль битых.

А еще у Судаковых есть зять Егор, муж Искры (Александр Голубев). Мальчик из рабочего барака, любовно выращенный Судаковым-старшим в надежду своего ведомства. Вот уж кто не из сытых! Не из расслабленной коротким процветанием советской элиты с диском «Битлов» под полой (папа привез!) и кукишем в кармане. Егор деятелен и голоден.

Ближе к концу спектакля он элегантно уведет у тестя должность, на которую тот метил. И спокойно оставит Искру, женившись на дочери туза из той же конторы — но выше рангом.

В лучших сценах — вспыхивает кафкианская дичь недавнего прошлого. Респектабельный немец навещает Судаковых как «простую советскую семью». Бледная переводчица при нем тараторит, как диктофон, с обреченным равнодушием. Но эту выпускницу иняза, похоже, и воспринимают как агрегат, как лингвистическое удобство.

Нечеловеческим зыком советских утренников со сцены читают «Смерть пионерки» — есть возможность вслушаться в полузабытые слова и вздрогнуть. Гремят старые песни: часть событий совершается 9 Мая. На сцене ловко и равнодушно раздевается под их музыку девочка в парадной школьной форме… летят в угол белый фартук… наглаженный алый галстук… незабвенные белые гольфы сняты с приемами и ужимками стриптиза.

Тараторит телевизор (режиссер Богомолов, впрочем, не первый раз применяет этот прием). Какими картонными выглядят в кадре люди 1970-х… Что и как излагают!

А потом идет тюменская хроника. Гремит бодрая, совершенно забытая песня «Мы — нефтяные короли»: должна же была держава привлекать работников в края, где летом геологоразведчики сходили с ума от мошки, а про зиму лучше не поминать… И стоят на этом фоне, расставив ноги, обеспечивая порядок на демонстрации, 30-летний Егор и его 20-летний коллега, деловитый мальчик-Молчалин, тихо ненавидящий всех сытых.

Обмен репликами лаконичен и весом. Им долго работать вместе с тюменской нефтью.

«Год, когда я не родился» назван так, видимо, потому, что в начале сюжета Искра вынуждена сделать аборт. У мужа ее Егора другие, хотя пока не озвученные планы.

Но довольно четко проглядывает главная тема: там и тогда родился наш мир. В этой сытой слабости советской элиты. В переводе лучшего человеческого материала страны на изготовление «столпов режима», Степанов Алексеевичей. В молчаливом отказе их собственных детей от родителей — и полном непонимании, что делать дальше: и их мир замкнут номенклатурным домом, английской спецшколой, утренниками, бубнежом ТВ.

Единственная деятельная сила в этом мире — Егор. Единственный двигатель Егора — голод. В последующие 30 лет все офшоры мира раздуются, утоляя его.

…И в этой сценической картинке 1978 года — эмбриона наших дней — есть какая-то спокойная правда. Нам с ней жить дальше.